Возможно, я несколько сгущаю краски и даю не первое впечатление, но итоговый, суммарный образ, как он отложился в моем сознании в свете последующих подозрений и прозрений. Однако и с первого взгляда Володя не вызывал больших симпатий, несмотря на чувство юмора и образность речи. Тем более удивился я, что нашлась добрая душа и приютила его у себя на Брайтон-Бич, где он проживал уже больше недели и искал, искал, искал «дорогую сестренку».
Он был старше Лены на семь лет, отцы разные, чем и объясняется, решил я, несходство; по-русски такие родственнички называются, кажется, единоутробными. Отец у него был из тат, проживающего в Дагестане горного племени, которое, несмотря на свою малость — порядка 30 тысяч, — ухитрилось религиозно расколоться на мусульман-суннитов, христиан-монофистов и ортодоксальных иудеев: к последним как раз и принадлежал будто бы его отец. Оба — и Лена и Володя — были байстрюками, подзаборниками, мать родила их в девках, принесла в подоле.
— Биологическая случайность — вот кто я есть, — откомментировала однажды Лена свое рождение.
— А кто из нас нет? — успокоил я.
В тот раз ее брат засиделся у нас допоздна, ночевать отказался, и Лена пошла проводить его. Не было ее довольно долго, я почему-то нервничал, а когда вернулась, объяснила, что долго ждали автобуса. Это у нас в Куинсе случается.
Отдам ему (или ей, или им обоим) должное — он не обременял нас своими визитами, не мозолил глаза, видел я его редко, но это-то меня и раздражало. Предпочел бы, чтоб они встречались у нас в доме, а не незнамо где. Но и унижать себя и ее вопросами (а тем более допросами) не стал. Эта стадия наших отношений была еще впереди, хоть и не за горами.
Тем временем расходы у нас резко подскочили, Лена ссылалась на какую-то гипотетичную сибирскую родню, которой она изредка отсылала тряпки, но, по затратам судя, это было нечто вроде воздушного моста между Куинсом и Сибирью. У меня были все основания ей не верить.
А потом пришли месячные отчеты из банка. В общей сложности Лена сняла семь тысяч. Можно представить, в каком я был состоянии, ожидая ее возвращения из Комсетг-парка, где у Куинс-колледжа своя учебная усадьба, бывшая Маршалла Филда: Лена почему-то сначала противилась поездкам на Лонг-Айленд, но в конце концов я ее уломал, хотя треугольник Хамптонов и Саг-Харбора мы, по ее настоянию, всячески избегали. Да и вообще она предпочитала северный берег и раз в неделю отправлялась с Танюшей в Комсетт или в арборетум в Ойстер-бей, бывшую усадьбу Уильяма Коу. Как назло, в тот день они запаздывали, я бесновался на холостых оборотах — рвал и метал. Тогда мне казалось, я уже обо всем догадываюсь. Что меньше всего мне улыбалось, так это жизнь втроем. Особенно на виду у четвертого участника нашей драмы — Танюши, которая все больше привязывалась к новоявленному родственнику.
— Почему ты не любишь дядю Володю? — удивлялась она. — Он такой веселый.
Чего мне недоставало в сложившейся ситуации, так это чувства юмора. Лена считала, что дело в моем мормонском воспитании. Одно из двух: или юмор, или вера.
3
Придя из колледжа, обнаружил на автоответчике ту самую мамзель Юго, которая мучила меня вопросами в кемпграунде. Что делать — перезвонил, тем более «коллект колл». Чтобы ехать на место происшествия, не может быть и речи — так ей и выложил. Она сказала, что у нее важные находки и ряд вопросов ко мне. Важная находка может быть только одна, не сказал я ей, имея в виду тело. А сказал, что слушаю, имея в виду вопросы. Она: предпочла бы задать их лично, при встрече. Я: чтоб сверлить меня своими черными глазелками (не сказал). Она: хотела бы переговорить также и с вашей дочкой. Я: в моем присутствии, с правом отводить вопросы, которые сочту неуместными для детского слуха. Договорились на завтра, сразу после занятий. Вместо того чтобы встретиться на нейтральной территории, имел глупость пригласить ее домой: рукам волю не давала, но взглядом рыскала по квартире в поисках улик.
Хоть она и пытала меня минут пятнадцать в кемпграунде, по-настоящему разглядел только в Нью-Йорке. Большие, слегка затененные очки ей очень шли, раза два она их нервно снимала и глядела на меня с близорукой беспомощностью — по контрасту с ее въедливой, иезуитской манерой допрашивать, а иначе как допросом наш разговор назвать нельзя. Небольшого роста, субтильная, привлекательная. Лет, наверное, еще меньше, чем я предположил поначалу, — легко представил ее своей студенткой, хотя больше она походила на студентку Сорбонны времен моей молодости, когда провел там год по «фулбрайтовскому обмену».
Мне не терпелось перейти к делу, но она вела себя у меня дома как в музее, хотя музейного в нем разве что несколько морских экспонатов: диковинные раковины (подобраны в дальних странствиях), стеклянный поплавок в сетке и клеть для лобстеров (куплены в Нью-Брансуике), ржавый якорь (найден в Новой Шотландии), просмоленный корабельный канат (подарен на день рождения коллегой), треснувший деревянный поплавок начала века (украден со стены брошенного рыбацкого дома в Мене) и прочие атрибуты морской романтики, к которой я приохотил Лену с Танюшей. Лена, правда, считала клеть и поплавки орудиями убийства, а после того как я ей показал загон под пристанью, где копошились тысячи смертников с зажатыми резинками клешнями, напрочь отказалась их есть, хотя ничего вкуснее не знаю. Была уверена, что в растительном мире есть заменители любой животной еды: неотличимый от белого мяса куриный гриб, высушенные на солнце водоросли, dulse, напоминающие по вкусу селедку, и прочее. От вегетарианства ее удерживала только нелюбовь к ханжеству: «Что пользы? Курица, которую я не съем, все равно уже зарезана». — «А как же индусы?» — «Русские — самая трезвая нация в мире». — «А как насчет общенационального порока?» — «Ты же понимаешь — я не об алкоголизме. Потому и пьют, наверное, что невмоготу такая трезвость. А вегетарианство — это иллюзия». — «А сама жизнь не иллюзия?» — подал я старческую реплику. Танюша и тут взяла моя сторону и уже довольно ловко управляется с лобстером.
— Сколько у вас книг! — сказала мадемуазель Юго и, подойдя к полкам, удивилась еще больше, что библиотека у меня трехъязычная: помимо русских и английских, еще и итальянские книги — в основном по искусству. Я пристрастился к Италии, как пьяница к бутылке. Признаюсь в этой банальной страсти — многократно объездил эту страну от Венеции до Сиракуз, и даже медовый месяц мы провели с Леной в Италии. Нет-нет да жаль, что родился американцем, а не европейцем.
— А французский тоже знаете?
Я тут же перешел на язык моей юности, добавив, что читаю на нем редко и мало, и промолчав, что французский Для меня вдвойне язык любви — я изучил его в постели с такой вот, как она, девочкой, если только я родовые признаки не принимаю за индивидуальные. К примеру, для меня на дно лицо все китайцы. А француженки? Именно от них я узнал, какой из всех языков самый совершенный — это когда нужда в словах отпадает.
Мадемуазель Юго отвечала мне на квебекском наречии — язык Расина, нашпигованный американизмами.
Мое полиглотство, похоже, раздражало ее.
— А дома на каком языке изъяснялись? — перешла она на английский.
— Сначала по-русски. А потом мне стало вдруг мало. Решил, что отсутствие взаимопонимания — из-за недостатка у меня нужных слов. Но ее английский, к тому времени безукоризненный, делал ее проще, банальней, чем она есть, — это был совсем другой человек. У нее безупречный английский для коммуникаций, но я ее полюбил, когда она говорила по-русски. В том числе за ее русский. Вот мы и вернулись к тому, с чего начали, хоть она была против. Ей казалось, что если уж рвать с прошлым, то прежде всего с языком. Хотела начать в Америке жизнь заново. Когда родилась Танюша — перешли обратно на английский. Иногда она вкрапляет в английский русские жаргонные словечки, до которых я большой охотник, а их у нее большой запас. У ее брата — еще больше, зато английский на нуле. У меня уже набралась солидная коллекция. Руки не доходят — неплохой бы словарь вышел. Если и говорим иногда по-русски, то чтобы скрыть что-нибудь от Танюши, — сказал я, исчерпывая тему нашего семейного двуязычия.
В последнее время мы делали это так часто, что Танюша, с ее любопытством, боюсь, освоилась с русским. Зря старались, если так.
— А что такого было в прошлом вашей жены, что ей хотелось порвать с ним? — выудила мадемуазель Юго главное из моего рассказа.
— Не допрашивал. Она — человек скрытный, я—не любопытный. Знаете анекдот о женихе, который предупреждает невесту: «Чтобы никаких измен!..» И добавляет: «В прошлом!» Так вот, ее прошлое меня не касается, — соврал я. — Я знал ее скорее в профиль, чем в фас.
— Видите ли, нам нужны хоть какие-то зацепки, — объяснила она свое любопытство. — А вы что-то темните. Либо делаете вид, что темните.
— Ничем не могу помочь.
— Кстати, о тех русских, которые повстречались вам на тропе. В регистрационных листах не обнаружено ни одной русской фамилии. Могли быть, конечно, и разовые посетители — платят за въезд в парк, но в кемпграунде не останавливаются. У вашей жены есть родственники, кроме брата?
— Отца не знала, а мать погибла в авиакатастрофе, когда была возраста Танюши. С братом — от разных отцов. Звать Володей. Где-то здесь сшивается, месяца два ни слуху ни духу.
— Они как-то были связаны?
— Сызмальства. А учитывая, что сироты, то связь, так сказать, на утробном уровне.
— Вы не очень его жалуете.
— Третий — лишний. Точнее — четвертый, если считать Танюшу. Свалился как снег на голову полгода назад. Последние ссоры — из-за него.
— Часто ссорились?
— Часто.
— Чем он занимается?
— В том-то и дело: ничем. Точнее — неизвестно чем. Из-за того и ссоры — подкармливала его. Нахлебник и паразит. Да и помимо денег — наша семейная ячейка как бы разомкнулась в его сторону,
— Ревность?
— Если хотите. С небольшим уточнением: ревность как реакция на общую невнятицу жизни. Реальных оснований, возможно, и не было.
Спросила Володины координаты, я заглянул в записную книжку Лены, но сказал, что уверенности никакой, шальной тип, из породы перекати-поле, неизвестно, где подвизается и проживает в данный момент.
— Вам понадобится квалифицированный переводчик, — Добавил я. — Ни французского, ни английского, да и русский — далеко не общедоступный.
— А с ним самим у вас бывали ссоры?
— Я же сказал: с ней — из-за него. С ним — никогда. Кто он мне, чтобы ссориться? Ссорятся с близкими. Милые ссорятся — только любятся. Русская поговорка, — пояснил я.
— Он должен беспокоиться за сестру.
— Надеюсь, это не единственный источник его существования.
— Вы что, совсем исключаете родственные чувства?
— Вовсе нет. Не удивлюсь даже, что он исчез вместе с ней.
— Подозреваете что-нибудь конкретное?
— Не подозреваю, а допускаю. Я потерял жену задолго до того, как она исчезла. А чужая душа, как говорят опять же русские, — потемки. Тем более русская душа.
— Не очень-то переживаете.
— Никому нет дела до моих переживаний. Не скрываю, последние месяцы наша семейная жизнь превратилась в ад. Сейчас у нас с Танюшей передышка. Временная.
— Не думаете, что ваша жена погибла?
— Не сторож жене своей, — сказал я, но вышло двусмысленно. — Я знаю то же, что и вы: она исчезла.
— Мы прочесали все ближайшие окрестности…
— Да, но труп вы тоже не нашли, — перебил ее я. — Что легче найти — живого или труп? Это же не иголка в сене.
— Иголка в сене?
— Еще одна русская поговорка: искать иголку в сене. Но вам все-таки повезло — вы что-то нашли в вашем стогу.
Мадемуазель Юго открыла сумку и протянула мне целлофановый пакет.
— Где вы это обнаружили?
— На галечном пляже во время отлива. Застрял между камней. Заметили случайно, с вертолета. Пляж дикий, на первый взгляд недоступный — крутая скала. Однако в обход скалы туда ведет заброшенная тропинка. Вся обросла травой и кустарником, ее трудно обнаружить. Другого пути на пляж нет. По ряду признаков судя — примятой траве, разорванной паутине, сорванной с кустов малине, — этой тропой кто-то недавно пользовался.
Никак было не оторваться от того, что просвечивало сквозь целлофан. Помедлив самую малость, вернул пакет мамзель.
— Узнаете?
Я молчал.
Тогда она вынула из целлофана рюкзак, а из него носовой платок, расческу, несколько канадских долларов да парочку засоленных океанским приливом боровичков, которые привели бы следопытшу в замешательство, не объясни я заранее, что к чему. Я и сам до знакомства с Леной был убежден, что съедобные грибы — только те, что выращиваются на фермах и продаются в овощных лавках: шампиньоны. Порадовался за Лену — мы с Танюшей в тот день нашли только несколько сыроежек и лисичек. Вел себя безукоризненно — признал рюкзак, поделился благоприобретенным опытом в фунгологии и ответил отрицательно на поставленный вопрос:
— Нет, плавать не умела. Хотя все равно русалка!
— Но воды не боялась, — добавил я. — Бесстрашная.
— Хуже всего. Особенно здесь. Коварное место этот дикий пляж. Во время прилива полностью заливает, в том числе спуск тропинки. Воды здесь два человеческих роста как минимум, выбраться невозможно. К тому же подводное течение: с одной стороны — прилив, с другой — подводный отток. Ваша жена исчезла, как раз когда начался прилив — прибрежная полоса уходит под воду в полчаса. Океан коварен.
— И молчалив. Молчание моря.
— Обмен банальностями.
— Не совсем. Я хотел сказать, что море не выдает тайн — ни своих, ни чужих.
— Вот на что вы надеетесь!
— Сами знаете, надеюсь я на другое.
— Не хочу вас пугать, но если ваша жена оказалась на этом пляже во время прилива, есть несколько возможностей. Это могло быть чем угодно — самоубийством, убийством, случайной смертью. Положим, она пряталась там от вас, в это время начался прилив, а тропинку она потеряла. А находка возвращает нас к вашим семейным отношениям, на которые вы пытаетесь наложить табу. Вот мы и блуждаем во тьме.
— Мне казалось, наоборот — я с вами откровенен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23