– Хотите побыть моей горничной, господин маркиз? – спросила она, в последний раз испытав на нем силу своего чарующего взгляда.
Саладен охотно согласился: взял платье, надел на нее, застегнул и снова уселся.
– Ну, знаете! – воскликнула пораженная мадемуазель Гит. – Честное слово, немного найдешь таких маркизов, как вы, господин де Розенталь!
– Поспешим, сокровище мое, – ответил Саладен. – Экипаж ждет внизу.
Мадемуазель Гит нацепила шляпку на свои кое-как уложенные волосы, и они спустились.
Внизу их действительно ждала карета, а в карете – человек в потертом костюме весьма причудливого покроя. Он сидел на переднем сиденье, а рядом с ним стояла большая плоская коробка, сильно смахивавшая на ящик, с каким ходят маляры.
Когда Саладен и Гит уселись на заднем сиденье, мужчина неуклюже снял свою каскетку.
Карета тут же тронулась с места, направилась к Сене, пересекла Новый Мост и остановилась перед красивым домом на улице Генего, неподалеку от Монетного двора.
В пути они обменялись лишь несколькими словами. Мадемуазель Гит спросила:
– Что же все-таки мы собираемся делать?
Господин маркиз ответил просто:
– Там посмотрим.
Три наших персонажа поднялись на второй этаж по прекрасной старинной лестнице, и Саладен позвонил в дверь, на которой была прикреплена медная табличка с надписью: «Практикующий врач».
Им открыла служанка, которая сразу же, не спрашивая ни их имен, ни того, зачем они сюда явились, провела посетителей в сурового вида гостиную, где пахло пылью и стояло множество разношерстных предметов. Комната эта сильно смахивала на лавку старьевщика.
Доктор Самюэль славился тем, что охотно соглашался на любую плату. Когда он посещал семью слишком бедную для того, чтобы оплатить его счет, он совершенно не сердился и попросту уносил в кармане какой-нибудь «пустячок».
И когда он возвращался вот так, неся под полами своего редингота пару подсвечников, или подушку, или статуэтку, или даже метелку для камина, он, по примеру императора Титуса, прозванного «отрадой рода человеческого», говорил: «День прошел не зря!»
– Доложите о нас вашему хозяину, – сказал Саладен служанке, – он ждет нас и знает, что мы торопимся.
Человек с плоской коробкой и в причудливом костюме скромно занял место в самом темном углу гостиной.
Саладен и его подружка уселись на диван.
Через три минуты появился доктор Самюэль в сопровождении служанки, которая несла на большом подносе множество флаконов и стаканов.
Можно было бы подумать, что гостеприимный хозяин готов Предложить утолить жажду доброй дюжине гостей, вот только прохладительные напитки выглядели не слишком аппетитно.
Служанка поставила поднос на стол, и хозяин жестом отослал ее.
– Это и есть пациентка? – спросил доктор Самюэль, изучая Гит, которая отчего-то переменилась в лице. – Прежде чем начать операцию, прошу вас, милостивый государь, обрисовать мне в точности форму и размеры требуемого предмета.
Потом, наклонившись к уху Саладена, врач добавил:
– Это и есть мадемуазель де Шав, господин маркиз?
– Самая что ни на есть настоящая, – ответил Саладен.
При слове «операция» Гит задрожала всем телом.
Уродливая внешность Самюэля только усиливала ее страх.
– За все золото на свете, – испуганно призналась она, – я не позволю этому доктору сделать мне больно.
Саладен притянул к себе ее светловолосую головку и страстно поцеловал, чего никогда не делал, когда они оставались наедине.
– Милая маленькая сумасбродка, – нежно прошептал он. – Это я-то хочу сделать тебе больно? Не бойся человека, которому ты доверила свою судьбу, ничего плохого с тобой не будет.
Затем, обратившись к доктору, он сказал:
– Я глубоко верю в ваше искусство, мой ученый друг, но я слишком люблю это прелестное дитя, чтобы пойти даже на самый минимальный риск. Если вы не возражаете, мы сначала проведем опыт на другом живом существе.
– На вас? – спросил Самюэль.
– Нет-нет, я почти так же изнежен, как моя очаровательная подружка.
И добавил с улыбкой:
– Все, что нужно, у меня с собой.
Доктор поискал глазами под стульями, надеясь найти там какое-нибудь четвероногое, но в этот момент человек с плоской коробкой встал, вышел из своего угла и сказал:
– Не хочу вам указывать, господин доктор, но дело, видите ли, в том, что живое существо – это я, Лангедок, ярмарочный артист, художник и гример, готовый услужить вам при любых обстоятельствах.
Пока удивленный Самюэль разглядывал своего «подопытного», Лангедок расстегнул старый редингот, диковинного фасона жилет и рубашку не первой свежести.
Мадемуазель Гит, несколько успокоившаяся, по крайней мере – на время, глядя на него, весело и от души смеялась.
Лангедок, быстро скинув одежду, остался в одних штанах. Взорам собравшихся открылся его узловатый торс, причем не в том виде, в каком он был дан ему Богом, но испещренный многочисленными татуировками и картинками.
Он тяжелыми шагами подошел к доктору, выпятил грудь и показал пониже соска место, покрытое волосами, но еще не тронутое кистью художника. Место было величиной с монету достоинством в сто су.
– Не хочу вам указывать, господин доктор, – сказал он, – но вот место где еще ничего нет. Посмотрим, как вы делаете свою работу.
– Ну и волосатый! – воскликнула мадемуазель Гит, бросая выразительный взгляд на гладкие щеки Саладена. – Вот это я понимаю!
– Это настоящая шерсть дикого зверя, – пробормотал доктор, – а на мехе не рисуют!
– Не хочу вам указывать, – ответил Лангедок, – но различные изображения, которые покрывают мое тело, были выполнены, несмотря на присутствие волос. Волосы тут ни при чем, потому что они неотъемлемы от природы индивидуума.
– Он мог бы торговать ими! – с восхищением прошептала Гит.
Лангедок гордо выпрямился.
– Такова была воля Провидения, – сообщил он. – Рука человека ничего сюда не добавила!
Саладен поднялся, набросал на листке бумаги из своего блокнота эскиз вишни обычной величины, передал его доктору и сказал:
– Вот здесь она красная, здесь – розовая, в этой части оттенок должен быть чуть желтоватым; поверхность же – бархатистая.
Доктора, казалось, это привело в замешательство.
– Дружок, – сказал он Лангедоку, – возьмите четыре стула, лягте на спину и лежите неподвижно. Сейчас мы попробуем осуществить операцию.
– Вы что-то китайские церемонии разводите, господин доктор, – отвечал Лангедок, – но если уж вам так хочется, давайте. Я здесь для того, чтобы повиноваться.
Он лег на четыре стула, вытянувшись во весь рост, и замер без движения.
Гит развеселилась еще больше.
– Этот парень мне жутко нравится! – сказала она Саладену. – Когда я стану герцогиней, я возьму его к себе. Как вы думаете, он даст себе разрисовать и спину тоже?
Доктор подставил пятый стул, а потом и шестой, чтобы поместить на него поднос со склянками. Он поочередно открыл несколько флаконов, обнюхал их и сделал в стаканах ряд смесей.
Жидкости, которые он смешивал, распространяли вокруг себя именно те острые фармацевтические ароматы,
ъХ® 338 @&о
какие заставляют опасаться соседства с аптекарем. Они были красивых цветов – красные, синие, оранжевые – и иногда начинали внезапно закипать на дне сосуда.
Лангедок по-прежнему лежал без движения на своем импровизированном ложе.
Самюэль, смешав краски, выбрал две или три кисточки и несколько маленьких хирургических инструментов и начал накалывать, процарапывать и разрисовывать указанное место – единственно свободное, располагавшееся между галльским петухом, отличавшимся изумительной прочностью окраски, и имперским орлом, распростершим крылья среди знамен над группой пушек и под двумя целующимися с большим чувством голубками.
Лангедок не шевелился, только говорил время от времени:
– У каждого свой метод. Эта ветвь изящных искусств с начала нынешнего века очень разрослась.
Гит, а за ней и сам Саладен встали с дивана, чтобы заглянуть поверх спинок стульев.
Это продолжалось довольно долго. Доктор работал битый час и, как сочувственно заметил Лангедок, просто-таки взмок от пота.
Час спустя Самюэль сказал:
– Вот как примерно выглядит то, чего вы хотели. Сейчас это, конечно, кажется несовершенным, но к завтрашнему утру, а то и раньше, родинка приобретет надлежащий вид.
На груди славного Лангедока виднелось черноватое пятно, отдаленно напоминавшее то ли дикую вишню, которую мальчишки прозвали «негритоской», то ли небольшой нарыв, грозивший гангреной.
– Если мне собираются сделать то же самое, – решительно заявила Гит, – я всех здесь перекусаю и вызову полицию.
– Да уж, – добавил Саладен, – мы явно не добились того, чего хотели.
– Подождите несколько часов… – начал было лепетать доктор Самюэль, но Лангедок, который к тому времени уже встал и посмотрел на себя в зеркало, беззлобно и без горечи оборвал его:
– Вот что я вам скажу, господин доктор. Вы испортили мне единственное свободное место на груди. Есть только одно средство исправить положение: налепить туда пластырь. Понимаете, у каждого – свой талант, и вам бы наверняка не выдержать экзамен на художника. Не хочу вам указывать, но теперь пришла ваша очередь представить мне свой участок кожи, где бы я мог разместить рисунок, предназначенный для украшения тела этой юной особы. Увидев у нее на груди нечто подобное тому, что вы сделали на моей, родители сказали бы, несмотря на все свое умиление: «Это? Но это же не вишня, а кошмарный нарыв!»
– Я предупреждал вас, – бормотал смущенный доктор, – волосы – помеха всему… Из шкуры этого парня можно шубу сшить!
– Покажите-ка свою! – воскликнул Лангедок, надевший рубашку и весело засучивавший рукава; он готовился открыть свой плоский ящик с малярными принадлежностями.
Но доктор наотрез отказался подвергнуть свою особу подобному эксперименту.
– Ладно, – сказал Лангедок, – тогда идите на рынок и купите другое «живое существо», лучше всего – курицу; кожа птиц удивительно напоминает человеческую.
Мадемуазель Гит тем временем исследовала содержимое плоской коробки.
– Я такое уже видела, – сказала она, совершенно успокоившись. – Там, внутри, нет ничего похожего на крысиный яд. У графинь такие же коробки, только из красного дерева.
Лангедок немного подумал, а потом ответил:
– Вся разница – в богатстве… Но, уверяю вас, эти дамы умеют пользоваться этим арсеналом куда хуже, чем я.
Гит похлопала его по щеке.
– Хорошо, папаша, – сказала она. – Тебе-то я верю, ты мне вполне подходишь. И если ты мне пообещаешь – но клятва должна быть священной! – если ты пообещаешь не делать мне «бобо», то можешь возиться со мной, сколько хочешь. Кричать же я стану, только если ты станешь сдирать с меня кожу.
На задубелом лице Лангедока появилось выражение горделивого умиления.
– У девочки есть чутье, – прошептал он. А затем, подняв руку, добавил:
– Клянусь, цыпонька, обжечь вас не больше, чем это сделал бы стаканчик сухого!
XII
ТРИУМФ ЛАНГЕДОКА
Мадемуазель Гит не заставила себя дольше упрашивать и принялась медленно расстегивать платье, а когда Саладен и доктор Самюэль из приличия собрались удалиться, простодушно сказала им:
– Да не стоит беспокоиться – это же предмет искусства!
Лангедок, который методично обшаривал все потайные уголки своей шкатулки, проникновенно прошептал:
– Что за ангел небесный! И я смогу помочь ей обрести счастье и богатство в благородном замке ее благородных предков!
– Мне надо лечь? – спросила Гит.
– Ну что вы! – откликнулся Лангедок. – Оставьте это докторам, я не намерен создавать вам таких затруднений. Присядьте здесь, мое сокровище, на краешек стола, подставьте стульчик под ваши ножки, и думайте о своих возлюбленных. Вот только шевелиться нельзя: вишенка может получить не такой круглой, как надо. Договорились?
– Договорились, – ответила девица, удобно устраиваясь там, где ей было указано, и демонстрируя всем атлас своей белоснежной груди, где не было ни галльского петуха, ни знамен, колышущихся над имперским орлом.
– Честное слово, – сказал Лангедок, – не родись я в 1807, в год битвы при Эйло, моя рука дрогнула бы, но когда к природному целомудрию нашего пола добавляется зрелость лет, художник уже не отвлекается.
И он принялся за работу, время от времени спрашивая:
– Не больно, деточка?
На третий раз Гит вместо ответа громко запела модную в том сезоне фривольную песенку.
– Н, е, ц, нец, конец! – важно произнес Лангедок спустя четверть часа.
Гит вскочила на ноги и бросилась к зеркалу.
– Ну что за прелесть! – воскликнула она. – Так и хочется обмакнуть в водочку и съесть!
И она повернулась к доктору и Саладену, показывая им вишенку между правой грудью и плечом. Вишенка была такой блестящей, что казалась влажной от росы.
– Но это же не родинка, – сказал доктор, – это просто цветная литография!
– Завистник! – с гримасой отозвалась Гит.
– Метка у той, другой, – тихо заметил Саладен, – очень похожа на эту – только она не такая яркая.
– Сколько было лет юной особе, когда вы видели отметину в последний раз? – спросил Лангедок.
– Шесть или семь, – ответил Саладен.
– Ага, малышечка – кисочка… то есть, простите, я хотел сказать, господин маркиз, что такие отметины на теле, как и все остальное в нашем бренном мире, со временем изнашиваются. Вы смотрели тогда, так сказать, на бутон, но когда бутон начинает превращаться в розу… в общем, когда девочки становятся барышнями, то и вишенки у них на груди созревают и меняют цвет, а то и вовсе исчезают. Я видел это на ярмарках раз десять! Работая, я все предусмотрел.
– Как?! – воскликнул доктор. – Да она же красная, словно мак!
– Подайте-ка мне графин с водой, если не возражаете, господин доктор, но только с водой чистой, куда не насыпано никаких снадобий! Нет уж, чтобы быть уверенным полностью, я лучше сам сейчас наберу воды.
Он вышел из комнаты.
– Это его профессия, – сказал. Саладен доктору, будто в утешение.
– Но я-то, – ответил доктор, – я-то предлагал вам нечто несмываемое!
– Хороша бы я была с этим вашим «нечто», – усмехнулась мадемуазель Гит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61