Увидев впереди себя Мохаммеда, Джейн окликнула его. Он обернулся, остановился, поджидая ее.
– Да хранит вас Бог, Мохаммед-Хан! – проговорила Джейн, поравнявшись с ним.
– И вас тоже, Джейн Дебу, – вежливо ответил Мохаммед.
Она помолчала, чтобы отдышаться. Он посмотрел на нее с выражением насмешливого снисхождения.
– Как чувствует себя Муса? – спросила Джейн.
– С ним все в порядке. Он счастлив и учится действовать левой рукой. Когда-нибудь этой рукой он будет убивать русских.
Это была шутка: левой рукой по традиции выполняли «грязную» работу, правой брали пищу. Джейн улыбнулась, давая понять, что по достоинству оценила его остроумие, и сказала: «Я так рада, что нам удалось спасти ему жизнь».
Если это замечание Мохаммед посчитал неуместным, тем не менее он ни в малейшей мере не подал вида.
– Я ваш вечный должник, – заметил Мохаммед. Именно это ей и хотелось услышать.
– Вы могли бы кое-что сделать для меня, – проговорила Джейн.
Его лицо оставалось непроницаемым.
– Если только это в моей власти.
Джейн поискала глазами, где бы присесть. Они стояли около дома, пострадавшего от бомбардировки. Кучи камня и глины, когда-то составлявшие переднюю стену, были разбросаны по тропинке, в результате чего от интерьера дома остался разбитый горшок да нелепая пришпиленная к стене цветная фотография «Кадиллака». Джейн уселась на обломки камней, а после недолгого колебания рядом с нею оказался Мохаммед.
– Это вполне в вашей власти, – сказала Джейн. – Правда, это причинит вам некоторые неудобства.
– О чем же идет речь?
– Не сочтите это за каприз глупой женщины.
– Вполне допускаю.
– Для вас будет искушением обмануть меня, согласившись выполнить мою просьбу, а потом «забыть» о ней.
– Ну, нет.
– Я прошу вас искренне сказать мне, независимо от того, откажете вы мне в этой просьбе, или нет.
– Я выполню вашу просьбу.
Пора переходить к делу, – подумала Джейн.
– Я хочу, чтобы вы послали гонца навстречу колонне и приказали изменить маршрут возвращения домой.
Эта просьба явно застала его врасплох. Скорее всего Мохаммед ожидал услышать какую-нибудь тривиальную просьбу.
– Но почему? – проговорил Мохаммед.
– Вы верите в сны, Мохаммед-Хан?
В ответ он только пожал плечами и уклончиво заметил:
– Сны – это сны.
Может, это неверный подход, – подумала Джейн, – пусть это будет лучше не сон, а видение.
– Когда в самую знойную пору дня я лежала одна в своей пещере, мне привиделся белый голубь.
Мохаммед внезапно насторожился, и Джейн поняла, что ее расчет оказался точным: афганцы верили, что в белых голубей иногда вселяются духи.
– Но мне, наверное, пригрезилось, – продолжала Джейн, – ибо птица попыталась заговорить со мной.
– Ага.
«Мохаммед воспринял это как доказательство, что у меня было видение, а не сон», – подумала Джейн и продолжала.
– Я не могла разобрать слов, хотя прислушивалась очень внимательно. Наверное, голубь говорил на пушту.
Глаза Мохаммеда расширились.
– Стало быть, посланец с пуштунской территории.
– Потом я увидела Исмаил-Гуля, отца Фары, который стоял позади голубя, – Тут Джейн положила руку на рукав Мохаммеда и посмотрела ему прямо в глаза, размышляя про себя: «А ведь я могу манипулировать вами, как электрическим выключателем, тщеславный глупец!»
– В его груди торчал кинжал, и он плакал кровавыми слезами. Он указал на рукоятку кинжала, словно умоляя меня вытащить его из своей груди. Рукоятка была инкрустирована драгоценными камнями.
Про себя Джейн подумала: «И откуда только я все это взяла?»
– Я встала и пошла к нему. Я боялась, но надо было спасать ему жизнь. И тогда, едва я протянула руку, чтобы ухватить кинжал…
– И что же?
– Он пропал. Наверное, я проснулась.
Мохаммед сомкнул свой широко раскрытый рот, восстановил свое душевное равновесие и важно сдвинул брови, словно переваривая смысл сновидения. «Теперь, – подумала Джейн, – пора с ним немного пококетничать».
– Может, все это глупости? – произнесла Джейн, придавая лицу детское выражение и как бы отдавая себя на суд более совершенного мужского ума. – Вот почему я прошу вас сделать это ради меня, той, которая спасла жизнь вашему сыну. Верните мне душевное спокойствие.
Его лицо сразу же приняло слегка надменное выражение.
– Вам нет необходимости напоминать мне о долге чести.
– Значит ли это, что вы согласны?
Мохаммед ответил вопросом на вопрос.
– Какие камни были на рукоятке кинжала?
«О, Господи, – подумала Джейн, – каким же должен быть правильный ответ?» Ее уже подмывало сказать – изумруды, но этот камень ассоциировался с долиной Пяти Львов, поэтому сон мог означать, что Исмаил убит предателем из долины.
– Рубины, – произнесла Джейн.
Мохаммед неспешно кивнул.
– А Исмаил вам ничего не сказал?
– Он вроде бы попытался заговорить, но не смог.
Мохаммед опять кивнул, а Джейн все твердила про себя – ну, решайтесь же, наконец. Преодолейте же самого себя!
– Смысл предзнаменования ясен. Колонну надо отправить по другому маршруту.
Слава Богу, – подумала Джейн.
– У меня просто камень с души свалился, – искренне призналась она. – Я не знала, что мне делать. Теперь я могу быть уверена, что Ахмед не погибнет.
Она подумала: что еще можно сделать, чтобы поймать Мохаммеда на слове и не дать ему изменить свое намерение? Джейн не могла заставить его поклясться. А может, пожать ему руку? Наконец она решила скрепить обещание еще более древним жестом, подавшись вперед, она поцеловала его в губы, да так мгновенно и ловко, что он не успел ни отпрянуть, ни ответить ей тем же.
– Спасибо – проговорила Джейн. – Я знаю, вы – человек слова.
Джейн поднялась с места, оставив Мохаммеда сидящим в легкой растерянности, повернулась и побежала по тропинке к пещерам. На вершине подъема Джейн остановилась и оглянулась назад. Мохаммед уже успел отдалиться на некоторое расстояние от разрушенного дома. Он шел вниз по склону с высоко поднятой головой, размахивая на ходу руками. Этот поцелуй здорово его раскрутил, – подумалось Джейн. Мне должно быть стыдно. Я сыграла на его суеверии, тщеславии и сексуальности. Мне, как убежденной феминистке, не следовало так откровенно манипулировать мужчиной, пользуясь стереотипными образами ясновидящей, дурочки и кокетки. Но это сработало. Своего я добилась!
Теперь следовало продолжение. Ей предстоял разговор с Жан-Пьером. Он должен быть дома с наступлением сумерек, ему как и Мохаммеду, прежде чем отправиться в путь, пришлось переждать жару. Она чувствовала, что с Жан-Пьером будет управиться проще, чем с Мохаммедом. Во-первых, Жан-Пьеру можно сказать всю правду. А во-вторых, он был виноват.
Джейн добралась до пещер. Среди обитателей маленького лагеря царило оживление. В небе слышался гул русских реактивных самолетов. Все побросали свои занятия и устремили взоры в небо, хотя самолеты находились слишком высоко и далеко, чтобы бомбить эту местность. Когда они улетели, мальчишки, расставив руки в стороны, как крылья, подражали гудению реактивных двигателей. «Кого только они бомбят в своем воображаемом полете?» – подумала Джейн.
Она вошла в пещеру, окинула взглядом Шанталь, улыбнулась Фаре и достала журнал для записей. Они с Жан-Пьером почти каждый день делали записи в журнале. В основном они посвящались больным. Журнал предполагалось взять с собой в Европу, чтобы помочь познакомиться с будущей работой тем, кто приедет в Афганистан им на смену. Кроме того, их просили записывать в журнале личные переживания и проблемы, чтобы и другие были морально готовы ко всему. Джейн делала довольно подробные записи о собственной беременности и рождении Шанталь, но все сугубо личное подвергалось ею строжайшей цензуре. Джейн села, прислонившись к стене пещеры, положила журнал себе на колени и стала описывать случай с восемнадцатилетним юношей, умершим от аллергического шока. Эта трагедия вызвала горечь, но не депрессию. «В общем, вполне здравая реакция», – оценила ее Джейн про себя.
Она кратко упомянула недавние относительно тяжелые случаи, затем от нечего делать стала листать журнал назад. Это были начальные записи, сделанные угловатым, как паутина, почерком Жан-Пьера. Они оказались весьма краткими и состояли почти сплошь из описания симптомов и диагнозов, назначенного лечения и его результатов. «Глисты» – фиксировал Жан-Пьер, или «малярия», затем: «вылечен», «стабильное состояние» или, иногда – «летальный исход». Джейн больше склонялась к развернутым предложениям, вроде «Утром она чувствовала себя лучше» или «Мать больна туберкулезом». Она перечитала записи о начальной стадии своей беременности, о болевых ощущениях в груди, о раздавшихся в ширину бедрах и утренней тошноте. Ей было интересно отметить, что почти год назад она написала: «Я боюсь Абдуллы». Она уже успела об этом забыть.
Джейн убрала журнал, после чего целых два часа вместе с Фарой наводила чистоту и порядок в лазарете, затем подошло время спускаться в селение и готовиться ко сну. Спускаясь по горной тропинке и потом, дома, занимаясь обычными делами, Джейн размышляла о том, как лучше построить разговор с Жан-Пьером. Она знала, что делать – надо вытянуть его на прогулку, но она не была уверена, что именно ему сказать. Джейн так и не приняла для себя окончательного решения, когда несколько минут спустя появился Жан-Пьер. Она влажным полотенцем стерла пыль с его лица и подала зеленый чай в фарфоровой чашке. Джейн знала, что Жан-Пьер не очень-то утомлен, просто ощущал приятную усталость, он был способен преодолеть куда большее расстояние. Пока он пил чай, она сидела рядом, стараясь не очень пристально его разглядывать и размышляя про себя: «А ведь ты мне лгал». Когда Жан-Пьер немного отдохнул, Джейн проговорила: «Давай пройдемся, как раньше». Жан-Пьер слегка удивился.
– Куда ты хочешь пойти?
– Да куда угодно. Разве ты не помнишь, как прошлым летом мы просто бродили, наслаждаясь вечерней прохладой?
Он улыбнулся.
– Ну как же, помню.
Джейн любила, когда он так улыбался.
– А Шанталь возьмем с собой? – спросил он.
– Нет. – Джейн не хотела, чтобы ее что-нибудь отвлекало. – Ее вполне можно оставить под присмотром Фары.
– Ладно, – проговорил он с легким недоумением.
Джейн сказала Фаре, чтобы та приготовила вечернюю трапезу: чай, хлеб и простоквашу – и вместе с Жан-Пьером вышла из дома. Наступали сумерки, прохладный воздух был напоен вечерними ароматами. Летом это было самое лучшее время суток. Пока они шли через поля к реке, Джейн вспоминала свои переживания прошлым летом на этой самой тропинке: тревогу, растерянность, волнение, решимость добиться успеха. Она гордилась тем, что превозмогла себя и вместе с тем радовалась, что это приключение подходит к концу.
По мере приближения разговора в ней нарастало внутреннее напряжение, хотя она и твердила про себя, что ей нечего скрывать, не в чем себя корить и ей нечего страшиться. Они перешли реку вброд в том месте, где она широко разливалась и мелела. Затем по крутой извилистой тропинке они перебрались на другой берег, Свесив ноги над пропастью, они устроились на краю высокой скалы. В тридцати-сорока метрах под ними торопливо несла свои воды река Пяти Львов, подхватывая камни и сердито пенясь возле порогов. Джейн окинула взглядом долину, Возделанные земли были крест-накрест пересечены оросительными каналами и каменными стенами в форме террас. Сочная зелень и золото созревающего урожая делали поля похожими на осколки цветного стекла от разбитой детской игрушки. То тут, то там в эту картину вторгались следы бомбардировок: рухнувшие стены, заваленные арыки, воронки от снарядов в море накатывающихся волн пшеницы. Изредка мелькавшие круглые шапочки или тюрбаны свидетельствовали о том, что кое-кто торопился убрать урожай за ночь, пока русские давали передышку своим реактивным самолетам с их смертоносным грузом. Видневшиеся кое-где обмотанные шарфами головы и невысокого роста фигуры – это были женщины и подростки, которые помогали убирать урожай до наступления темноты. На дальнем краю долины возделанные участки земли кое-где виднелись на склонах примыкавших гор, но с повышением рельефа уступали место голым скалам. Из сбившихся в кучу домиков слева поднимались прямые, как свеча, струйки дыма – это хозяйки готовили ужин, – которые начинали извиваться только под воздействием набегавшего легкого ветерка. Этот же ветерок доносил неразличимые обрывки разговоров между женщинами, которые купались где-то за изгибом реки, выше по течению. Голоса звучали приглушенно, но среди них уже не было слышно заливчатого смеха Захары. Она носила траур. И все из-за Жан-Пьера.
Эта мысль придала Джейн смелости.
– Я хочу домой, – резко бросила она.
Сначала он не понял ее и проговорил раздраженно:
– Но ведь мы только что пришли сюда.
Затем Жан-Пьер посмотрел ей в лицо и сразу все понял:
– А-а, – протянул он.
Его голос звучал невозмутимо, и это показалось Джейн недобрым знаком. Ей стало ясно, что, наверное, она не добьется своей цели малой кровью.
– Да, – твердо повторила Джейн, – я хочу домой.
Жан-Пьер обнял ее одной рукой.
– Эта страна действительно может добить человека, – проговорил Жан-Пьер. Он смотрел не на нее, а на бурно несущуюся под ними реку. – Сейчас, в послеродовой период, ты особенно подвержена депрессии. Пройдет несколько недель, и вот увидишь…
– Не говори со мной, как с ребенком! – выпалила Джейн. Она не собиралась слушать подобную ерунду. – Оставь эту манеру для своих пациентов.
– Ну, да ладно. – Жан-Пьер убрал руку с ее плеча. – До поездки сюда мы приняли решение пробыть здесь два года. Мы согласились с тем, что от кратковременных поездок мало пользы. Это связано со слишком большими затратами на обучение, проезд и обустройство на месте. Мы намеревались принести реальную пользу, поэтому приняли на себя обязательство остаться здесь на двухлетний срок.
– Но потом у нас появился ребенок.
– Это уже была твоя инициатива!
– Во всяком случае сейчас я передумала.
– Ты не вправе отказываться от первоначального решения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51