«Всё гораздо хуже, чем ты думаешь, – отвечает крестьянин. – Это был не обычный осел. Я учил его обходиться без еды и уже почти научил». Поэтому тост: за всех присутствующих, которые не учились жить без еды. И за прекрасных дам, на этот раз от всего сердца.
– И за политиков, которые добывают нам пропитание, – говорит Принцип, поднимая бокал. – Да вознаградятся когда-нибудь их усилия.
Входит официант и разливает по тарелкам густой красный суп.
– Надеюсь, вам понравится капусънюк, – говорит Вера.
– Суп из капуст, – переводит Любиёва.
– Мы зовем его пролетарским, – говорит Танкич.
– Потому что он красный, – замечает Принцип.
Официант разливает вино.
– Очень типичное, – объясняет Вера. – Мы зовем его пфин.
– Пишут, будто мы экспортируем лучшее вино, а себе оставляем худшее, – говорит Любиёва. – Сейчас вы увидите, что это не так.
– Нет, мы пьем лучшее, а народ пьет худшее, – вставляет Катя Принцип. – Так работает плановая экономика.
– Наши государственные виноградники, колхозные, очень хорошие, – говорит Танкич с противоположной стороны стола.
– Там раньше были монашества, – добавляет Вера.
– Монастыри, – поправляет Принцип.
– Ну, где живут религиозные, – говорит Вера.
– Если монах, всегда бутылка, – вставляет Танкич. – Теперь, прп социализме, не так.
– Нет, теперь если аппаратчик, всегда бутылка, – говорит Принцип.
– Надеюсь, бутылка – это не плохо? – спрашивает Танкич.
– Конечно, я сама люблю выпить, – отвечает Принцип. – Mais plus зa change, plus c'est la mкme chose Но чем больше меняется, тем больше остается прежним (фр.).

.
В воздухе повисает некое напряжение; Петворт, зачерпывая суп, решает дипломатично разрядить обстановку.
– Так вы и по-французски говорите? – спрашивает он. – Сколько же языков вы знаете?
– О, милый! – Принцип, повернувшись к Петворту, ерошит ему волосы на затылке. – Когда я с вами, я говорю на всех языках.
– Наши писатели – очень хорошие переводчики, – говорит Танкич.
– О да, – подхватывает Принцип. – Как вы слышали в речи, у нас много писателей. Они трудятся для государства и для будущего, особенно, конечно, для государства. Для этого нужно много умений. Например: иногда я пишу, иногда вожу трамвай.
– Неужели? – восклицает Петворт. – Как удивительно!
– Здесь, если власти не нравится то, что вы пишете, вас отправляют водить трамвай. Но никогда, я заметила, наоборот.
– У нас очень хороший Союз писателей, – говорит Танкич.
– И заботливый, – добавляет Принцип. – Следит, чтобы вы не писали глупые или неправильные вещи. А если вы все-таки пишете, то они очень добрые: вы можете поехать на дачу на озере Катуруу. Туда приезжают все самые лучшие писатели, и спят с тобой, и объясняют, как писать правильные вещи. Ой, смотрите, профессор Рум снова что-то говорит. Что вы хотите сказать, профессор Рум?
– Эта писательница такая шалушка, – произносит Танкич без прежнего огонька в глазах.
– О, он говорит, что Максим Горький – зачинатель современной литературы, – переводит Принцип. – Большая ошибка, что он умер. Вы согласны?
Итак, в ресторане «Пропп», в исторической части Слаки, под замком епископа Влама, продолжается официальный завтрак. В атмосфере висит некое напряжение, Петворт чувствует его, пытается уловить превалирующий дискурс, поток интерлингвы, английский как второй язык для общественных случаев (АВЯОС). Вносят новое блюдо.
– Вы знаете руспи? – спрашивает Вера, указывая ножом.
– Не уверен, – говорит Петворт. – А что это?
– Руспи – это пловец, – отвечает Танкич.
– Рыба, – поправляет Принцип.
– С двумя карандашами в носу, – добавляет Любиёва.
– Карандашами? – переспрашивает Петворт.
– Да, да. – Принцип приставляет два пальца к носу на манер усов. – Как вы зовете такие карандаши на английском?
– Федер? – кричит профессор Рум. – Стило? Ручка?
– Нет, вы ничего не понимаете, товарищ Рум, – раздраженно говорит Принцип. – А наш гость еще говорит, что язык сближает. На самом деле это – как переспать. Кажется, что секс сближает, а на самом деле только показывает, какие мы одинокие.
– Секс – это совсем не одиноко, – возражает Вера.
– А вы пробовали наш секс в Слаке? – спрашивает Катя Принцип. – В Слаке секс – та же политика, только без одежды.
– Ну, это, наверное, везде, – говорит Петворт.
– А вы пробовали наше пиво? – спрашивает Вера. – Оно зовется олуу.
– Пока нет, – отвечает Петворт.
– Он пробовал всё остальное, – вставляет Любиёва.
– Профессор Рум говорит, в Англии идеи плохие, а пиво хорошее, – сообщает Катя Принцип. – У нас, разумеется, всё наоборот.
– Вы должны попробовать, – настаивает Вера.
– Конечно, – говорит Катя Принцип. – Надеюсь, мы теперь друзья, потом я поведу вас в хорошее место.
– У него очень насыщенная программа, – вмешивается Любиёва. – И он, наверное, очень устал.
– Думаю, не настолько насыщенная и не настолько устал, чтобы не выпить со мной пива, – говорит Катя Принцип. – Конечно, он должен пойти в кафе, где собираются наши самые интересные люди. Тогда, мой друг, вы узнаете наше пиво и наши мысли. Пиво часто в дефиците, зато мысли производятся без перебоя.
Снова входит официант, забирает тарелки из-под рыбы и вносит мясо в непонятном булькающем соусе.
– Лакуку, – указывает Вера. – Мясо коровы, зажаренное, как ни в какой другой стране.
– Овощ, – подхватывает Любиёва, – особая трава, которая растет только под овцами на горах.
На противоположном краю стола Танкич встает, снова с полным бокалом.
– Говорит, что хочет произнести еще тост, – переводит Любиёва. – За прекрасных дам, на этот раз от всей души.
– Что за человек! – восклицает Катя Принцип. – Наверное, он не хочет, чтобы я пила. Знает, наверное, что я, когда напьюсь, говорю о своих любовниках.
– И что насчет любовников? – хихикает Вера.
– Ну, у меня было много милых любовников, много чудесных любовников, потому что я люблю любовь.
– Вы – счастливая, – говорит Вера.
– Не всегда, – отвечает Принцип. – Итак, мистер Петвит, что вы здесь делаете? Читаете лекции?
– Да, – говорит Петворт. – Завтра, в университете.
– О, я хотела бы прийти, – замечает Катя Принцип.
– Это для студентов, – предупреждает Любиёва.
– Смотрите, она не хочет, чтобы я пришла! – восклицает Принцип. – А вы хотите?
– Был бы очень рад, – отвечает Петворт.
– Тогда я, может быть, приду, – говорит Принцип. – У нас есть пословица: добрый друг – это тот, кто навестит вас в тюрьме. Но по-настоящему добрый друг – это тот, кто приходит на ваши лекции. Ладно, надеюсь, теперь я ваш добрый друг, так что, может быть, вы завтра меня увидите. Тогда вам придется говорить для меня медленно-медленно. Я не очень хорошо понимаю английский. Обещаете?
– Конечно, – отвечает Петворт.
– Вы мне нравитесь, – говорит Принцип. – Да, наверное, я приду вас послушать.
С противоположной стороны стола Танкич снова встал и держит полный бокал.
– Говорит, за прекрасных дам, на этот раз искренне и от всей души.
– Как мы будем прекрасными, если не можем пить? – спрашивает Принцип.
– Чем больше мужчина пьет, тем прекрасней женщины, – отвечает Вера.
– О, профессор Рум хочет задать вам вопрос, – говорит Принцип. – Он интересуется, где выдержите своих писателей-диссидентов?
– Товарищ Танкич кое-что вас спрашивает, – перебивает Любиёва. – Он хочет знать, как ваша британская болезнь?
– Он интересуется, может быть, в тюрьме, в Северной Ирландии?
– Он спрашивает про экономики вашего либерального лорда Кейнса, они теперь умерли в вашей системе?
– Профессор Рум говорит, он часто бывал в Лондоне в своих научных поездках и видел там множество нищих, это правда?
– Много нищих, где? – спрашивает Петворт, набирая на вилку траву.
– Он говорит, они играют за деньги на всех станциях метро, – говорит Катя Принцип.
– А, это не нищие, – отвечает Петворт. – Это американские туристы, собирают деньги на каникулы в Англии.
– Он вам не верит, – говорит Принцип. – По его словам, так убеждает вас ваша пресса, но это неправда. Он спрашивает, не думаете ли вы, что правление Тэтчер знаменует крах капиталистической системы?
– Скоро вы к нам присоединитесь, – смеется товарищ Тан-кич, перегибаясь через стол.
– Положение сложное, – отвечает Петворт, – тем не менее до краха далеко.
– Ой, мистер Петвит, теперь вы огорчили профессора Рума! – восклицает Катя Принцип. – Он считает, что вы отрицаете имманентную реальность исторического процесса. Он подозревает, что вы – буржуазный релятивист. Я сказала ему, что такого не может быть.
– Я плохо разбираюсь в политике и экономике, – говорит Петворт. – Это не моя область.
– Ой, мистер Петвит, вы не знаете политики, не знаете экономики, как же вы живете?! – кричит Принцип. – Боюсь, вы не персонаж в историческом мировом смысле.
– Ваше сердце доброе, ваша система плохая, – смеется Тан-кич, перегибаясь через стол.
– Так кто может вставить вас в повесть? – произносит Принцип. – Бедный Петвит, мне вас жаль. Для вас нет повести.
Занавес раздвигается, и торжественно входит официант, неся большой белый десерт, сложное сооружение, над которым пляшут язычки голубого пламени.
– Ой, смотрите! – кричит Вера. – Это вишъну!
– Как мило! – говорит Любиёва. – У вас в стране такой есть?
– Нет, наверное, – отвечает Петворт. – Что это?
– Снаружи – мороженое, внутри – нурду, – объясняет Вера. – Вы знаете нурду?
– Я не могу сказать по-английски, – признается Любиёва. – Очень вкусный фрукт, но не апельсин.
– И не лимон, – добавляет Вера.
– Дыня? – предполагает Петворт.
– Немножко похоже, но не совсем, – говорит Любиёва. – А вы знаете название, товарищ Принцип?
– Нет, названия не знаю, зато знаю сказку про этот фрукт.
– Расскажите, – просит Вера.
– Она немножко длинная. Вы правда хотите ее услышать, мистер Петвит?
– Конечно, – отвечает Петворт.
– Ну, вообще-то за сказку вы должны подарить мне самоцвет, но вряд ли он у вас есть. Может быть, взамен вы подарите мне одно маленькое желание? Согласны?
– Да, – говорит Петворт.
– Хорошо. Жил-был в стародавние времена, как начинаются все сказки, король, и было у него три сына, и младшего звали Дурак.
– Это имя? – спрашивает Вера. – Дурак?
– В своей сказке зовите его как хотите, – твердо отвечает Катя Принцип, – а в моей его звали Дурак. И однажды король велел Дураку, чтобы тот шел в другое королевство и помирился с тамошним королем, потому что эти короли друг друга драли. Драли?
– Дрались, – говорит Петворт.
– Спасибо. И Дурак пришел в ту страну и увидел дочь короля, красавицу-королевну. Вы знаете, что было дальше, потому что так бывает всегда. Дурак влюбился.
– Поэтому он и зовется Дураком? – спрашивает Вера.
– Он зовется Дураком, потому я так захотела его назвать, – отвечает Принцип. – Можно рассказывать дальше?
– Да, пожалуйста, – просит Петворт.
– Ее отец король, грубый, с длинной рыжей бородой, сказал: «Дурак, ты не можешь жениться на королевне, потому что она уже обещана в жены другому, уходи». Разумеется, бедный Дурак очень-очень опечалился, и у него сильно-сильно вытянулось лицо. И он ушел в лес и встретил там старуху, она была очень особенная, мы называем макку, вы знаете?
– Волшебница, – говорит Петворт.
– Да, волшебница. Может быть, вы уже знаете сказку?
– Нет, – отвечает Петворт.
– Ну да, конечно, вы знаете похожие. Но, может быть, не мою особую сказку про бедного Дурака. И вот, волшебница сказала Дураку, пожалуйста, иди со мной в лес. И он пошел, и ветки цепляли его за волосы, и звери выли, и он не знал, куда идет, ну, вы понимаете, как в лесу. И внезапно они оба провалились в черную-пречерную, глубокую-преглубокую яму. И вот бух! – они упали и ушибли себе зад. А перед ними лежала новая страна, с огромными деревьями, и солнцем, и садами, а на горе стоял замок с высокими башнями. Дурак посмотрел на замок и в самом высоком окне самой высокой башни вроде бы увидел красавицу-королевну. В небе сияло солнце, перед ними была вода. В ней плавали кувшинки, а на кувшинках сидели лягушки, и волшебница, которая знала их язык, спросила, чей это замок. И лягушки сказали, будьте очень осторожны, там живет огромный плохой человек, больше, чем все люди, как вы его называете?
– Великан? – предположил Петворт.
– Да, очень хорошо, надо было, чтобы вы рассказывали эту сказку. Великан, – говорит Катя Принцип, похлопывая его по руке. – Великан, который каждый день похищал красивую девушку и с заходом солнца ее убивал. Дураку не понравились эти слова, потому что солнце уже садилось за деревья И разумеется, он подошел к замку, чтобы спасти королевну. Однако ворота были заперты на засов, а окна закрыты решетками. Дурак посмотрел на солнце, которое спускалось всё ниже и ниже. Он поднял глаза к высокому окну и увидел рядом с плачущей королевной, как вы это называете, великана, и в руке у того был огромный топор, какие делают специально для великанов. Девушка попыталась вскрикнуть, но великан своей лапищей закрыл ей рот и захохотал. Тогда Дурак стал трясти ворота, но внутрь попасть не мог. Что ему было делать дальше?
– Надо было попросить помощи у волшебницы, – говорит Вера.
– Дорогая, вы совершенно правы. Он обратился к ней, к доброй волшебнице, к злой волшебнице, он не знал. Он ничего не знал, он был Дурак. И волшебница снова сказала, идем со мной, и привела его в прекрасный сад рядом с замком. Солнце уже садилось, замок высился неприступно, и туда никак нельзя было попасть. Однако волшебница подвела Дурака к большому круглому фрукту, который лежал на земле. Он был желтый-прежелтый, а внутри там мягкое, вкусное, как вы это называете, Петвит?
– Сердцевина, – подсказывает Петворт.
– Нет, не сердцевина, но похоже. Внутри слаще. Фрукт, который бывает бо всех сказках.
– Да, конечно, – говорит Петворт. – Тыква.
– Ну вот, тыква. Теперь вы знаете, из чего делают вишъну. Теперь вы знаете, что едите. Попробуйте и расскажите, как вам понравилось.
– Да, – отвечает Петворт, – но что сталось с принцем?
– С Дураком? – спрашивает Принцип. – О, не важно. Разве вы не выяснили, из чего сделан ваш десерт?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47