На дне плавали крупные гранулы аспирина и фенацетина, а бледно-желтый раствор кофеина поднялся наверх. Перелить кофеин в отдельную мензурку – дело минутное, так что к тому времени как они соберутся на веранде, она нальет каждому по столовой ложке раствора, и все будет в порядке. Это был старый общеизвестный трюк, практикуемый во всем мире, в свое время он спас немало репутаций молодым врачам и медсестрам.
Остановившись около комнаты Нейла, она не стала входить, а только просунула голову в дверь и позвала:
– Нейл, чай готов! Поднимайся, наше солнышко, и сияй нам!
Дух в комнате стоял отвратительный, и она побыстрее убрала голову, закрыла дверь и отправилась в палату.
Наггет уже проснулся. Он слабо улыбнулся ей, когда она откинула сетку, скрутила в узел и с натренированной легкостью зашвырнула на кольцо, где той предстояло пребывать в скомканном состоянии, пока не придет время борьбы за «Великую драпировку старшей сестры».
– Ну как дела? Прошла голова?
– Все хорошо, сестренка.
– Доброе утро, Мэтт! – весело сказала она, повторяя манипуляцию с сеткой.
– Доброе утро, Бен!
Кровать Майкла, естественно, пустовала. Она повернулась и направилась к Льюсу. Радость ее потускнела. Что она может сказать ему? И как он поведет себя во время разговора, который неминуемо должен состояться сразу после завтрака? Но Льюса на месте не было, выдернутая из-под матраса сетка неровно свисала вниз, и когда она отдернула ее, то увидела, что, хотя простыни и были смяты, но сама постель давно уже была холодной.
Тогда она снова повернулась к Бенедикту и Мэтту, но оказалось, что оба сидят на кроватях, зажав головы в ладонях и сгорбившись неподвижно, как будто малейшее движение причиняло им страшную боль.
– Черт бы побрал этого «Джонни Уокера»! – пробормотала она себе под нос, увидев краем глаза Нейла, который заплетающимся шагом пытался вовремя добраться до подсобки, чтобы его там вырвало. Лицо у него было серо-зеленого цвета.
Ну что ж, как обычно, придется ей самой идти искать Льюса, больше некому. Она открыла дверь за кроватью Майкла, вышла на небольшое крыльцо и, спустившись по ступенькам, направилась в сторону душевой.
Но день – день был прекрасный, несмотря на влажность и все прочее. У нее кружилась голова, и глаза сами собой закрывались после бессонной ночи, к тому же утреннее солнце так ярко светило, что его блики на пальмовых листьях ослепляли. Кажется, никогда еще не был так прозрачен воздух, не искрились так мягко солнечные лучи. Она наткнулась на бельевую веревку, видимо, с ночи валявшуюся на земле, улыбнулась и переступила через груду мятых шорт, брюк, рубашек и носков, представляя себе, как ее драгоценный высокородный Нейл в пьяном виде сражается за свободу с кучей белья.
В душевой было очень тихо. Слишком тихо. И Льюс был тих, слишком тих. Он лежал, распростершись на грубом бетонном полу у стены, и его судорожно сжатые пальцы держали бритву. Блестящая золотистая кожа была покрыта засохшими и потрескавшимися потоками крови, и целая лужа свернулась в углублении живота, в ней застыло что-то жуткое и отвратительное. Пол вокруг тела был залит кровью.
Сестра Лэнгтри подошла к нему настолько близко, насколько это было необходимо, чтобы разглядеть, что же он с собой сделал. Она увидела изувеченные половые органы и длинный разрез на животе, из которого вылезли внутренности. Бритва в руке была его собственная, с ручкой из черного дерева, которую он предпочитал безопасной, потому что она была более удобна и лучше выполняла свои функции. И пальцы, которые держали ее, без сомнения, были единственными, которые прикасались к ней: в их хватке не было ничего искусственного, как и в намертво склеенном кровью клубке пальцев и бритвы – и слава Богу, слава Богу! Голова его была неестественно вывернута назад, и ей чуть было не показалось, что из-под полуприкрытых век он насмешливо следит за ней. Потом она увидела, что золотой отсвет смерти застыл в его глазах, но это было не то золото, которым сверкали они, когда он жил такой полной жизнью.
Сестра Лэнгтри не закричала. Поняв, что произошло, она уже действовала чисто инстинктивно: быстро отступила назад, за дверь, захлопнула ее и принялась лихорадочно возиться с большим висячим замком, который болтался тут же на перемычке, продетый в петлю на косяке. Изо всех сил сдерживая отчаяние, она сумела наложить одну петлю на другую, снова продеть в них замок и защелкнуть перемычку, после чего без сил прислонилась к двери на подкашивающихся ногах. Рот ее открывался и закрывался, и из горла с кошмарной периодичностью вырывались не то стоны, не то подвывания, словно она была не она, а полированный деревянный щелкунчик в руках у чревовещателя.
Прошло, наверно, не меньше пяти минут, прежде чем стенания прекратились, и она смогла оторвать пальцы, казалось, намертво вдавившиеся в дверь.
Внутренние поверхности ее бедер как-то странно слиплись, и она похолодела от унизительного ощущения, что обмочилась, но тут же сообразила, что это просто пот, который смешался с последствиями их с Майклом любви.
Майкл, о Майкл! Она в ярости и отчаянии стукнула кулаком по двери. Господи, сделай так, чтобы Льюс вечно горел в аду за все, что он совершил! Ну почему эти пьяные идиоты не сумели охранять его как следует? Почему она все всегда должна делать сама? Льюс, подонок, ты все-таки выиграл! Самый настоящий, гнусный, безумный, изощренный подонок, ты зашел так далеко в своих представлениях о мести…
О Майкл! По лицу ее теперь текли слезы – она оплакивала свое горе, свою тоску по вырванной у судьбы и так и оставшейся неоконченной вопиюще краткой радости, по нежнейшему яркому утру, уничтоженному, потонувшему в крови у ее ног. О Майкл! Мой Майкл… Как несправедливо! Они даже не успели ни о чем поговорить. Не начали разбирать те узелки, что составляли их прежние отношения, не имели времени соткать из них узор… И в тот момент, когда она наконец выпрямилась и пошла прочь от двери, она поняла окончательно и бесповоротно, что надежды на счастье для нее и Майкла больше нет. Ничего больше не будет. В конечном счете Льюс все-таки победил.
Весь путь обратно она проделала, как робот, двигаясь быстро, рывками, механически переставляя ноги. Поначалу она даже не знала, куда, собственно, направляется, но очень быстро поняла, что направление сейчас возможно только одно. Вспомнив, что на лице ее засохли слезы, она поднесла руку к глазам, чтобы вытереть веки, кое-как поправила косынку, разгладила брови. Вот так. Так, сестра Лэнгтри. Ты, сестра Лэнгтри, в ответе за весь этот ужас, это твой трижды проклятый долг! Долг, помни об этом. И не только по отношению к себе самой, но и к твоим больным. Их пятеро – тех, кого ты должна защитить любой ценой от последствий поступка Льюса Даггетта.
Глава 2
Полковник Чинстрэп сидел на своей собственной маленькой веранде собственного маленького домика и задумчиво помешивал чай. Думать он ни о чем не думал – не такой был сегодня день. Никакой день. Собственно, все дни после общения с сестрой Конноли были такими, но прошедшая ночь имела некоторые отличия от остальных: большую часть времени они провели в разговорах о предстоящем расформировании Базы номер пятнадцать и о возможности продолжать общение после того, как они вернутся к мирной жизни.
Одной из его привычек было перемешивать чай до бесконечности, и он все водил и водил ложкой в чашке, когда из-за угла его дома появилась сестра Лэнгтри, аккуратная и наглаженная как с иголочки. Она остановилась прямо на газоне под верандой и задрала голову наверх.
– Сэр, у меня самоубийство, – громко объявила она.
Чинстрэп чуть не слетел со стула, но удержался, сумел как-то медленно положить ложку на блюдце и, нащупывая пол под ногами, поднялся. Нетвердыми шагами он подошел к хлипким перилам и с осторожностью оперся на них, глядя вниз.
– Самоубийство?! Но это отвратительно! Отвратительно!
– Вы совершенно правы, сэр, – деревянным голосом согласилась она.
– Кто же?
– Сержант Даггетт, сэр. В душевой. Очень неопрятно, сэр. Порезал себя бритвой до самых ребер.
– Ах ты, Господи! Вот тебе и на! – немощно забормотал полковник, а сестра Лэнгтри безжалостно продолжала:
– Хотите сначала взглянуть, сэр, или мне сразу вызвать полицию? – она требовала от него немедленных решений, а он был совершенно не в состоянии их принимать.
Полковник промокнул лоб носовым платком, лицо побледнело до такой степени, что его обычно красный нос неожиданно стал казаться густо-малиновым. Пальцы свело в судороге, выдавая его состояние, и ему пришлось сунуть руку в карман и отступить в глубь веранды.
– Полагаю, что мне следует взглянуть самому, – сказал он, а затем брюзгливо добавил: – И где только, черт побери, моя шляпа?
Они двинулись по дорожке в сторону отделения «Икс», и поначалу все было нормально, но потом сестра Лэнгтри ускорила темп, и полковник сбился с дыхания и запыхтел.
– У вас… есть… какая-нибудь… идея, почему? – спрашивал Чинстрэп, задыхаясь и пробуя сбавить скорость, но тогда она начинала обгонять его, совершенно не обращая внимания на его одышку.
– Да, сэр, я действительно знаю, что произошло. Дело в том, что ночью я застала сержанта Даггетта в душевой, где он пытался приставать к сержанту Уилсону. Предполагаю, что в последующие часы сержанта Даггетта охватило нечто вроде приступа раскаяния или угрызений совести, и он решился покончить с жизнью именно в том месте, где совершил нападение, то есть в душевой. В его намерениях явно присутствовал сексуальный мотив – половые органы жестоко изрезаны.
И как это она может нестись с такой скоростью и одновременно болтать без всяких усилий?
– Продли, Господи Боже, дни мои! Сестра Лэнгтри, неужели, черт возьми, вы не можете притормозить? не выдержал наконец Чинстрэп. И тут до него дошел смысл ее слов о половых органах, и тогда смятение и страх начали обволакивать его, как медуза.
– Ох, Боже ты мой! – снова принялся бормотать он. – Да что же это такое? Вот тебе раз!
Полковник только один раз заглянул в душевую, которую недрогнувшей рукой открыла для него сестра Лэнгтри, и тут же выскочил обратно, схватившись за горло, но изо всех сил стараясь держаться – перед этой женщиной он не ослабеет, пусть перед ним лягут хоть все мертвецы на свете. Некоторое время ему пришлось глубоко подышать и, чтобы замаскировать свое состояние, он принялся расхаживать взад и вперед, с самодовольным видом заложив руки за спину и придав своему лицу вид настолько значительный и задумчивый, насколько позволяло ему горло. Наконец он несколько раз хмыкнул и остановился перед сестрой Лэнгтри, которая с невозмутимым видом ждала его дальнейших распоряжений, наблюдая за ним с явной насмешкой. Вот проклятая баба!
– Уже кто-нибудь знает об этом? – спросил он, вытаскивая из кармана платок и вытирая лицо, которое постепенно обретало свой обычный оттенок.
– О самоубийстве? Думаю, нет, – вежливо ответила она умеренно холодным тоном. – Но, к сожалению, его попытки приставать к сержанту Уилсону имели место в присутствии капитана Паркинсона и сержанта Мэйнарда, а также меня лично, сэр.
Он прищелкнул языком.
– Крайне прискорбное обстоятельство! В каков же время происходили эти события?
– Приблизительно в полвторого ночи, сэр.
Он бросил на нее взгляд, в котором явственно читались подозрительность и раздражение.
– И что же, скажите мне ради Бога, вы все там делали, болтаясь около душевой в такой час? И как вы позволили, чтобы это произошло, сестра? Вы могли бы прислать на ночь хотя бы санитарку, если уж не дежурную сестру.
Сестра Лэнгтри безо всякого выражения смотрела на него.
– Если вы имеете в виду нападение на сержанта Уилсона, сэр, то у меня не было никаких оснований предполагать у сержанта Даггетта подобные намерения. А если вы говорите о самоубийстве, то я не замечала абсолютно ничего, что указывало бы на его намерения в отношении самого себя.
– Так вы не сомневаетесь, что это самоубийство, сестра?
– Нисколько. Он держал бритву в руке в момент нанесения ран. Разве вы сами не видели? Если вы возьмете бритву так, чтобы нанести глубокую рану, а не скрести по коже, вы убедитесь, что здесь та же хватка, только в данном случае применена большая сила.
Полковник Чинстрэп возмутился ее предположению, что состояние его пищевода не позволило ему остаться около трупа достаточно долго и разглядеть все тщательно, как, очевидно, это сделала она, поэтому он сменил тактику.
– Я спрашиваю, почему вы не оставили кого-нибудь в отделении на ночь, сестра? И почему вы не доложили мне о нападении сержанта Даггетта на сержанта Уилсона немедленно?
Глаза ее широко раскрылись в простодушном изумлении.
– Сэр! В два часа ночи?! Но я в самом деле полагала, что вы вряд ли поблагодарите меня, если я подняла бы вас в такое время из-за ситуации, которую никак нельзя назвать критической в медицинском отношении. Мы вовремя вмешались, так что сержанту Уилсону не был причинен физический ущерб, а сержанта Даггетта я оставила в здравом уме, и он прекрасно владел собой. Капитан Паркинсон и сержант Мэйнард согласились последить за сержантом Даггеттом, однако, учитывая, что сержант Уилсон был переведен из отделения, я не видела никакой необходимости изолировать сержанта Даггетта и помещать его под арест или под охрану, а также звать на помощь дополнительный персонал. На самом деле, сэр, – спокойно закончила она, – я надеялась, что удастся обойтись своими силами и не привлекать ваше внимание к этому случаю. Мне подумалось после разговора с сержантом Даггеттом и сержантом Уилсоном, когда оба они более или менее пришли в себя после инцидента, что мы разберемся сами, не поднимая шума. И к тому моменту, как я покинула отделение, у меня были все основания проявить оптимизм, сэр.
Он сразу же уцепился за новую информацию.
– Вы говорите, что перевели сержанта Уилсона из отделения. Что вы хотите этим сказать?
– Сержант Уилсон находился в сильном эмоциональном шоке, сэр, и, учитывая сложившиеся обстоятельства, я подумала, что будет разумно поместить его в корпусе для медсестер, вместо того чтобы оставлять его в палате под носом у сержанта Даггетта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45