Войдя в аудиторию вслед за профессором Оппенгеймером, Вирджиния почувствовала, что в ней дышать нечем, в лицо пахнуло духотой и запахом пота. Как только они вошли, разговоры прекратились, и Вирджиния ощутила, что все взгляды в аудитории устремлены на нее, на профессора и на Беверли, следующих по проходу к столу.
– Вижу, здесь сегодня не то что яблоку, волосу негде упасть, – произнес профессор Оппенгеймер вместо извинения, протискиваясь мимо женщин, рассевшихся в проходах.
– Извините, простите, – бормотала Вирджиния направо и налево. – Прошу прощения.
Отодвигаясь, давая ей дорогу, женщины, сидевшие в проходе, задирали головы и внимательно всматривались в нее. Вирджиния уже раскраснелась от жары, вспотела, сильнейшее неудобство начал доставлять ей подбородок с наклеенной бородой. Вместо того чтобы держать руки перед собой для сохранения равновесия, она засунула их в карманы брюк, чтобы не было заметно, как они дрожат. По толпе, собравшейся в аудитории, легким бризом пронесся шепот:
– Кто это такой?
В передней части аудитории располагалась кафедра с двумя столами с откидными крышками по бокам. Карсвелл еще не прибыл, и место за столом занимал пока только один из участников дискуссии – усталого вида коротышка средних лет в мятом костюме, купленном явно не в самом дорогом магазине. Он сидел, сгорбившись и нервно потирая руки. Казалось, коротышка тщетно ищет в аудитории хоть одно дружественно настроенное к нему лицо. Увидев спускающихся по проходу Оппенгеймера и Вирджинию, он с вялой улыбкой распрямился.
Подойдя к кафедре, профессор Оппенгеймер попытался убедить женщин, сидевших на полу в передней части аудитории, немного потесниться и дать место Беверли, и та примостилась на самую нижнюю ступеньку, которая вела на возвышение для столов президиума. На самом возвышении второй диспутант вскочил на ноги с каким-то преувеличенным энтузиазмом и, как только профессор Оппенгеймер представил их, начал неистово жать руку Вирджинии.
– Боб Доу, – сказал он, сверкая глазами. – Канзасский университет.
Затем наклонился ближе, схватив Вирджинию за плечо, и хрипло прошептал ей на ухо:
– Эх, дружище, если б ты знал, как я рад тебя видеть!
Вирджинию обдало горячим дыханием канзасца и сильным запахом алкоголя.
Оппенгеймер, однако, производил впечатление человека, идеально владеющего собой. Его щеголеватый двубортный пиджак напоминал рыцарские доспехи преуспевающего интеллектуала, а слегка лукавая улыбка явно служила ему превосходным оружием. Шепот в аудитории нарастал, переходя в некий общий гул. Более сотни глаз были устремлены на кафедру и столы президиума.
Оппенгеймер обвел толпу холодным уверенным взглядом.
– Ну-с, – сказал он, – где же наш главный герой?
– Здесь, – провозгласил четкий пронзительный голос, и Виктор Карсвелл вошел в низенькую дверь, расположенную за спинами президиума.
В аудитории воцарилась гробовая тишина. В ней эхом разносились шаги Карсвелла, прошедшего к своему месту рядом с кафедрой и громко водрузившего на стол портфель. Замки портфеля щелкнули, словно оружейный затвор, и в тот момент, когда Карсвелл вытащил из него доклад, на губах у него появилась улыбка. Он выглядел так, как выглядел всегда: твидовый пиджак с жилетом, сдержанная, но очень точная жестикуляция, прическа в эдвардианском стиле. Рассказ диссертанта за обедом оказался совершенно точен: на Карсвелле были панталоны – короткие брюки, затянутые чуть пониже колен, стройные икры туго обтягивали шерстяные чулки. Он производил впечатление джентльмена, только что вернувшегося с прогулки по Озерному краю где-нибудь году в 1907-м.
Карсвелл положил на кафедру свой доклад, небольшую стопку листов, скрепленных в углу, и захлопнул портфель со звуком, напоминавшим громкий выстрел. Затем быстро повернулся к Оппенгеймеру; тот подошел к нему и что-то прошептал на ухо. Карсвелл кивнул и сказал:
– Да, я вижу.
Казалось, все присутствующие одновременно затаили дыхание. А Вирджиния почувствовала, что все глаза устремлены на нее, словно прожектора в ночи. Даже при том, что здесь было много чужаков, приезжих, в аудитории, вне всякого сомнения, присутствовал кто-то, кто очень хорошо ее знал, кого не могли обмануть ни перекрашенные волосы, ни накладная борода, ни мешковато сидевший костюм, и кто, конечно, разглядел бы под всем этим нервную молодую женщину. Она оглянулась на Беверли и увидела, что ее светловолосая «супруга» сидит, скорчившись, на нижней ступеньке, готовая в любую минуту вскочить и броситься в бой. Она сверлила Карсвелла таким взглядом, с которым по пронзительности вряд ли мог сравниться чей-то еще взгляд из всей сотни присутствующих.
– Профессор Юнгер? – произнес Оппенгеймер, и Вирджиния резко подняла голову.
Оппенгеймер представлял ее Карсвеллу.
– Профессор Юнгер из Нортфилдского университета, – сказал Оппенгеймер. – Сегодня он будет участвовать в нашей дискуссии.
– Профессор! – сухо сказал Карсвелл, протягивая руку.
Сердце Вирджинии бешено колотилось, и ей было непросто вытащить руку из кармана. Она никогда раньше не прикасалась к Карсвеллу и теперь была уверена, что, как только коснется его, он сразу же поймет, кто она такая. Оппенгеймер вежливо подтолкнул ее к Карсвеллу, и она протянула полностью одеревеневшую руку. Пальцы Вирджинии инстинктивно сжались, как только коснулись ладони Карсвелла. Его рука источала жуткий ледяной холод, он обхватил ее кисть своими короткими пальцами.
– Виктор Карсвелл, – произнес он, прищурившись.
Кто-то из публики свистнул, и, к величайшему облегчению Вирджинии, Карсвелл отпустил ее руку и повернулся в сторону толпы, презрительно сжав губы. Вирджиния обменялась взглядами с Бобом Доу, стоявшим немного поодаль и вспотевшим от предвкушения предстоящей баталии.
– Коллеги, прошу вас, – произнес Оппенгеймер шутливо-ворчливым тоном. – Не надо нам тут дырявых покрышек, умоляю.
– Да-да, – добавил Карсвелл, – сохраните, пожалуйста, все известные вам способы публичной демонстрации презрения до того момента, как я завершу чтение доклада.
В аудитории послышались возгласы удивления и даже чей-то хохоток. Оппенгеймер повернулся к Вирджинии и Бобу Доу и спросил:
– Начнем?
Все расселись, кроме Оппенгеймера, который прошел на кафедру. Карсвелл и Боб Доу сели слева от кафедры, поэтому Вирджиния заняла место справа в самом конце стола, как можно дальше от Карсвелла.
Оппенгеймер извлек из нагрудного кармана карточку и начал в высшей степени дипломатичное, нейтральное представление Карсвелла, без каких-либо похвал или чисто формальных выражений дружелюбия, как обычно принято в подобных случаях, – просто излагал его биографию, перечислял степени, публикации, места работы. Только однажды он чуть было не похвалил его, когда характеризовал исследовательские интересы Карсвелла.
– И вот он снова всех нас поразил, – провозгласил Оппенгеймер, – темой своего сегодняшнего доклада, каковая знаменует возвращение нашего гостя к своим истокам, к исконной почве, если слово «почва» может быть вообще применимо к Южной Океании.
Он сделал паузу, ожидая смеха в аудитории, но слова его были встречены гробовым молчанием.
– Сегодняшнее выступление нашего гостя также является, – продолжал Оппенгеймер с видом опытного актера, – в высшей степени волнующим, если не сказать вдохновляющим вторжением в область тендерных исследований. Леди и… гм… джентльмены, рад представить вам профессора Виктора Карсвелла.
Одна пара рук начала аплодировать. Все взгляды в аудитории обратились на Боба Доу из Канзасского университета. Его одинокие жалкие хлопки, в которых слышалось нечто из дзен-буддизма, затихли, как только Доу обвел взглядом присутствующих. Единственным другим звуком в зале было эхо от его собственных аплодисментов. Он поднял глаза к потолку, облизал губы и сунул руки под мышки.
Оппенгеймер сел справа от кафедры, и на кафедру взошел Карсвелл.
– Спасибо всем, почтившим меня своим присутствием, – сказал он, раскладывая листы рукописи.
Откуда-то из задних рядов донеслось шипение, долгое и злобное, очень напоминавшее змеиное. В зале воцарилась долгая страшная тишина. Все боялись пошевелиться. Карсвелл же даже глазом не моргнул.
– Мне прекрасно известно, что вы все обо мне думаете, – произнес он наконец, едва сдерживая улыбку. – Я знаю: вы думаете, что я… как бы точнее выразиться?… что моя лучшая пора прошла. Что я – вчерашний день. Что мне давно следовало бы свернуться, засохнуть, как опавшему листу, и позволить ветру постмодернизма смести меня и мне подобных с вашего пути.
– Вполне правильное сравнение, – раздался чей-то голос с передних рядов, за которым последовал смех, а за смехом еще более напряженная тишина.
Карсвелл улыбнулся, и даже сбоку, с того места, где сидела Вирджиния, его улыбка казалась не менее злобной и зловещей, чем то шипение, что раздалось незадолго до этого. Он поднял свой доклад – мой доклад, подумала Вирджиния, – зажав листы между большим и указательным пальцем, и продемонстрировал его хранящей гробовое молчание толпе женщин.
– Я здесь для того, чтобы поразить вас, – прошептал он.
Карсвелл сделал глубокий вдох, положил текст перед собой и перевернул титульный лист. Затем извлек из жилетного кармана пенсне и водрузил на нос.
В аудитории возникло какое-то движение, сопровождавшееся довольно громким шумом, что заставило его оторвать глаза от текста. Вирджиния тоже повернулась к залу и увидела, что лица всех женщин постепенно одно за другим обращаются в сторону кого-то, кто сидел в центре аудитории. Кто-то пытался встать, неуверенно поднимая дрожащую руку. Это была бесформенная, низкого роста дамочка в мешковатых слаксах, широком свитере и большущих очках. Бесцветные букли обрамляли округлое лицо, делая его похожим на маску.
– П… п… профессор Карсвелл, – заикаясь, произнесла Вита Деонне.
Она размахивала руками, не зная, куда их деть.
У Вирджинии перехватило дыхание, она чуть было не вскрикнула. Зал поплыл перед глазами. Она отвела взгляд, подавив желание взглянуть в сторону Беверли. Ей казалось, что она прекрасно понимает, что хочет сказать Вита.
«Профессор Карсвелл, – скажет сейчас она дрожащим голосом, и в глазах ее появится блеск, свойственный только ей, – знаете ли вы, что джентльмен, сидящий за два стула от вас, не джентльмен вовсе?»
Все лица в зале повернулись в сторону Карсвелла, спеша увидеть, как он отреагирует на подобное вмешательство.
– Время для вопросов будет предоставлено позже, – сказал профессор Оппенгеймер, подчеркнуто повысив голос.
– Я… я… я… – настаивала Вита, тоже повысив голос, и, чтобы руки не дрожали, сжала их на груди, словно школьница. – Мне бы хотелось знать, почему в президиуме нет женщин?
В аудитории снова началось перешептывание, и Вирджиния тяжело, но с облегчением вздохнула. Она взглянула на затылок Оппенгеймера, затем через плечо на Беверли, встретилась с ней взглядом, многозначительно подняла брови, и Беверли подняла руку, сделав ей знак успокоиться.
Карсвелл же с видом небрежно-развязного светского льва облокотился на кафедру и изящным, артистическим движением откинул руку, зажав пенсне между большим и указательным пальцем.
– Как я вижу, аборигены заволновались, – сказал он. – Без сомнения, после вчерашнего ритуального жертвоприношения у них уже появилась жажда человеческой крови.
По залу пронесся хор из свиста и шипения, и Оппенгеймеру пришлось встать.
– Профессор, я попросил бы вас, – сказал он, обращаясь Карсвеллу дружески, но строго.
Затем повернулся к Вите, все еще стоявшей с насмерть перепуганным видом, ломая руки.
– Совершенно справедливый вопрос, профессор, – прокомментировал Оппенгеймер, произвольно присуждая Вите этот титул, так как она была ему совершенно не знакома, – однако, как мне кажется, его будет более уместно задать после того, как профессор Карсвелл закончит свой доклад.
Вирджиния облизала губы и бросила взгляд на дверь рядом с президиумом. Она в любой может сделать вид, что ей дурно, и броситься к дверям, зажав рот рукой. Отравление кусочком испорченного ананаса. Или просто спазмы. Все еще боясь смотреть в аудиторию, Вирджиния взглянула мимо Оппенгеймера и Карсвелла на Боба Доу, сидевшего в противоположном конце стола и дрожавшего всем телом. Пот катил с него градом, на рубашке появились бросающиеся в глаза пятна. Вирджиния чувствовала и сильный запах пота, который шел от нее самой из-под воротника рубашки. Впервые в жизни она поняла, как должен чувствовать себя парень вроде Боба Доу.
Сердце у нее забилось еще сильнее, и она рискнула, не поднимая головы, бросить в зал взгляд украдкой и только на первый ряд. Вирджиния увидела там целый строй из настоящих бой-баб, злобно взирающих на нее, – шесть молодых женщин с татуировками, в рваных джинсах, кожаных куртках и больших черных военных ботинках. Они сидели, скрестив руки и широко расставив ноги; одна из них, заметив, что Вирджиния смотрит на нее, сморщилась и послала ей некое подобие воздушного поцелуя сжатым кулаком и выставленным вперед запястьем. Вирджиния поспешно отвела глаза. Она прекрасно понимала их чувства. Ситуация становилась все более невыносимой.
– При… при… при… всем уважении к вам, – настаивала Вита, – мне хотелось бы получить ответ на свой вопрос сейчас.
По залу разнеслись нестройные аплодисменты.
– Должен признаться, что это результат неудачного стечения обстоятельств, – сказал Оппенгеймер, потирая костяшками пальцев о стол. – И я был бы рад все разъяснить – вкратце, естественно, – с разрешения профессора Карсвелла…
– Что, женщины оказались не доступны? – крикнул кто-то еще из аудитории.
– Женщины всегда доступны, – произнес Карсвелл, возведя глаза к потолку.
Зал наполнился нарастающим хором возгласов, смешков и шипения.
– Объясняю очень кратко, – очень громко сказал Оппенгеймер, пытаясь перекричать шум, – двум участницам нашей сегодняшней дискуссии пришлось срочно снять свои выступления…
– И эти две неудачницы – все, чем вы располагали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23