Надевала купальник с клубной символикой и подолгу плавала там под присмотром тренера. Из головы улетучивались все неприятные воспоминания. На душе становилось свободно, словно она — птица и летит по небу. Занятий она не бросала, и через некоторое время перестала хворать, а организм заработал как часы. Лишний вес — и тот не накапливался. Она, конечно, не молода и строгости линий тела уже нет. Как ни противься, на пояснице возникли складки. Тут, как говорится не до жиру… В принципе, становиться рекламной моделью она не собиралась. Она и так выглядела лет на пять младше своего возраста и вообще была сложена очень даже неплохо.
Настало время обеда. К бассейну Нимит принес на серебряном подносе чай со льдом и сэндвичи. Аккуратно порезанные треугольниками, с овощами и сыром.
— Это что, приготовили вы? — удивленно спросила Сацуки.
У Нимита на мгновение дрогнуло лицо, но ответил он сразу же:
— Нет, доктор. Я не готовлю. Их сделали.
«Кто?» — хотела было спросить Сацуки, но передумала. Как и советовал Рапапорт, «нужно ни о чем не беспокоиться, молча следовать за этим человеком, и все будет в порядке». Сэндвичи оказались недурными.
После еды она слушала взятую у Нимита кассету Бенни Гудмена и читала книгу. Поплавав еще немного, к трем часам вернулась в гостиницу.
Абсолютно то же самое повторялось все пять дней. Сацуки плавала сколько душе угодно, ела сэндвичи с овощами и сыром, слушала музыку и читала книгу. И никуда, кроме бассейна, не ездила. Ей требовался абсолютно беззаботный отдых.
Плавала она там всегда одна. Для бассейна в горах воду качали из подземного источника. Холодная, леденящая — стоило в нее окунуться, и спирало дыхание, но после нескольких кругов тело разогревалось, и Сацуки становилось намного лучше. Устав от кроля, она снимала очки и переворачивалась на спину. В небе плавали белые облака, носились птицы и стрекозы. Вот бы так всегда, думала про себя Сацуки.
— Где вы учили английский? — спросила по дороге из бассейна Сацуки.
— Я тридцать три года проработал в Бангкоке водителем у одного норвежского торговца драгоценностями. И все это время разговаривал с ним по-английски.
Вот оно что, подумала Сацуки. Именно — у нее в балтиморской больнице тоже был один коллега из Дании. Он говорил на таком же английском: правильном, без акцента и слэнга. Понятном, красивом, но лишенном шарма языке. Странное дело: приехать в Таиланд и услышать здесь норвежский английский…
— Тот человек очень любил джаз и в дороге постоянно слушал кассеты. Так я привык к джазу. А три года назад он умер, и мне эту машину отдали вместе со всеми кассетами.
— Выходит, умер ваш босс, и вы стали самостоятельно работать гидом и водителем у иностранных туристов?
— Именно так, — ответил Нимит. — В этой стране немало гидов-водителей, но «мерседес», пожалуй, — у меня одного.
— Тот человек, видимо, вам доверял.
Нимит молчал. Похоже, он не знал, что ответить. Затем подумал и заговорил:
— Доктор, я — одинокий человек. Так и не женился. Жил все эти тридцать три года, словно его тень. Следовал за ним во всех поездках, помогал ему во всевозможных делах. Стал как бы частью его самого. Живя так, постепенно перестаешь понимать, что тебе вообще нужно от этой жизни. — Нимит сделал музыку чуточку громче. Тенор-сакс выдавал хриплое соло. — Например, эта музыка. «Слышишь, Нимит, вслушайся хорошенько. Внимательно проследи линию импровизации. Кто у нас там — Коулман Хоукинс? Ты должен понять, что он хочет до нас донести в этом пассаже. А хочет он донести свой крик души, что вырывается из его груди. Такой же крик есть и в моей, и твоей душе тоже. Слышишь его отзвук? Пылкое дыхание, трепет сердца…», — бывало, говорил он. Я несколько раз слушал эту музыку, вслушивался и расслышал этот отзвук. Вот только не уверен, действительно ли я услышал его своими ушами. Если долго живешь с одним человеком, следуешь его словам, в каком-то смысле становишься его вторым «я». Понимаете, о чем я?
— Пожалуй.
Слушая Нимита, Сацуки подумала: а не любовники ли они? Естественно, лишь интуитивная догадка — оснований-то никаких. Но если предположить, что это так, кажется, понятно, о чем он.
— Но я ни о чем не жалею. Начнись жизнь сначала, пожалуй, повторил бы ее так же. Абсолютно так же. А вы, доктор?
— Не знаю, Нимит, — сказала Сацуки. — Даже представить себе не могу.
Нимит больше не произнес ни слова. Они перевалили гору с серыми обезьянами и вернулись в гостиницу.
На следующий день Сацуки нужно было возвращаться в Японию, и Нимит по дороге из бассейна отвез Сацуки в соседнюю деревню.
— Доктор, у меня к вам есть одна просьба, — сказал он ее отражению в зеркальце. — Личная просьба.
— Какая именно?
— Не могли бы вы уделить мне всего час? Есть одно место, куда мне хотелось бы вас свозить.
— Все равно, — сказал Сацуки и даже не спросила, что это за место. Ведь она уже решила следовать за этим человеком.
Женщина жила в маленьком домишке на краю поселения. Дом — бедный, как и вся деревня. По склонам будто наслаивались друг на друга узкие рисовые чеки, бродил грязный и тощий скот. Дорога сплошь в лужах и рытвинах, несет навозом. По обочине носился здоровый пес, потряхивая возбужденным членом. С жутким ревом пронесся, разбрызгивая грязь, мотороллер. Вдоль дороги стояли полураздетые дети и провожали взглядом «мерседес» Нимита и Сацуки. Она вновь удивилась, только на сей раз — нищете, царившей по соседству с богатым курортом.
Женщина была в годах. Сколько ей — около восьмидесяти? Грубая почерневшая кожа, глубокие распадки морщин по всему телу, сгорбленная. Платье в цветочек висело на ней. Войдя в хижину, Нимит сложил руки и поклонился. Женщина ответила тем же.
Сацуки села за стол напротив женщины, Нимит расположился сбоку. Сначала они с женщиной о чем-то поговорили. А голос у нее не по годам сильный, отметила Сацуки. Да и зубы, похоже, все на месте. Затем женщина повернулась и взглянула прямо в глаза Сацуки. Острый взгляд. Немигающий. Сацуки поежилась, будто ее, как маленького зверька, заперли в тесной клетке, отрезали все пути к побегу. Затем она пришла в себя и поняла что ее прошибло потом. Лицо пылало, дыхание сперло. Хотелось немедленно выпить лекарство. Но нет воды. Бутылка минералки осталась в машине.
— Положите руки на стол, — сказал Нимит. Сацуки сделала так, как ей велели.
Старуха дотянулась и взяла правую руку Сацуки. Ладонь у нее маленькая, но крепкая. Минут десять (а может, всего две или три) старуха молча сидела, держа Сацуки за руку, впившись в нее своими глазами. Сацуки лишь изредка смотрела на нее и свободной левой рукой вытирала пот со лба. Затем старуха глубоко вдохнула и отпустила руку. Повернулась к Нимиту и что-то сказала ему на тайском. Мужчина перевел на английский:
— Она говорит, что в вашем теле камень. Твердый и белый камень. Размером с детский кулачок. Откуда взялся, она не знает.
— Камень?
— На камне том начертаны знаки, но — по-японски, она их не понимает. Что-то мелко выведено черной тушью. Камень — старый, и вы наверняка живете с ним долгие годы. Вам необходимо от него избавиться. Не сделайте вы это — умрете, вас кремируют и даже после этого останется лишь один камень.
Старуха на этот раз повернулась к Сацуки. Долго и медленно говорила что-то. По тону Сацуки поняла, что женшина говорит о чем-то очень важном. Нимит и на этот раз перевел:
— Вы вскоре увидите во сне, как выползает огромная змея. Выползет она через отверстие в стене. Вся сплошь в зеленых чешуйках. Высунется примерно на метр, хватайте ее за шею. Раз поймаете не вздумайте выпускать. Змея по виду страшная, но безвредная. Поэтому бояться ее нельзя. Хватайте ее крепко обеими руками. Считайте, что в ней — ваша судьба. И держите изо всех сил. До тех пор, пока не проснетесь. Эта змея проглотит ваш камень. Поняли?
— Это… Что это такое?
— Скажите, что поняли , — серьезно произнес Нимит.
— Поняла, — эхом отозвалась Сацуки.
Старуха слабо кивнула. И опять повернулась к Сацуки и заговорила о чем-то.
— Тот человек не умер, — перевел Нимит. — Он цел и невредим. Возможно, вам бы не этого хотелось. Но для вас это большое везение. Можете благодарить свою судьбу.
Старуха что-то добавила.
— Вот и все, — сказал Нимит. — Вернемся в гостиницу.
— Это что, гадание? — спросила Сацуки уже в машине.
— Нет, доктор, не гадание. Как вы лечите людские тела, она лечит души. В основном, предсказывает сны.
— Раз так, ее нужно было отблагодарить. Меня все это настолько поразило, что совсем вылетело из головы.
Нимит, вращая руль, вписался в крутой горный поворот.
— Я заплатил. Сумма вас не должна беспокоить. Считайте это моим к вам знаком дружеского внимания.
— Вы что, возите туда всех своих клиентов?
— Нет, только вас, доктор.
— Это почему?
— Вы красивая женщина, доктор. Умная, сильная. Но видно, что душа ваша в плену. А вам нужно начинать готовиться к смерти. Если потратите всю силу на то, чтобы жить, не сможете как следует умереть. Нужно постепенно менять ориентиры. Жить и умереть — в каком-то смысле это равноценно, доктор.
— Послушайте, Нимит… — Сацуки сняла темные очки и подалась вперед, навалившись на спинку переднего сиденья.
— Что, доктор?
— А вы готовы умереть как следует?
— Я уже наполовину мертв, — сказал Нимит, как будто это и так очевидно.
Той ночью Сацуки рыдала, зарывшись в свою просторную и чистую постель. Она осознавала, что медленно движется к смерти. Она осознавала, что в ней сидит твердый белый камень. Она осознавала, что где-то во мраке затаилась змея, вся сплошь в зеленых чешуйках. Подумала о ребенке, которому не суждено было родиться. Она убила это дитя и выбросила его в бездонный колодец. И, наконец, — она тридцать лет ненавидела одного мужчину. Она жаждала мучительной смерти для него. Ради этого в глубине души она была согласна даже на землетрясение. «Неким образом в этом землетрясении виновна я сама. Это он превратил мое сердце в камень, он сделал меня черствой». Там, в далеких горах серые обезьяны молча всматривались в нее. Жить и умереть — в каком-то смысле это равноценно, доктор.
Сдав у стойки багаж, Сацуки протянула Нимиту конверт со стодолларовой купюрой.
— Спасибо за все. Благодаря вам я смогла прекрасно отдохнуть. Это от меня лично.
— Спасибо за внимание, доктор. — С этими словами Нимит принял конверт.
— Нимит, а у нас есть еще время выпить где-нибудь кофе?
— С удовольствием составлю вам компанию.
Они пошли в кафе, где она выбрала черный, а он свой изрядно сдобрил сливками. Сацуки некоторое время вращала кружку, поставив ее на блюдце.
— По правде говоря, есть у меня одна тайна, которую я до сих пор не рассказывала никому, — наконец-то заговорила женщина, обращаясь к Нимиту. — До сих пор никому не могла ее открыть и так и жила, храня ее в себе. Но сегодня… сегодня хочу, чтобы вы меня выслушали. Почему? Вряд ли мы увидимся снова. Не успел скоропостижно скончаться мой отец, мать, не говоря мне ни слова…
Нимит поднял руки, словно бы отгораживаясь ладонями от Сацуки, и решительно закачал головой.
— Доктор, прошу вас, больше ни слова. Как сказала вам та старуха, ждите сон. Я понимаю ваше состояние, но слово — не птица, вылетит — не поймаешь.
Сацуки проглотила остаток фразы и прикрыла глаза. Глубоко вздохнула, выдохнула…
— Нужно дождаться сна, доктор, — мягко говорил ей Нимит, словно внушая что-то. — Сейчас самое время потерпеть. Бросьте свои слова. Слова превращаются в камень.
Он протянул руку и тихо взял ее ладонь в свою. Рука его на ощупь была гладкой и молодой. Будто он холил свои руки, облачал их в дорогие перчатки. Сацуки открыла глаза и посмотрела ему в лицо. Нимит отпустил ее руку и сплел над столом пальцы.
— Мой норвежский хозяин был родом из Лапландии — сказал он. — Вам, пожалуй, известно, что Лапландия расположена на самом севере Норвегии. Недалеко от Северного полюса, там много оленей. Летом нет ночи, зимой — дня. Он. скорее всего, не мог выносить холода и приехал в Таиланд. Согласитесь, здесь —полная противоположность Норвегии. Он любил Таиланд и готов был здесь умереть. Однако вот какая штука: он до самой своей смерти с любовью и нежностью вспоминал свою родину — городок в Лапландии. Часто рассказывал мне о нем. Но при этом ни разу не побывал там за все тридцать три года. Думаю, на то у него были какие-то особые причины. У него тоже лежал на душе камень. — Нимит взял чашку, отпил глоток и бесшумно вернул ее на место. — Однажды он рассказал мне историю о белом медведе. О том, насколько эти звери одиноки. Они спариваются только раз в году. В их мире супружеских отношений не существует. Просто случайно встречаются блуждающие по ледяным просторам самец и самка, и на месте встречи происходит случка. Причем совсем недолгая. Когда все позади, самец, будто чего-то опасаясь, спрыгивает с самки и убегает с того места. Буквально убегает, ни разу не обернувшись. И затем весь год живет в глубоком одиночестве. Никаких взаимоотношений у них не существует. Никакой нежности друг к другу не питают. Вот такой рассказ о белых медведях. По крайней мере, норвежец рассказывал мне так.
— Да, странная история, — сказала Сацуки.
— Действительно, странная… — Лицо Нимита посуровело. — Тогда я спросил хозяина, ради чего живут белые медведи? А он с улыбкой, словно понимая, о чем я, ответил мне вопросом: «Нимит, а мы ради чего живем?»
Самолет набрал высоту, погасло табло «Пристегните ремни». Вот я опять возвращаюсь в Японию, — подумала Сацуки. Она попыталась было задуматься о будущем но вскоре перестала. Слова превращаются в камень… Кажется, так говорил Нимит? Она глубже вжалась в кресло и закрыла глаза. Затем вспомнила цвет неба, который видела, плавая на спине. Вспомнила мелодию Эрролла Гарнера «Я вспомню апрель». Нужно поспать, — подумала она, — нужно просто уснуть. И ждать, когда приснится сон.
Дружище Квак спасает Токио
Когда Катагири вернулся домой, в комнате его поджидала гигантская лягушка. Стоя на задних лапах, она была ростом выше двух метров. Крепко сложена. Худосочного Катагири при его метре шестидесяти величественное земноводное просто подавляло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14