— Ничуточки.
— Ну и помалкивай.
Кико робко приближался к Сантинесу и наконец дернул его за край серой блузы.
— Знаешь, — сказал он, — а я сегодня встал сухой.
— Вот достижение!
— Правда, Вито, что я встал сухой?
— Правда, голубь.
Видя, что Сантинес все еще не желает до него снизойти, Кико снова дернул его за блузу и, когда мальчик взглянул на него, спросил:
— А ты не ходишь в школу?
Сантинес издал короткий смешок и ответил с оттенком суровости:
— Нет, малец, в школу я не хожу.
— Потому что ты плохо себя ведешь?
— Кто, я? — Сантинес постучал себе в грудь сложенными щепотью пальцами. — Да я веду себя лучше всех на свете.
Витора протянула ему коробку:
— Бери и проваливай, да поскорее.
Сантинес скорчил насмешливую гримасу:
— Так-то ты меня любишь?
Витора в сердцах захлопнула стеклянную дверь и крикнула ему вслед:
— Была нужда любить тебя, сопляк.
Закинув коробку за спину, Сантинес безнаказанно гримасничал, отделенный от Виторы дверью, тряс скрюченной левой рукой, передразнивая девушку, и нахально смеялся. Вито сердито проворчала:
— В один прекрасный день я расшибу ему морду или уж не знаю, что сделаю.
Она открыла дверцу под плитой, придвинула ведро и совком насыпала в него уголь.
— Будешь зажигать отопление, Вито? — спросил Кико.
Движения девушки были резкими, она еле сдерживала раздражение. Вдруг на кухню влетел халат в красных и зеленых цветах.
— А Доми еще нет?
— Сами видите.
— Разве еще нет двенадцати?
— Давно уже было.
Кико подошел к котлу отопления и попробовал его открыть. Дверца не поддавалась, тогда он ухватил защелку обеими руками и изо всех сил дернул вверх. Дверца отскочила и ударила его по пальцу. Кико сунул палец в рот и завизжал:
— Прищемила, падла!
Халат в красных и зеленых цветах неумолимо наклонился над ним.
— Что ты сказал? — спросил мамин голос. — Разве ты не знаешь, что такие слова не говорят, это большой грех?
Витора, сидя на корточках возле котла, взглянула на мальчика с лукавым сочувствием. Вслух она сказала:
— Вот ребенок! И где только он слышит такие гадости?
Халат в цветах выпрямился, а Кико жался у стола, рядом с Хуаном. Мама сказала:
— Это я и спрашиваю. Кто может учить его таким вещам?
Витора подняла свои покорные, сине-серые, чуть покрасневшие глаза.
— Если вы это про меня, — сказала она, — так вы ошибаетесь.
Хуан слегка пригнулся и шепнул Кико на ухо: «Ха, падла». Кико посмотрел на него заговорщицки, засмеялся и взял за руку сестренку, тоже подошедшую к котлу. Витора скомкала вчерашнюю газету, положила сверху несколько тонких полешек, потом, стараясь не приминать бумагу, сунула в нее лучинки, чиркнула спичкой и подожгла. Пламя взвилось вверх гудя, свиваясь в спирали, и Хуан сказал:
— Это ад.
Кико скептически взглянул на него.
— Вот это ад? — переспросил он.
Халат в красных и зеленых цветах вышел из кухни, и Витора сказала:
— Да, ад такой, только побольше. И ты туда попадешь, если будешь писаться или говорить плохие слова.
Кико нахмурился.
— Я попаду в ад, если буду говорить «падла»? — переспросил он.
— Вот-вот.
— И если буду писать в штаны?
— Конечно.
Мальчик наклонил голову, посмотрел на свои штанишки и провел по ним сперва одной рукой, потом другой.
— Потрогай, Вито, — сказал он. — Даже ни мокринки.
— Надолго ли, — отозвалась Вито.
Огонь разгорался и свистел; казалось, будто Витора старается загнать ураган в консервную банку.
— Черт! — вдруг закричал Хуан. — Видел черта, Кико?
— Нет, — разочарованно ответил Кико.
Трое детей точно завороженные не отрываясь смотрели в огонь. В зрачках Кико мерцал страх. Жалея его, Витора объяснила:
— Это был не черт. Это дым.
— А не Маврик? — с сомнением спросил Кико.
— При чем тут Маврик?
— Потому что он черный.
Витора зачерпнула совком уголь и бросила его на пламя, оно начало бледнеть и оседать, а угли краснели и распалялись. Интерес детей иссякал. Витора кончила загружать топку и закрыла дверцы. Кико спросил у Хуана:
— А у черта есть крылья, Хуан?
— А как же.
— И он летит быстро-быстро?
— Ага.
— И если я буду плохо себя вести, черт прилетит за мной и унесет в ад?
— Конечно.
— А у черта есть рога?
— Есть.
— А дудушка?
Хуан удивленно пожал плечами.
— Понятия не имею, — признался он.
Витора орудовала у плиты; на одной конфорке стояла алюминиевая кастрюля, из нее шел пар; Витора поставила на большую конфорку другую кастрюлю, и тут постучали в дверь. Вито слегка повернула голову.
— Открой, Кико, — сказала она. — Это Доми.
Хуан бросился к двери. Кико завопил:
— Мне сказали открыть!
Витора добавила:
— И скажи «добрый день, Доми».
Оба мальчика, отталкивая друг друга, возились у дверей, и, когда Доми, в пальто с поднятым воротником, наконец переступила порог, Кико поздоровался:
— Добрый день, Доми.
Старуха проворчала:
— А Севе еще нет?
— Ни слуху, ни духу, — откликнулась Витора.
— Устроила себе каникулы, — сердито пробормотала старуха и добавила: — Вот собачья погодка, чтоб ее…
Нос и скулы у нее покраснели. Она стянула с себя пальто. Кико дергал ее за платье и повторял:
— Собачья? Почему собачья? Где собака, Доми?
— Отстань ты от меня, — раздраженно сказала Доми. — Что за мальчишка! Слова при нем нельзя сказать.
Она прошла в гладильную, повесила пальто в один из красных шкафов и вернулась на кухню. Показав большим пальцем через плечо на дверь, ведущую в комнаты, она спросила у Виторы:
— Наша-то оса здесь?
— Спрашиваете.
Задрав белокурую головку к потолку и крутя ею по сторонам, Кико тут же встрял в разговор:
— Где, где оса, Доми?
— Да замолчишь ли ты наконец!
На кухню ворвался халат в красных и зеленых цветах. Доми тут же приняла удрученный вид; она изо всех сил зажмурилась, и в уголке каждого глаза навернулось по слезинке. Мамино лицо смягчилось.
— Что-нибудь случилось, Доми?
Старуха вздохнула:
— Что может случиться, сеньора? Все как обычно.
— Его забрали?
— Хотели, да места не оказалось.
— Нет мест?
— Верно говорит мой Пепе: нынче даже в сумасшедший дом можно попасть только по знакомству.
Она тяжело вздохнула, и слезинка наконец скатилась по ее щеке, застряла в уголке губ, и Доми смахнула ее тыльной стороной руки. Кико, стоявший рядом, поднял к ней лицо и сказал:
— Доми, а я сегодня встал сухой.
Доми приласкала его белокурую головку.
— Подумайте только, какой молодец!
Витора подхватила:
— Так оно и есть, сеньора Доми, мы не шутим: Кико сегодня встал сухой и днем тоже не описался.
Крис тянула к Доми ручки, и старуха наклонилась, подхватила девочку и осыпала ее личико звонкими, исступленными поцелуями. Мама сказала:
— Я поговорю с сеньором; может, он сумеет что-нибудь сделать.
Доми проговорила тихо, словно бормоча молитву: «Господь да вознаградит вас за все», а потом, как только халат скрылся за дверью, сказала Виторе уже совсем другим тоном:
— Давай поставь-ка немного молока на огонь.
Вито вздохнула. Вдруг, вспомнив что-то, она повернулась к белому шкафчику, открыла одну из дверок, достала транзистор в потертом табачного цвета чехле и включила его. Голос проговорил чуточку строго, гнусаво, скучновато: «Для Хенуино Альвареса, которому выпало служить в Африке, по просьбе он сам знает кого, мы передаем песню «Когда я уехал из дому». Песня звучала тоже чуточку строго, глухо, горьковато, но Витора поднесла руки к груди и сказала:
— Ах, господи, прямо за сердце берет.
Кико подошел к ней.
— Это Фемио, Вито?
— Где, сынок?
— Ну этот, который поет.
— Нет, милый, но будто и вправду он.
Доми поднялась и взяла из вазы банан. Она была вся в черном — черное платье, черные чулки и башмаки — и дома подвязывалась белым передником. Снова усевшись, она посадила девочку на колени и проговорила с полным ртом:
— Ну, мне-то похуже, чем тебе. Мой уже не вернется.
Витора заволновалась:
— Ой, сеньора Доми, для этого вы уже старая.
— Я старая?
— А то нет?
Кико подошел поближе. Хуан снова уткнулся в «Зеленого Казака». Кико сказал:
— Доми, ты старая и скоро умрешь?
— Пошел отсюда! Господи, что за мерзкий ребенок! В уборную не хочешь?
— Нет, Доми.
— Запомни, сделаешь хоть каплю в штаны — тут же отрежу тебе дудушку, понятно?
— Да, Доми.
Внезапно глаза Кико прояснились.
— Доми, ты знаешь, Маврик умер, — сказал он.
— Маврик? Кот, что ли?
— Ага.
Доми повернулась к Виторе:
— Ну, старая ведьма, поди, на стенку лезет.
— Это уж точно.
— Какая ведьма, где ведьма, Вито? — затараторил Кико.
— Ох, да уберешься ты наконец? Дыхнуть человеку не дает, — и снова повернулась к Виторе: — Представляю, что там делается.
Крис захныкала, и Доми стала подбрасывать ее на коленях, напевая в такт: «Цок-цок-цок, мой ослик, в Вифлеем бегом…» Девочка прислонилась к старухе и прикрыла глазки. Доми сказала:
— Совсем засыпает.
Радио говорило: «Эсекиэлину Гутьерресу от его папочки и мамочки в день его двухлетия, с любовью. Послушайте песню «Продавщица фиалок».
Витора сновала от плиты с красным верхом к электроплите, от электроплиты к сушилке для посуды, от сушилки к шкафу, от шкафа к кладовой, от кладовой к котлу, от котла опять к плите с красным верхом. Время от времени она вздыхала и говорила: «Ох, господи». А с той минуты, как она включила музыку, вздохи раздавались чаще и шумнее. Кико всякий раз взглядывал на нее и наконец сказал:
— Вито, а тетя Куки подарит мне пистолет.
— Пистолет?
Мальчик с улыбкой кивнул головой и прикусил нижнюю губу. Витора спросила:
— А для чего тебе пистолет?
— Чтобы всех убивать.
— Надо же! И Вито тоже?
Кико снова кивнул, покусывая нижнюю губу. Вмешалась Доми:
— Он тебя одной болтовней на тот свет отправит.
Кристина захныкала и забарахталась в руках Доми, пытаясь слезть на пол. Старуха встала, ворча: «Чертова девчонка, какого шута теперь ей надо?» Кико опять повернулся к Доми:
— Доми, а мы видели черта.
— Да неужели?
— Ага, в отоплении, правда, Вито?
Радио сказало: «Хулио Аргосу, который едет в Африку, от друзей из его ватаги. Слушайте песню «Птица чогуи».
Витора взяла транзистор и прибавила звук.
— Как услышу эту песню, так обмираю, — пояснила она. — А уж Фемио…
Доми открыла рот, чтобы ответить, но тут Кико просунул между ними свою беленькую головку и сказал:
— Да, Доми, черт был весь черный, с крыльями и рогами и…
Доми вспылила:
— Убирайся немедленно, не то я сейчас…
Открылась дверь, вошел халат в красных и зеленых цветах, и Доми улыбнулась, погладила мальчика по головке, поскольку рука и так была уже поднята, и сказала:
— Уж этот Кико, чего только не придумает. Теперь говорит, что видел черта. Нет, золотце, нет, черт сидит в аду и не трогает таких хороших деток, как ты.
Час дня
Комната стояла чистая, прибранная, пол блестел, как будто по нему никогда не ходили. Стеллаж с книгами разделял комнату пополам, возле окна стоял длинный стол, над которым висела лампа с абажуром — ангел-хранитель; здесь дети, вернувшись из школы, делали уроки. В глубине по углам находились кровати Пабло и Маркоса под кретоновыми покрывалами, между ними — широкая кроватка Кико с высокими бортами из палочек, точно тюрьма. Войдя в комнату, Мама предупредила:
— Захочешь в уборную — скажи.
Кико расставил ноги и посмотрел на свои штанишки, затем, словно осмотра было мало, провел по ним сперва левой, потом правой рукой и заключил:
— Потрогай — даже ни мокринки.
Доми задержалась на кухне, и тогда Хуан предложил:
— Хочешь, устроим радугу?
— Ага, давай, — ответил Кико.
Хуан прикрыл шторы, взял Кико за руку, они осторожно подошли к маленькой кроватке, и оба одновременно подняли головы к третьей полке. Луч света падал на корешки книг, которые вспыхивали разноцветными искрами, и Кико сказал:
— Красиво. Да, Хуан?
Хуан наклонял голову то к одному, то к другому плечу.
— Когда светит солнце, тогда еще красивее, — сказал он.
Вдруг Кико встрепенулся.
— Пусть ангел-хранитель полетает, а, Хуан? — попросил он.
— Погоди, — отозвался Хуан.
Кико улыбался, предвкушая новое развлечение, а тем временем Хуан взобрался на стул, оттянул абажур в сторону, насколько хватило руки, и разом отпустил. Абажур закачался, как маятник, описывая широкую дугу. Хуан спрыгнул со стула и присоединился к брату, а Кико с улыбкой посмотрел на него и снова на лампу и сказал:
— Какой красивый ангел, да, Хуан?
Хуан прищурился, чтобы подстегнуть воображение.
— Ух ты, — воскликнул он вдруг, — смотри получше, это же не ангел, это черт!
Кико прижался к нему.
— Нет, это не черт, Хуан, — просительно сказал он.
— Черт, — подтвердил Хуан. — Гляди, у него есть рога и крылья, и он несется как ветер.
Кико ухватил его за джемпер:
— Нет, не черт, правда, Хуан?
Хуан состроил страшную гримасу, чтобы подчеркнуть свои слова.
— Гляди получше, видишь, как он злится?
Кико прижался к нему еще теснее.
— Открой окно, Хуан, — попросил он дрожащим голосом. — Это черт. И ведьма тоже здесь. Так Доми сказала.
Но Хуан и не думал раздергивать шторы, наоборот, продолжал:
— Черт летит за тобой, он схватит тебя за волосы и унесет в ад, вон смотри на него, смотри!
Кико дрожал. Обхватив брата обеими руками, он простонал:
— Открой, Хуан, открой!
— А вот и ведьма, гляди! — пронзительно вскрикнул Хуан, показывая на тень от абажура, качавшуюся на стене.
Кико в ужасе затопал ногами и разразился рыданиями.
— Открой, открой, Хуан! — вопил он.
Вошла Доми, ведя девочку за руку.
— Чего это вы задернули окна для ваших дурацких игр? — вопросила она.
Кико бросился к ней:
— Тут черт и ведьма, Доми. И черт хотел схватить меня за волосы и унести в ад.
Свободной рукой Доми отдернула шторы.
— Не лезь ко мне опять со своими глупостями, — предупредила она. — Очень много чепухи болтаешь.
Хуан присел у нижней, закрытой полки, толкнул в сторону раздвижную дверцу, и его задумчивый взгляд утонул в разноцветном и бесформенном нагромождении игрушек. Сначала он вытащил яркий мяч и, не вставая, несколько раз ударил его об пол. Потом взял коробку с красками, с надтреснутой крышкой, и переложил на другое место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14