Том вспомнил то, что случилось двадцать лет назад, и ему вдруг показалось, что это он прохаживается в окрестностях Игл-лейк в поисках улик. Неудивительно, что фон Хайлицу так хотелось дорасследовать это дело.
Том разделся, погасил свет и лег, решив про себя, что обязательно расспросит дедушку о Леймоне фон Хайлице и вообще о прежних днях Милл Уолк. Каким бы странным это ни казалось, но мистер Тень и его дедушка росли когда-то вместе.

Часть пятая
Клуб основателей
13
Внутренняя корреспонденция Милл Уолк обычно прибывала к адресату в тот же день, если письмо опустили утром, и на следующий день, если вечером. Том сказал себе, что в тот день, когда капитан Бишоп получит письмо, полиция уже не успеет ничего предпринять, и, возможно, пройдет около недели, прежде чем они сделают что-нибудь или опубликуют информацию об истинной картине убийства Мариты Хасслгард. К тому же была суббота, а значит, письмо попадет на стол капитана Бишопа не раньше понедельника. Ведь в выходные они наверняка не разбирают почту. И даже в понедельник его послание, возможно, пролежит полдня у секретаря, пока его отнесут в кабинет следователя. А может быть и так, что Бишоп вообще не работает по субботам или проглядывает почту, поступившую на его имя, только по вечерам.
— Знаешь, что я думаю, — сказал Виктор Пасмор. — Да проснись же, я с тобой разговариваю!
Том вздрогнул от неожиданности. Отец, сидевший напротив за обеденным столом, внимательно смотрел на него. Том даже не слышал, как он вошел в кухню. Теперь он пристально следил за сыном, рассеянно ковырявшим вилкой яичницу, которую он сам себе поджарил. Как у многих сильно пьющих людей, у Виктора почти не бывало запоев, вот и сейчас взгляд его казался вполне осмысленным, и Том прочел в глазах отца заботу и внимание, которые тот не слишком часто демонстрировал.
— Хорошо провел время вчера вечером? С дочкой Спенсов? — поинтересовался отец.
— Очень хорошо, — быстро ответил Том.
Виктор подвинул себе стул и сел.
— Спенсы — хорошие люди. Очень хорошие.
Том попытался вспомнить, видел ли он в альбоме фон Хайлица вырезки, касавшиеся родителей Сары. Пожалуй, нет. Тут он вспомнил еще одну вещь и, не успев подумать, стоит ли это делать, спросил:
— Ты знаешь что-нибудь о человеке, который построил их дом? Виктора, казалось, немного смутил вопрос сына.
— О человеке, который построил дом Спенсов? — переспросил он. — По-моему, не стоит тратить время на рассказы о всякой ерунде.
— Но ты ведь помнишь его?
— Боже мой, ты что, решил стать археологом? — Виктор сумел справиться с волнением и продолжал более спокойным голосом: — Кажется, это был какой-то немец. Это было еще до того, как я здесь появился. Он хотел обставить тут всех и каждого, и ему это удалось. Этот парень был проходимцем высшего класса. Он попал в беду, отдыхая на севере, и больше его никто никогда не видел.
— А почему ты сказал, что не стоит тратить времени на рассказы о нем?
Виктор наклонился вперед. Раздражение боролось в нем с соблазном порассуждать на умные темы.
— Ну хорошо, — сказал он. — Если Ты хочешь знать, я расскажу тебе. Что ты видишь, когда смотришь на дом, который он построил? Ты видишь доллары и центы. Горы долларов и центов. Билл Спенс начинал бухгалтером в фирме твоего дедушки, потом он удачно вложил свои сбережения и в результате достиг того положения, которое занимает сейчас. Так что сегодня уже не имеет значения, кто именно построил его дом.
— Так ты ничего не знаешь об этом человеке?
— Да ты не слушаешь меня! — завопил Виктор. — Все это тесно связано с тем, что я хочу сказать. Ты уже думал о том, чем собираешься заниматься после Тулейна?
— Пока что нет, — ответил Том. Он не любил разговаривать на эту тему. Давно было решено, что, закончив школу, он поступит в колледж, в котором учился его дед. Но о том, что будет дальше, он пока старался не задумываться.
— Так вот, послушай, что я тебе скажу, — продолжал Виктор. — Мой тебе совет — подумай о том, чтобы открыть собственное дело. Начни с нуля, сам по себе, и ты станешь когда-нибудь хозяином собственной жизни. Не застревай на острове, как это сделал я. — Виктор сделал паузу и посмотрел на свои руки, лежащие на столе. Голос его звучал теперь гораздо мягче, чем в начале разговора. — Твой дед изъявил желание помочь тебе основать дело.
— На континенте, — сказал Том.
Заглядывая в будущее, он всякий раз чувствовал внутри устрашающую пустоту. Отец его, казалось, давал советы совсем другому человеку, способному понять, какие возможности сулит открытие собственного дела.
— Твое будущее не здесь, — продолжал Виктор. — Ты можешь начать новую жизнь.
Он смотрел на сына так, словно сказал далеко не все, что мог.
— А как начинал ты? — спросил его Том.
— Мне помог Глен, — Виктор произнес эту фразу неприязненным тоном, означавшим, что разговор закончен, и, повернувшись, посмотрел в окно. Снаружи, посреди залитого солнечным светом двора, качались пурпурные цветы бугонвилии, слишком тяжелые для своих стебельков. — Точно так же, как он платил за медицинское обслуживание, когда ты был болен — после аварии. Еще он оплачивал преподавателей, ходивших к тебе на дом, и все такое прочее. Ты должен быть благодарен старику.
Том не мог бы сказать, к кому обращена последняя фраза Виктора Пасмора — к сыну или к нему самому. Благодарность казалась ему делом тяжелым и неприятным, вроде долгового обязательства, по которому никогда не сможешь расплатиться. Виктор отвернулся от окна, и Том заметил, что щеки его покрывала щетина — в выходные отец обычно не брился.
— Я пытаюсь поговорить с тобой серьезно, — сказал Виктор. — Уберечь от ошибок. Как ты думаешь, для выпивки еще слишком рано?
Отец Тома поднял густые брови и скорчил гримасу, опустив вниз уголки рта. При мысли о выпивке у него явно поднялось настроение.
— Подумай о том, что я сказал, сынок. Не надо... — Виктор встал и решительной походкой направился к бару. — Что-нибудь помягче, я думаю, можно, — бормотал он, обращаясь уже не к Тому.
* * *
Том провел весь следующий день бродя по дому. Он не мог усидеть на месте больше получаса. Он прочел несколько страниц какого-то романа, но буквы расплывались у него перед глазами, и в мозгу все время всплывала одна и та же картина: полицейский в форме кладет его письмо перед Фултоном Бишопом, тот смотрит на него и медленно берет в руки... или не замечает, не обращает внимания.
Том вместе с книгой переместился в гостиную. С другой стороны лестницы, из комнаты отца, как всегда упавшего в кресло перед телевизором, слышались крики болельщиков — сегодня играли «Янки». Том посмотрел на окна дома фон Хайлица. Интересно, его отец когда-нибудь советовал ему задуматься об открытии собственного дела? Том вскочил на ноги, дважды обошел гостиную. Скорее бы кончился бейсбол — тогда он сможет наконец переключить телевизор на местный канал и послушать выпуск новостей. Конечно, там ничего не скажут — как всегда, будут говорить о продаже церковных просвирок, счете местных спортивных состязаний, о строительстве новой автостоянки, оборудованной по последнему слову техники Том поднялся в свою комнату, опустился на колени и заглянул под кровать. Оплетенный кожей альбом был там, где он его оставил. Он услышал, как хлопнула дверь спальни родителей, и быстро выпрямился, чувствуя себя немного виноватым. Глория стала спускаться по лестнице. Том пошел за ней.
Он нашел мать в кухне. Глория смотрела с несчастным видом на кучу тарелок в раковине и пустые банки из-под пива, оставленные Виктором на столе. Глория успела уложить волосы, на ней была ночная рубашка и пеньюар того же персикового цвета — компромисс между одеждой и нижним бельем.
— Я помою, мам, — сказал Том, вдруг подумав, что, несмотря на все сложности и загадки их жизни, родители иногда кажутся ему маленькими детьми, о которых он должен позаботиться.
Глория смотрела прямо перед собой, словно не зная, что ей делать дальше. Она неуверенно подошла к столу.
— С тобой все в порядке? — спросил Том.
— Да, — голос Глории был таким же невыразительным, как ее лицо.
Том подошел к раковине и включил горячую воду. Глория подошла за его спиной к плите и поставила чайник. Том слышал, как она гремит чашками, открывает коробку с чаем. Ему казалось, что Глория двигается очень медленно, наблюдая одновременно за тем, как Том возится с грязными тарелками. Он слышал, как мать налила в чашку кипяток и со вздохом опустилась на стул. Не в силах больше выносить напряженную тишину, он сказал:
— Вчера мистер Хэндли пригласил меня после школы к себе домой, чтобы показать мне редкие книги. Но я думаю, на самом деле он хотел поговорить со мной.
Глория издала какой-то невнятный звук.
— Я подумал, что это ты попросила его. Из-за моего альбома. — Он отвернулся от раковины. Глория сидела над дымящейся чашкой, опустив голову, волосы закрывали ее лицо подобно ширме. — Тебе не о чем беспокоиться, мам.
— И где он живет? — вопрос явно казался Глории скучным, и она задала его, только чтобы заполнить паузу в разговоре.
— Около Парка Гете, но мы не доехали до его дома.
Глория подняла с глаз волосы и вопросительно посмотрела на сына.
— Мне стало нехорошо — затошнило, — объяснил Том. — Не мог ехать дальше. И мистер Хэндли отвез меня домой.
— Так ты был на Калле Бурле.
Том кивнул.
— Ведь это там ты попал в аварию. Наверное, ты понимаешь... неприятные воспоминания.
Том вздрогнул и чуть не выронил тарелку. Мать смотрела на него с выражением хмурого удовлетворения на лице.
— Не думай, что такие вещи проходят бесследно. Не проходят — уж я-то знаю.
Глория снова вздохнула, и Тому показалось, что она немного дрожит. Она схватилась за чашку обеими руками и опустила голову, так что волосы снова упали ей на лицо. Том по-прежнему не мог перевести дыхание. Он был потрясен словами матери. Перед глазами вдруг всплыл образ старухи, орущей ему: «Уличный мальчишка!» Том знал, что действительно видел эту женщину в день аварии. Тогда мир открылся перед ним и позволил заглянуть в свои сокровенные глубины, но лишь затем, чтобы снова закрыться. Он видел тогда далеко внизу эту самую старуху, гневно размахивающую кулаками.
Прежде чем Том понял, что Глория плачет, он успел вновь ощутить острый и волнующий отдаленный аромат того дня. И тут он заметил, что плечи матери вздрагивают.
Том подошел к ней, на ходу вытирая пальцы о брюки. Глория плакала почти бесшумно, и, когда Том подошел к ней, она поднесла к глазам платок и приказала себе успокоиться.
Том колебался: ему очень хотелось обнять мать, но он не был уверен, что Глория позволит прикоснуться к себе. Наконец он нежно опустил руку ей на шею.
— Я так страдала, когда это случилось, — всхлипывала Глория. — Ты обвинял в этом меня?
— Тебя? — Том подвинул стул и уселся рядом с матерью. По телу его прошла дрожь, когда он подумал, что мать впервые в жизни разговаривает с ним, как с равным.
— Я всегда была не очень хорошей матерью. — Глория вытерла глаза и посмотрела на Тома — взгляд ее был полон такого смысла и такого отчаяния, что мальчику на секунду показалось, будто он видит перед собой другую женщину, ту, которую видел очень редко: когда его мать действительно присутствовала в своей телесной оболочке, которая видела его, потому что способна была видеть то, что происходит вокруг.
— Я никогда не хотела, чтобы с тобой что-нибудь случилось, — сказала Глория. — Но не смогла защитить тебя, и тебя чуть не убили. — Она сжала платок в кулаке.
— В этом вовсе не было твоей вины, — заверил ее Том. — И вообще, это ведь было очень давно.
— Думаешь, это меняет дело? — Теперь Глория говорила немного раздраженно. Том почувствовал, что взгляд ее больше не фокусируется на нем — та, другая женщина, медленно угасала уступая место обычной Глории. Она попыталась сконцентрировать внимание. — Я помню, когда ты был маленьким, — Глория улыбнулась Тому самой настоящей улыбкой. Руки ее больше не дрожали. — Ты был такой хорошенький, что я могла растрогаться до слез, глядя на твое личико. Я все время смотрела на тебя, никак не могла оторваться, иногда мне казалось, что я прямо таю, глядя на тебя. Ты был само совершенство — ведь ты был моим ребенком. — Глория, словно стесняясь, коснулась руки Тома, но тут же быстро отдернула пальцы. — Быть твоей матерью казалось таким счастьем! У Тома было такое выражение лица, что Глории пришлось отвернуться и сделать глоток чаю, чтобы снова овладеть собой.
— О, мама, — хрипло произнес он.
— Не забывай того, что я сказала, — попросила Глория. — Потому что это — правда. Мне очень не нравится быть такой, какая я есть.
Том наклонился к матери — сейчас ему было просто необходимо, чтобы она обняла его или хотя бы коснулась. Но тело ее казалось жестким и несгибаемым, почти что злым, хотя Том знал, что сейчас она вовсе не злится.
— Мама?
Глория повернулась к сыну, и Том увидел ее напряженное лицо. К губам ее прилипла прядка волос. Она немного напоминала оракула, и Том замер, понимая, что сейчас мать скажет что-то очень важное.
Глория часто заморгала.
Хочешь знать кое-что еще? — спросила она.
Том молча смотрел на мать.
— Я очень рада, что ты не девочка, — сказала Глория. — Если бы у меня была дочь, я бы наверняка вырастила из нее маленькую сучку.
Том так резко вскочил на ноги, что чуть не опрокинул стул. Через несколько секунд его уже не было в комнате.
* * *
День близился к концу. Глория Пасмор провела большую часть времени в своей спальне, слушая любимые пластинки — Бенни Гудмана, Каунта Бейзи, Дюка Элингтона, Гленроя Брейкстоуна, «Таргетс». Она лежала на кровати с закрытыми глазами и курила одну сигарету за другой. Виктор Пасмор отошел от телевизора только один раз — чтобы сходить в ванную. Выйдя оттуда в четыре тридцать, он снова уселся в свое любимое кресло с откидывающейся спинкой и задремал, похрапывая, под аккомпанемент очередного бейсбольного матча. Том уселся на соседнее кресло и в течение получаса наблюдал, как люди, которых он совсем не знал, с зверским выражением лица пытаются изменить счет в пользу своей команды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71