Всем работникам редакции была знакома эта гримаса, и когда какой-нибудь редактор встречался в коридоре с моим начальником, то всегда подзуживал его:
– Дорогой господин Хардлингтон, вся редакция мечтает прочитать ваше произведение. Ваши контакты с издательствами развиваются столь успешно, как бы всем нам хотелось?
В ответ обычно звучало:
– Вы все живете в темноте и неведении, но у меня есть неопровержимые доказательства того, что щупальца семитизма уже достигли Новой Зеландии.
Или Тасмании, или Нигерии, или любой другой точки планеты, куда он послал свою последнюю книгу. Господин Хардлингтон, рассекающий воздух в проходе между столами «Таймс оф Британ» своим зонтом, словно в руках у него была шпага, представлял собой забавнейшее зрелище. В чем заключалась истинная причина его неудач? Еврейский заговор, стремящийся заставить замолчать человеческий гений, в чем бы он ни проявлялся. У Хардлингтона была невероятная способность объяснять свои несчастья причинами столь же глобальными, сколь и неявными. Чем упорнее не обращали на него внимания издательства, тем больше он убеждался в том, что является жертвой интеллектуального заговора. По мнению Хардлингтона, генеральный штаб немецкой армии состоял целиком и полностью из еврейских генералов. Все выступления против империи, включая махдистское восстание в Судане, мятеж буров или недавнее повстанческое движение в Ирландии, были спровоцированы евреями. Евреи оказывались непосредственно виновны в том, что зимы стали холоднее, а летом часто бывало душно, на их совести были также засухи и град. Это они выдумали сифилис, малярию, тиф, свинку и мировое свинство.
И хотя иногда этот человек вызывал улыбки, постоянно быть под его началом никому не могло понравиться. Представим себе человека, который всегда разговаривает так, словно рот у него полон битого стекла. А потом представим, что этот голос командует нами с утра и до вечера.
Возможно, у Томми Томсона и были шансы когда-нибудь превратиться в журналиста. Но в то время Томми представлял собой лишь помойное ведро, в которое господин Хардлингтон сливал свою желчь. Любой человек на моем месте упал бы духом. По утрам, когда меня будила сирена «Ройал Стил», мне первым делом приходил на ум Хардлингтон, и простыни моментально пропитывались синтетическим клеем.
Мне кажется, что фигура Хардлингтона, сама по себе довольно незначительная, не являлась реальной причиной моей подавленности. Я думаю, что, скорее всего, он просто олицетворял круговорот моей жизни. До начала работы над книгой я подчинялся распоряжениям доктора Флага, а теперь попал под власть нового Флага, хотя и в миниатюре. Его появление на моем горизонте означало конец периода творческого подъема, который продолжался, пока я писал роман.
Конечно, я думал об Амгам. И даже больше, чем раньше. Но мной владела обреченность. Да и что, с другой стороны, я мог сделать? Отправиться в Конго искать ее? Вырыть там яму больше и глубже, чем та воронка на поле боя? Я готов был признать, что любовь оставляет в жизни человека след печали, отчаяния или жестокости. Но любовь, которая досталась мне, была лишь туманом между камней и ничем больше.
Итак, меня занимали подобные грустные и безысходные мысли, когда исполнился месяц с начала моей работы в «Таймс оф Британ». Мне выплатили зарплату, первую зарплату в моей жизни, и, наверное, она стала для меня целительным бальзамом.
Гулять по городу с набитым кошельком! Какое любопытное и приятное ощущение, ранее мне недоступное! Лето уже умирало, но иногда утра еще выдавались солнечными и даже веселыми, насколько это было возможно в военное время. Я заглянул в один книжный магазин. Мне хотелось купить несколько книг, не обращая внимания на цену. Раньше, когда мое благополучие зависело от нерегулярной и плохо оплачиваемой работы на доктора Флага, я был вынужден всегда трезво оценивать любую книгу и задавать себе вопрос: действительно ли она стоит ту цену, которую за нее запрашивают? Оправдаются ли мои надежды, если я рискну выложить за это произведение ту баснословную сумму, которая здесь указана? И тут я должен заметить, что бедность – самый суровый критик. Однако в тот день, хотя бы раз в жизни, я вознамерился приобрести книги, которые захочу.
Книжный магазин, куда я зашел, всегда радовал мое сердце. За корешками книг не было видно стен. Я хочу сказать, что книги полностью их закрывали. Потолки в магазине были очень высокими, и, чтобы достать до самых верхних полок, надо было забраться на лестницу из двадцати ступеней. Если бы я был книгой, мне хотелось бы стоять на полке этого магазина. Мне казалось, иногда я слышал, как книги беседуют друг с другом.
Размышляя об этом, я вдруг понял, что чувства, которые Маркус испытывал к деревьям, были сродни моим чувствам к книгам. Возможно, именно поэтому мне так хотелось подчеркнуть его любовь к деревьям. В общем-то, никакого значения это не имело. Этот книжный магазин был настоящими джунглями. Его хозяин стоял на верхней ступеньке лестницы и наводил порядок на какой-то потаенной полке. Я решил заявить о своем присутствии:
– Добрый день, не могли бы вы посоветовать мне какую-нибудь книгу?
Хозяин книжного магазина – пожилой господин с белоснежной шевелюрой святого – был глуховат. Он приложил ладонь раструбом к уху и спросил:
– Вы что-то сказали, молодой человек? Я сложил руки рупором и прокричал:
– Вы можете порекомендовать мне какую-нибудь новинку?!
– Да, конечно! И я того же мнения! – последовал ответ. – Это в самом деле необычная книга.
И он снова занялся своим интеллектуальным трудом под пологом книжного леса. Поскольку найти с ним общий язык оказалось делом нелегким, я стал рассматривать разложенные на столах книги. Мой взгляд скользил по одному столу, потом по другому, и вдруг мне показалось, что одна из книг окликнула меня. Я почувствовал, как вся кровь, которая текла в моих жилах, вдруг застыла в них, а потом хлынула в обратном направлении.
На обложке этой книги были нарисованы юноша и девушка: держась за руки, они бежали в сторону тропического леса, который был изображен в черно-белых тонах. Кожа юноши отливала оливковым загаром. Художник исправил дефект фигуры Маркуса: его ноги на картинке были длинными и стройными. Девушка была гораздо выше своего спутника, ее кожа сияла белизной, а за спиной висели тонкие, как крысиные хвостики, косицы. Иллюстратор изобразил Маркуса и Амгам обнаженными, но игра теней и стратегическое расположение листьев помогали сделать картину отвечающей всем нормам приличия. Девушка была хорошенькой. Идиотски хорошенькой. Этаким нежным и слабым созданием. Художник ничего не понял.
На обороте книги ее содержание передавалось, как «невероятные приключения английского юноши, которому приходится бороться с тяжелыми условиями жизни в тропиках, с извращенной жестокостью двух братьев и с нападающими на экспедицию представителями подземной цивилизации». Нортону удалось опубликовать книгу в одном хорошем издательстве. Может быть, не в самом лучшем из имевшихся, но и не в самом плохом.
Не знаю, сколько времени я стоял в магазине столбом с книгой в руках. Мои колени превратились в кусочки льда; останься я еще некоторое время там, они бы растаяли, и я бы упал. Наконец до меня донесся голос, который произнес:
– Весьма оригинальная книга, не правда ли?
Это был хозяин магазина, который спустился со своей лестницы. Я раскрыл рот, но не мог произнести ни слова.
– Друг мой! – засмеялся книготорговец, которого позабавил мой вид. – Вы себя хорошо чувствуете? Лицо у вас белее, чем у персонажей этого романа!
Он подошел ко мне поближе и сказал доверительным тоном с нотками отчаяния в голосе:
– Я всегда думал, что ужасная опасность, которая грозит нам, исходит с Марса. И вдруг выходит, что мы ошибались. Страшные орды нагрянут не из заоблачных сфер, а из-под земли у нас под ногами. А мы теряем время на войну с этой тупой немчурой!
И тут я совершил самый нелепый поступок в моей жизни: купил свою собственную книгу. Самое обидное заключалось в том, что жаловаться мне было совершенно не на что. Никто ничего не нарушил. Нортон честно расплатился со мной и мог делать с книгой все, что ему заблагорассудится. Меня это уже не касалось.
Я перечитал свое собственное произведение, и чтение вызвало в моей душе самые противоречивые чувства. Было очевидно, что Нортон не изменил в моем тексте ни одной запятой, но добавил от себя пролог. В нем говорилось, что эта история произошла на самом деле, но имена действующих лиц были автором изменены. Он сделал это отнюдь не из желания скрыть истинные личности персонажей, а просто для того, чтобы герцог Кравер не мог привлечь его к судебной ответственности. Это мне было совершенно ясно. Маркуса Гарвея Нортон переименовал в Руфуса Гарвея, а фамилия Ричарда и Уильяма и вовсе не упоминалась. (Правда, уточнялось, что они являлись наследниками некоего «знатного господина, который активно участвовал в военной кампании в Судане и в ее трагическом завершении».) Некоторое время тому назад убийство братьев Краверов наделало много шума, и теперь все легко могли обнаружить связь между делом Гарвея и этой книгой. Как известно, история полностью оправдывала Маркуса. Более того, она превращала его в героя, и это, вероятно, отвечало интересам Гарвея. Однако такой ход со стороны Нортона показался мне неблагородным. Как бы то ни было, я не собирался наносить ему визитов и оспаривать его действия. При помощи своего красноречия этот человек был способен убедить меня в чем угодно. Даже в том, что Англия была союзницей Германии в войне против Франции. Вместо этого я решил навестить Маркуса, которого слишком давно не видел. Мне подумалось, что он может не иметь ни малейшего представления о выходе книги.
На этот раз я пришел в тюрьму по собственной инициативе и не имел права встречаться с Маркусом в том зале, куда приходил как официальный представитель Нортона. Согласно установленным правилам, мне предстояло удовлетвориться свиданием в одной из тех крохотных комнатушек, где заключенного и посетителя разделяет очень плотная решетка. Когда меня провели в зал ожидания, я обнаружил отсутствие сержанта Длинная Спина. Увидев одного из служащих, который обычно сопровождал Маркуса, когда его приводили из камеры в тот зал, где проходили наши беседы, я поинтересовался:
– А что, сержант Длинная Спина сегодня выходной?
– Длинная Спина? – улыбнулся он. – А откуда вы знаете, что мы его так называем?
– Я этого не знал, это простое совпадение. Я тоже дал ему такое прозвище, – мне пришлось оправдаться, – просто он никогда не снизошел до того, чтобы представиться мне.
Служащий рассмеялся:
– Тогда меня зовут Джон, – сказал он. – Теперь вам не придется придумывать мне прозвище.
В отсутствие Длинной Спины Джон казался гораздо более человечным. Сначала я угостил его сигаретой, а потом он – меня, и мне не пришлось ни о чем его просить.
– В выходные дни, как сегодня, приходит гораздо больше посетителей, чем в будни, и Длинная Спина, по его собственному выражению, «регулирует движение».
Я это знал. Дело в том, что я всегда заходил в то крыло, которое было предназначено для законных представителей заключенных. Но в тот день, когда закончилось действие моего договора, который связывал меня с Нортоном, мне пришлось вернуть пропуск, который мне выписали как помощнику адвоката. Несмотря на это, я зашел в ту же дверь. Я не должен был заходить сюда, мне теперь полагалось стоять в длиннющей очереди посетителей, и мой новый знакомый Джон прекрасно это знал.
– Вы ведь уже не работаете на адвоката Гарвея, правда? – спросил он с нескрываемым подозрением в голосе, но потом пренебрежительно махнул рукой: – Да ладно, это неважно.
Он раздавил окурок, посмотрел по сторонам, засунув руки в карманы, как настоящий пижон, и дружелюбно сказал:
– Хотите, я приведу вам Гарвея в ту же комнату, что всегда? Там вам будет удобнее.
Так он и сделал. Мой новый знакомый Джон просто запер нас с Гарвеем в комнате, сказав, что вернется, когда пройдет положенное время. Он даже снял с Маркуса наручники (но не цепи на ногах). Мы могли передвигаться по залу и даже курить. Никогда еще нам не предоставляли такой свободы. Но все пошло наперекосяк с самого начала. Увидев меня, Маркус отнюдь не обрадовался, а только буркнул: «Ах, это вы», и в его голосе прозвучали разочарование и досада. Он курил, вдыхая табачный дым с такой яростью, словно сигарета была его личным врагом. Несмотря на цепи на ногах, Гарвей беспрестанно ходил по комнате, испытывая болезненную нервозность, которая наводила на мысли о каком-то животном, которого только что заперли в клетку зоопарка. Было ясно, что я его совершенно не интересовал. Наверное, я застал Маркуса в неудачный день. Но разве в тюрьме могут быть удачные дни? Мне было неловко перед ним, потому что я пришел, рассчитывая немного развлечь Гарвея, а оказалось, что мое присутствие только раздражало его. Но не мне было упрекать невинного человека, жизнь которого висела на волоске, в том, что у него было плохое настроение.
Я показал ему книгу, и он ненадолго успокоился, взвешивая ее в руках. На его губах, которые всегда казались мне такими красивыми, даже промелькнула робкая улыбка. Но вдруг он поднял голову, и его зеленые глаза посмотрели на меня почти с ненавистью. Вопрос прозвучал сухо:
– И что же теперь, по-вашему, мне делать?
Мне нечего было ему ответить, я не был Нортоном. Гарвей сам назвал его имя. Он отложил книгу, которая интересовала его куда меньше, чем сигарета, и закричал:
– Чем там занимается ваш Нортон? Вы мне можете объяснить?
Мне показалось, что успокоить его можно было единственным способом: сохранять спокойствие и попытаться заставить рассуждать. Если я приведу веские доводы, он будет вынужден думать над своими ответами и перестанет кричать так громко. Я боялся, что придут стражники, а мне меньше всего хотелось встретиться с ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56