Наше общение ограничилось двумя фразами. Поздоровались при посадке, попрощались, выходя из поезда. Во время бодрствования читали. «Фашист» – детектив, чиновник – бумаги в папках, милиционер-уголовник – «желтую» газетенку с пышнотелой оголенной девицей на первой полосе.
Я купила в вокзальном киоске два любовных романа и с удовольствием углубилась в первый. Успела перехватить снисходительные взгляды попутчиков: что с глупой женщины возьмешь? Я и не претендую на звание умной. До гроссмейстера международного класса не дотянула, с докторской диссертацией копаюсь уже пять лет. Будь я умной, не прозябала бы на кафедре дискретной математики с нищенской зарплатой доцента, а компьютерные программы для коммерческих банков писала.
Не важно, что с ними справится любой третьекурсник с нашего факультета. Зато не пришлось бы носиться по стране и в шахматных клубах играть с любителями за деньги. А женские романы для меня – как легкий сквознячок в заваленной рухлядью квартире, то бишь в моей голове.
Я погрузилась в перипетии отношений беременной героини, которая не хотела выходить замуж за любимого мужчину и отца будущего ребенка, так как не была уверена в искренности его чувств. Она подозревала, что уговоры пожениться продиктованы благородством, а не страстной любовью к ней, героине.
Фантастика. В реальной жизни ничего подобного не бывает. По собственному опыту и поведению подруг знаю: в сознании беременной женщины непомерно разрастается участок, отвечающий за самосохранение. Древние инстинкты настойчиво напоминают, что скоро ты станешь беспомощной и слабой. Срочно требуется самец для оборудования логова, охоты на мамонта, кормления тебя и младенца.
Но критиканские мысли пришли, когда я захлопнула книгу. С сожалением – интрига была выстроена мастерски и держала в напряжении до последних страниц. Взялась за второе произведение о трудной судьбе секретарши, излечивающей шефа от ненависти к женскому полу, приобретенной вследствие несчастной юношеской любви. Мимоходом отметила легкое удивление чиновника скоростью моего чтения. Поглощаю строчки я реактивно. В молодости муж любил заключать пари: мне давали газету со статьей на полстраницы, которую я осваивала за пять секунд и пересказывала содержание. Бутылка шампанского не была проиграна ни разу.
* * *
В Новгороде я провела три сеанса игры на десяти досках. Для проигрыша выбрала старичка, который наверняка с трудом наскреб деньги для участия в игре. И легкомысленно зевнула коня на левом фланге местной шахматной звезде, едва свела до ничьей. С ребятишками из шахматного клуба играла бесплатно. Поддавков не люблю, поэтому они все честно проиграли. В качестве компенсации показала им несколько изящных этюдов.
Как всегда, меня спрашивали, почему не продолжила шахматную карьеру. Я привычно отшутилась, хотя ответ очень прост. Однажды в Швейцарии во время женских соревнований уснула за доской, потому что накануне выпила какое-то психотропное средство от волнения. Фотография, на которой я во время матча дрыхну без задних ног (вернее, безобразно их раздвинув), откинувшись на стуле с открытым ртом, обошла все газеты. Разбудить меня не смогли, унесли на носилках. С тех пор в соревнованиях я не участвовала. Ведь если бы я выигрывала, то обязательно вспоминали: это та, что уснула в Цюрихе, а если бы проигрывала, то замечали: хоть и не спала, но зевала.
* * *
На вокзале в Новгороде я купила новый дамский роман и, сев в поезд, принялась читать. С попутчиками мне снова повезло – теперь три женщины, и, кажется, неразговорчивые. В купе стояла тишина, на зловещий характер которой я поначалу не обратила внимания.
Я выросла в редакторской филологической семье. Моя бабушка, мама и отец переписывали и правили чужие рукописи, переводили с русского на русский. Они отдали столько сил моему культурному просвещению, что еще в детстве напрочь отбили любовь к серьезной литературе, а попытки определить меня на филологический факультет я пресекла угрозами сочетаться гражданским браком с вернувшимся из тюрьмы соседом. И все-таки семена литературной отравы закопали в меня глубоко.
«Ее муж был мужчиной высокого роста», – прочитала я первую строчку. Слово «мужчина» в этом предложении лишнее. В самом деле, ведь не женщиной он был. Я спотыкалась на корявых предложениях, а когда прочла: «В туннеле по стенам бежали провода, кабели и телефоны», решительно захлопнула книгу. Читать произведение, в котором телефоны бегают по стенам, я не могу.
Поезд тронулся несколько минут назад, пригородные пейзажи угадывались за темным окном по мелькавшим разноцветным огонькам.
Сидевшая напротив пожилая женщина напряженно смотрела на свое отражение в окне, исполосованное электрическими росчерками. Ее поза: строго поджатые губы, вздернутый подбородок, неестественно прямая спина – олицетворяла обиду и возмущение. Я мысленно чертыхнулась. Девять из десяти: ее гнев вскорости прорвется в виде неудержимого словопотока. По диагонали от меня, в углу купе, сидела забинтованная в черное – узкие черные джинсы, плотно облегающая черная водолазка – девушка с короткими, едва отросшими после бритья головы волосами. В одном ухе у нее болталась серьга размером с браслет, в другом блестели маленькие сережки, штук пять. Девушка подмигнула мне как старой знакомой и взглядом показала сначала на мою визави, потом на попутчицу, сидевшую рядом. Разглядывать соседку сбоку было неудобно, но я обратила внимание, что она, скрестив руки на груди и положив ногу на ногу, лихорадочно дергает ступней. Словом, пребывает в состоянии нервного возбуждения.
Я ничего не понимала. Женщины ехали не вместе: пожилая уже сидела в купе, когда я пришла, а две другие появились перед самым отправлением. Вошла проводница и стала собирать деньги за постель. Моя соседка долго ковырялась в кошельке, собирая мелочь.
– Видно, сантехник немного зарабатывает, – процедила загадочную фразу пожилая женщина.
Реакция на ее слова была мгновенной. Моя соседка выхватила из сумки пачку зеленых купюр, перехваченных резинкой, и потрясла ею в воздухе:
– А это видели?
Проводница, девушка в углу и я ошарашенно уставились на деньжищи.
Та, для которой демонстрировалось богатство, презрительно хмыкнула и снова отвернулась к окну.
– Ночью закройтесь на секретку, – посоветовала проводница и уже в дверях, тяжело вздохнув, добавила: – Живут же люди.
– Проходимцы, подлецы и растленные личности в нынешних условиях живут хорошо, – бросила пожилая дама, не отрывая взгляда от отражения на стекле.
– Время ленивых бездельников и болтунов прошло, – парировала моя соседка.
– Невыносимо! – Пожилая дама принялась вылезать из-за столика. – Мне противно одним воздухом с ней дышать. Я поменяю место. – И вылетела из купе.
– Видели, какие у этой кобры ногти? – спросила нас миллионерша и сама же ответила: – Как у крокодила.
Теперь я могла рассмотреть соседку. Моего возраста, то есть в диапазоне уже за тридцать, но еще не пятьдесят. Модная стрижка, дорогой костюм, изящная сумочка. Упакована, как говорит мой сын, по высшему разряду, но провинциальный дух остался.
– Матушка моего первого мужа, – пояснила она. – Мы пять лет назад разошлись. Угораздило встретиться. Меня Таней зовут.
– Настя, – представилась лысая девушка.
– Людмила Алексеевна, – сказала я.
– Знаете, как эту величают? – Таня кивнула в угол, где только что восседала бывшая свекровь. – Марэна Виленовна. Представляете? Маркс, Энгельс, Владимир Ильич Ленин – полный революционный набор. Лицемеры!
Дверь купе поехала в сторону, и показалась наша попутчица. Мы с Настей как по команде уставились на ее руки. Ногти действительно чересчур выпуклые, но сами руки аристократически холеные.
– К сожалению, не удалось ни с кем обменяться, – посетовала Марэна Виленовна, обращаясь ко мне.
– Влипла как жук в навоз, – пожаловалась Татьяна Насте.
– Не собираюсь вести какие-либо разговоры с развратной особой, – заверила меня Марэна Виленовна.
– О чем можно говорить с человеком, у которого маразм начался в детском саду? – спросила Татьяна Настю.
Дальнейшее напоминало странный театр, в котором одновременно играются две пьесы. В обеих предусмотрены безмолвные персонажи (мы с Настей), атакуемые бывшей свекровью и экс-невесткой. Реплики они отпускали по очереди, но без промежутков и пауз. Татьяна рассказывала Насте историю своей жизни, Марэна Виленовна бросала мне в лицо риторические вопросы и гневные умозаключения.
– Как называют женщину, которая тащит в постель сантехника, делающего ремонт в квартире? – взывала ко мне Марэна Виленовна.
– Мой муж по профессии инженер, – доверительно сообщала Насте Татьяна. – Прежде подрабатывал в ЖЭКе, а сейчас свою фирму по ремонту фасадов организовал. Он у меня трудяга и умница.
– Есть особы, оценивающие мужчин по размеру их кошелька и, извините, гениталий, – просветила меня Марэна Виленовна.
– Первый муж был тунеядец, каких свет не видывал, – делилась Татьяна с Настей. – Музыкант, на виолончели пиликал. Целыми днями на диване с книжечкой валялся.
– Примитивным натурам не дано понять высокое искусство, – ядовито усмехалась Марэна Виленовна.
– Мамаша его боготворила, – продолжала Таня, – что Юрик ни сделает, все правильно. В смысле, он ничего не делает – и это правильно.
– Музыкант должен беречь руки от грубой работы, а душу – от повседневной грязи, – непререкаемым тоном заявляла Марэна Виленовна.
– Грязь должна была я вывозить или чужой дядя, – вспоминала Таня. – Замок сломался – свекровь мне: «Найди мужика, чтобы починил», автомобиль помыть – «найди мужика», утюг отремонтировать – «найди мужика», гвоздь забить – «найди мужика». Ну я и нашла настоящего мужика.
По ходу пьес мы узнали о Таниной вульгарности и о половой немощи ее первого мужа, услышали обвинения в дурном вкусе и в ханжестве, познакомились с нелицеприятной оценкой родственников с обеих сторон. У меня создалось впечатление, что они не пять лет назад, а вчера прервали свою кухонную брань. Сколько керосина осталось в запасе! Как азартно плескали его в огонь словесной схватки!
Настя делала мне знаки – мол, давайте выйдем. Она дождалась окончания тирады Марэны Виленовны и, не дав Тане открыть рот, вскочила:
– Извините, я на минутку!
Я дернула из купе вслед за Настей. Девушка ждала меня в коридоре.
– Вы курите? – Она протянула мне пачку сигарет.
– Нет, – сказала я и взяла сигарету. – Только чужие.
– Как вы думаете, они драться будут? – широко зевнув, спросила Настя, когда мы задымили в тамбуре.
– Только этого не хватало. Так мечтала отдохнуть, выспаться!
– Я вас знаю, – вдруг заявила Настя. – Я на психфаке учусь. Вы у параллельного потока матанализ читаете. А у нас Спиридонов. Жуть!
Я понимающе кивнула. Действительно, я читаю лекции по математическому анализу на психологическом факультете. Мой коллега Спиридонов называет их лекциями для кухарок. В том, что высшую математику поймут и кухарки, я не вижу ничего зазорного. На лекциях Спиридонова студенты либо засыпают, либо мучаются комплексом неполноценности по причине своей тупости. Совершенно напрасно – Спиридонова и академик бы не понял.
– Вашими лекциями торгуют, – сказала Настя. – Распечатка стоит сотню, а дискета восемьдесят. Но это в сессию, конечно. В начале семестра и за двадцатку можно купить.
Я тяжело вздохнула и пожала плечами: эх, в мой карман бы денежки.
– Думала, вы сами промышляете. – Настя верно истолковала выражение корыстной зависти на моем лице. – Послушайте, давайте нейтрализуем этих склочниц? Чертовски хочется спать, трое суток в Новгороде гудели. Я не дипломированный психолог, но кое-что в людишках понимаю. Надо их переориентировать.
И она изложила план, который показался мне чудовищным. Во-первых, из-за вульгарности сценария. Во-вторых, мне предлагалось актерствовать, чего я делать совершенно не умею.
– Ничего, – успокоила девушка, – я вас заведу.
От моих обвинений в неэтичности задуманного Настя отмахнулась:
– Вам что, спать не хочется? Они же до утра будут друг другу кости полоскать.
* * *
Мы вернулись в купе по очереди, с интервалом в несколько минут.
Я забилась в угол у окна и стала теребить салфетку на столе. Зачем согласилась участвовать в нелепом розыгрыше? Переживая, я не вслушивалась в смысл обвинительных реплик, которыми продолжали обмениваться наши попутчицы. Но тут Марэна Виленовна особенно громко взвизгнула мне в лицо:
– Можно подумать, сия особа специально села в поезд с целью трепать мне нервы!
– Очень надо! – возмутилась Таня.
– Это я села специально в этот поезд, – заявила Настя.
Все, началось.
Наши попутчицы уставились на девушку и хором спросили:
– Зачем?!
– Я хочу попросить Людмилу Алексеевну, чтобы она отдала мне своего мужа.
Таня и Марэна Виленовна перевели на меня удивленные взгляды.
– Что значит отдать? – промямлила я, накручивая салфетку на палец и боясь поднять глаза. – Он не котенок и не щенок.
– Он удивительный! Он талантливый! Он потрясающий мужчина! – пылко воскликнула Настя.
– Допустим, – вяло согласилась я. – Но все равно…
– Отдайте его мне! Саша любит меня!
– Петя, – поправила я Настю и подняла голову. – Прекратите этот спектакль, я отказываюсь в нем участвовать.
Но Настю было не остановить. Она принялась выстреливать фразы с пулеметной скоростью:
– Конечно, Петя, я от волнения ошиблась. Мы держали наши отношения в тайне. Петя очень уважает вас, но любит он меня! Вы умная женщина, неужели не замечали, как он страдает? Ведь он перед вами то заискивает, потому что винит себя и старается угодить, то злится, грубит и молчит целыми днями, потому что в вашей семье ему жизнь постыла. Он задерживается по вечерам, а в выходные уходит из дому, чтобы встретиться со мной!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22