И вдруг пришло понимание, что и сам я, такой умный, сложный
и замечательный, состою из пустоты, где на огромном расстоянии один от
другого висят в этой пустоте, вакууме, вот эти крохотные комочки. На таком
расстоянии, что от одного до другого намного дальше, чем от комара на
Спасской башне до комара на крыше нью-йоркского небоскреба. Но между
комарами хотя бы воздух, а внутри меня - вакуум, абсолютнейшая пустота,
ничто... И весь я фактически - ничто, ибо частички "чего-то" занимают
абсолютно ничтожнейшую часть пустой вселенной, коей являюсь я.
Я услышал хриплый животный крик. Это я, я осознал, кто я есть, что я, из
чего состою, и это все в дикой панике забарахталось, завопило, забилось,
но с еще большим ужасом я ощутил, что меня несут и швыряют силовые поля
космического масштаба, в леденящей пустоте взблескивает, это проносятся не
то фотоны, не то галактики и метагалактики, а потом я и вовсе завис в
черной пустоте, в ничто, а вокруг меня ледяной мрак, страшнее не
придумать, здесь минус 273 по Цельсию, но я не чувствую холода, ибо то
холод с точки зрения теплокровных млекопитающих, а на самом деле это не
холод вовсе, это покой, это - ничто.
Я висел в полной тьме. Я знал, что у меня нет ни рук, ни ног, вообще нет
тела, ибо все из мяса и костей, а те из молекул, атомов, кварков, а на
самом деле из... вот этой пустоты. И что меня нет вовсе. А эти крохотные
дрожащие точки атомных ядер - вовсе не я, потому что из таких же точно -
камни, звезды, силовые поля, сам вакуум.
Сознание гасло медленно, но неотвратимо, как гаснет свеча, как гаснет
жизнь умирающей от старости собаки. Исчезли ощущения, ибо все это ложь, в
этом подлинном мире не может быть ощущений, исчезли страдания и боль -
атомы не страдают, значит, не страдает и существо из атомов... исчезала
сама мысль, пропало ощущение моего "я".
И в самый последний миг, когда гасла эта последняя искорка, я взмолился
мысленно: но должно же быть нечто, что не дает нам умереть в тоске и
безысходности? Ведь живем же? Неужели все это - обман? Не верю, что это
обман! Не верю.
Не верю!


Глава 2


Целую вечность мир был кроваво-красным. Затем в середине проступило почти
оранжевое пятно, наметились туманные багровые волокна, протянулись от края
мира и до края. Я попробовал шевельнуть головой, и мир снова стал красным,
почти багровым. Я наконец сообразил, что сейчас день, солнце просвечивает
мои веки, как масляную бумагу китайского фонарика.
Чтобы открыть глаза, я сделал усилие, будто поднимал ворота "ракушки".
Солнце с готовностью обожгло щеку и ухо.
Бескрайнее поле со скошенной травой... или пшеницей, кто ее знает, какая
она с виду. Высокие копны или скирды, похожие на сверкающие кучи золотого
песка, на самом дальнем краю поля, почти у темнеющего леса, два человека с
косами в руках, несмотря на жару, мерно размахивают своими кривыми
железками. Остальные, как и я, лежат в тени, дремлют, пережидают зной. В
двух шагах от меня крепкий, хотя и мелковатый молодой парняга. Открытое
доброе лицо, волосы русые, крупные черты лица. Рубашка распахнута на
груди, парень в тени, однако ноги уже на солнцепеке, тень уходит, скоро
припечет так, что парень задымится, если не проснется и не убежит раньше.
Я скосил глаза в другую сторону. Такое же поле, мы почти в середине
мироздания. Домики за изгородью, важные гуси идут на водопой или с
водопоя, доносится приглушенный гогот. Далекий рев скота. Щелкнуло -
забавляется пастух.
Когда-то нас посылали с первого курса в колхоз на уборку урожая, но
новинка не прижилась, слишком попахивала старыми временами, и потому мы
две недели пили парное молоко, забавлялись с молодыми доярками, дрались с
деревенскими парнями, а потом уехали, познавшие жизнь в деревне.
Я лежал неподвижно, а в голове вертелись мысли: как я сюда попал и что со
мной. Похоже, своими мыслями - только не вспоминать, не вспоминать, уже и
так холодок пошел - довел себя до временного помешательства. Наверное,
лечили трудотерапией на природе, но сейчас наконец-то пришел в себя. Что
со мной было, лучше не вспоминать и фото не спрашивать. Возможно, сидел в
смирительной рубашке, вопил истошно, перекосив рожу, губы в пене, гадил
под себя и бросался головой на стены.
Мысли неторопливые, но без усилий и задержек. Все-таки я продукт своего
времени, когда уже ничему не удивляются, всему готовы дать объяснение, все
принять, все признать, со всем согласиться. Найти консенсус, как говорят.
И вот сейчас я готов со всем согласиться, подписать необходимые бумаги,
получить обратно свою одежду и деньги на электричку до Москвы.
Солнечная половина мира наползла на парня выше, разделив на две равные
половины: нижняя, вопреки Фрейду, на жарком солнце, а верхняя - напротив,
в тени. Он замычал, не открывая глаз, зачмокал, загреб что-то невидимое и
потащил его или ее в район развилки весьма характерным жестом, что
понятно, мне тоже на солнцепеке обычно снятся бабы.
Он открыл глаза, удивительно чистые, светло-голубые, сощурился. Толстые
губы раздвинулись в улыбке.
- Эй, а ты откуда взялся?
Я промолчал, отвечать что-то рискованно, обязательно попадешь не в струю,
вместо ответа я потянулся, зевнул, изображая сонного увальня, что еще не
пришел в себя.
В глазах парня росло удивление. Он окинул меня с головы до ног взглядом,
сказал протяжно:
- Из дальних краев бредешь... У нас сроду не видели такой одежки!
Я невольно скосил глаза на свою одежду. Привычные мои джинсы люберецкой
фабрики с лейблом "сделано там-то за океаном", простенькая безрукавка...
Ступни торчат босые, я ж сбросил тапочки, когда пошел чистить перед сном
зубы. Впрочем, что мне сейчас шлепанцы...
Молчать дальше стало как-то даже опасно. Я сказал так же протяжно:
- Да. Из дальних.
- Меня зовут Хоган, - сказал парень. - Надо успеть сено сложить в стог, а
то ведунья обещает через два дня ливни на целую неделю. Хоть церковь их
всех - на костры, но, сам знаешь, насчет погоды они обычно угадывают...
Он засмеялся заговорщицки, я улыбнулся, мол, все мы тайком что-то да
нарушаем. Надо было как-то назваться, и я сказал:
- Меня зовут Дик. И в чате, и на форумах. Парень крепко сбит, мускулистый,
похожий на боксера-мухача. Рубашка из грубого полотна, такое раньше шло на
мешковину, брюки и того проще, а подпоясан веревкой. Короткой веревкой. На
такой повеситься не удастся, а удавить себя, держа за концы, никто не
сумеет.
- Привет, Дик, - сказал он просто. - Если тебе надо где-то переночевать,
то у нас просторный дом. Только помоги мне с этим стогом, а то Велган,
братишка, потихоньку смылся, пока я спал... По бабам научился ходить,
молокосос!
Он поднялся, я еще лежал, но уже видел, что этот Хоган почти на целую
голову ниже меня, крепкий, здоровый парень, кровь с молоком, сильный и
белозубый. Психов я представлял совсем другими. Это я куда больше на них
похож со своей интеллигентной внешностью.
Хоган подхватил вилы, сноровисто полез на стог. Другие такие же вилы лежат
в двух шагах от стога, явно остались от молокососа Велгана, знатока баб.
Еще оглобля, рассохшееся тележное колесо, дорожный мешок... Странное
колесо. Без спиц, сплошной круг с дыркой посредине... Дальше - свезенные
поближе к стогу мелкие копенки, это из них складывают огромные скирды.
- Подавай, Дик! - крикнул парень, который Хоган, весело с вершины. - Надо
управиться до вечера.
Я замедленно взял вилы. Солнце жжет плечи, на голову сыпятся клочья травы
из-под сапог краснощекого парня. Я неумело поддел остриями вил копенку,
она тут же рассыпалась. Хоган захохотал, но беззлобно, я еще не отошел от
сладкой дремы, все из рук валится.
Мимо меня пролетела, хищно распластав рукава, пропотевшая на спине
рубашка. Ага, Хоган подставил солнцу белые как молоко плечи. Наверное, он
все еще лечится. Я наконец зачерпнул порцию травы на вилы, с усилием
зашвырнул наверх. Тупые концы вил достали Хогана в сапог, но сверху вопль
почему-то не прозвучал. Я отступил на шаг и задрал голову. Хоган с вершины
стога завороженно смотрел вдаль.
- Дик, - проговорил он с великим изумлением, - Дик... там погоня?
От дороги в нашу сторону несся, как огромная птица над землей, сверкающий
всадник на белом коне.
На той стороне поля темнел клином лес, если беглец успеет, там не найти,
но беглец не успеет: его догоняют пятеро мужчин на крупных темных конях. В
их руках я рассмотрел с похолодевшим сердцем узкие полоски железа.
Беглец на миг приподнял голову. Ветер злорадно сорвал с него головной
платок. Ослепленный, я увидел блеснувший солнечный свет. Длинные золотые
волосы заструились по ветру. И у меня похолодело сердце: по синему чистому
небу несется, догоняя всадницу, еще и огромная страшная птица! Нет, у
этого крылатого зверя кожистые крылья, как у огромной летучей мыши, и
мохнатая голова с жутко распахнутой пастью. Крылатый зверь выдвинул
прижатые к брюху лапы, разжал когти.
Легкий конь всадницы промчался от стога в трех шагах. На меня пахнуло
конским потом, по ноге ударил комок сухой земли, выброшенный копытом. Я
судорожно оглянулся. В красочных снах я летаю или дерусь с чудовищами,
иногда догадываюсь, что все снится, но, когда я наяву, никогда не придет в
голову, что это сон. Во сне не бывает такой резкости в деталях, такой
четкости, а здесь даже вот на рукаве, кипит, опадая, клочок пены с морды
промчавшегося коня...
Крылатый зверь быстро снижался. Я отчетливо видел торчащие волоски вокруг
оскаленной пасти, неровные острые зубы, родимое пятно на левой ноздре.
Чуть отстав, несутся со скоростью курьерского поезда тяжелые кони погони.
Громадный жеребец переднего всадника свирепо раздувает ноздри, словно и не
конь вовсе, а дракон, глаза как горящие уголья, а всадник люто скалит
зубы, похожие на зубы летящего над их головами зверя.
Сердце мое билось так, что едва не выламывало ребра. Вот я здесь,
полусумасшедший, попавший в этот мир, перепуганный и почему-то
оскорбленный, и мне надо... Над головой промелькнула черная тень, обдало
зловонием, уши резанул жуткий визг. Руки тряхнуло, вилы вырвало из пальцев
и унесло.
Я быстро подхватил с земли оглоблю. На солнце блеснуло железо чужого меча.
Руки тряхнуло снова, в правом плече едва не вылетел сустав. Конь с
опустевшим седлом пронесся, задев меня потным боком. Всадник ударился о
землю, перекувырнулся трижды и остался лежать на спине, раскинув руки.
Пока я решал, что мне надо, землю затрясло от грохота конских копыт. В
руках всадников - страшные боевые топоры на длинных прямых рукоятях. Холод
смерти охватил все мое тело, будто голым бросили в прорубь.
Я пригнулся, над головой просвистело железо. Второго всадника выбросило из
седла, третий получил страшный удар в голову, а четвертый успел подать
коня в сторону, а конец оглобли пришелся по конскому боку. Я услышал
жалобный крик, конь рухнул вместе со всадником.
Пятый, не удержав коня, влетел в месиво бьющихся к воздухе конских копыт,
выползающих людей, рухнул, придавив тяжелой тушей. Я отпрыгнул, теперь
оглобля вращалась, как крылья мельницы при хорошем ветре. Один поднялся с
топором в руках, страшный удар оглоблей по шлему бросил его на землю.
Сзади послышался конский топот. Один всадник, что избежал оглобли, с
поднятым топором надвигался на меня, готовясь к удару. Я перехватил
оглоблю посредине, попятился. Всадник надвигался, он смотрел угрюмо,
исподлобья, топор перебрасывал из руки в руку.Всадник, похожий на рыцаря
из учебника истории Средневековья, которого я сбил первым, очнулся, сумел
приподняться на дрожащих руках, прохрипел:
- Харлан!.. Харлан, дурак... Догоняй принцессу... Шедший на меня коротко
оглянулся. Девушка на белом коне домчалась почти до самого леса,
остановилась на опушке, развернула коня и смотрела на схватку.
- Не-е, - донесся из-под шлема такой густой бас, что у меня душа ушла в
пятки. - Не, уже не догнать.
- Дур-рак, - сказал первый. Он поднялся, пошатнулся, с трудом подобрал с
земли свой меч. - Убейте этого деревенщину и... Все равно ее надо догнать
и убить.
Я завертел над головой оглоблю, бросился вперед, но, когда там
поднимались, оглобля все же достала одного в плечо. Тот охнул и осел на
землю.
Но остальные уже поднялись, четверо сильных мужчин, все в железных
доспехах. В руках боевые топоры, а их предводитель вообще с длинным острым
мечом, при виде которого меня охватило ознобом страха.
Я начал вертеть оглоблю быстрее. Оглобля втрое длиннее руки с топором, к
тому же эти все в тяжелых доспехах. Будь кто проворнее, успел бы
пригнуться и быстро проскочить снизу, пока оглобля делает широкий круг, но
в доспехах не до проворства...
С земли поднялся пятый. С топором в руке он пошел прямо. В круглых от
бешенства глазах я видел свою смерть.
Рыцарь тоже видел, сказал резко:
- Как только ударит, бросайтесь все!
Оглобля вертелась со скоростью вертолетного винта, я готовился сразу же
после удара быстро подтянуть и перехватить ее двумя руками посредине,
чтобы отбиваться обоими концами.
Издали донесся красивый серебристый звук. Ничего более прекрасного я не
слышал за всю жизнь, хотя у меня долби, а драйверы скачиваю самые новейшие
по Интернету. Я невольно скосил глаза и едва не проворонил бросившегося на
меня противника. Отпрыгнул, ударил, по рукам пробежала дрожь. Никогда не
бил с такой силой, и никогда оглобля еще не попадала по такому железному
столбу.
Обладатель густого баса рухнул на землю. Теперь я видел залитую солнцем
девушку. Она красиво держала, , запрокинув голову, изогнутый серебристый
рог, и прекрасная щемящая мелодия терзала сердце и наполняла4 грудь
сладкой болью.
- Все на него! ;
Дрогнув, я все же поймал концом оглобли самого ближнего, быстро перехватил
ее обеими руками посредине, двумя концами стало отбиваться легче. Еще двое
попятились, железо загремело под ударами, я чувствовал себя древним
молотобойцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9