— Там нет ничего интересного.
Поглядев на него серьезно, Зонара сказала:
— Я ведь знаю, что тебе нужна Ремина, рабыня Дорсети. Ты работаешь на одного сумасшедшего герцога. Он ничего, но скорбен главой, по-моему.
— Откуда тебе известно?
— Я обратила внимание на его объявление. Но его слуга не принял меня всерьез. «Дамочка-следопыт! Умора!» — так сказал этот мерзкий недомерок. Тогда я стала за герцогом следить… и не я одна, но ты об этом уже знаешь. Я слышала ваш разговор этой ночью. Послушай, мне большая нужда в деньгах… Давай сделаем все вдвоем? Один ты не справишься.
— Почему ты так считаешь?
— Ты ведь не знаешь, в чем там дело.
— А в чем может быть дело? — не понял ее Конан.
Зонара поглядела на него с сомнением.
— Все-таки ты дубина, — заявила она. — Пораскинь умишком! Почему Дорсети не продал Ремину герцогу? Ведь титулованный сумасброд мог заплатить хорошую сумму, совершенно не торгуясь.
— Может быть, — предположил варвар, смущаясь, — он тоже… того… влюбился…
Зонара вскинула голову и рассмеялась так громко, что на нее обернулись остальные посетители.
— Для того, чтобы влюбиться, надобно сердце, глупый мой северянин, — сказала она. — А у Дорсети нет сердца, причем — у обоих, и у папаши, и у сыночка. Это у них фамильное. Ты пьешь красное? Спроси мне мускатного и фруктов. Выпью с тобой за старые денечки…
В «Седую Сову» вошли двое — старик с разбитой, неладно склеенной виолой и девчушка лет семнадцати. Одеты они были чудно — в пеструю живописную рванину, тщательно выстиранную. Косматая седая шевелюра старика была чисто вымыта и пахла душистым мылом. Даже его подбородок, покрытый серебристой щетиной, обладал неким горделивым достоинством.
Девочка быстро расстелила на полу лоскутный коврик, освободилась от тяжелых деревянных башмаков и легко вскочила на мозаичный мягкий квадрат. Смычком, похожим на лук кочевника, старик провел по струнам виолы, родив неожиданно сильный и чистый звук, и заиграл быструю плясовую мелодию. В такт он притоптывал правой ногой, и привязанные к ней круглые бубенцы переговаривались озорными голосами. Лицом музыкант оставался серьезен, только пышные его брови шевелились, словно тоже плясали. Танцорка исполняла свой номер очень старательно — она была тонка, жилиста и слишком точна в движениях. У посетителей она вызвала интерес, но не похотливый, а напротив — даже трогательный. Ей сопереживали и хотели, чтобы она нигде не ошиблась. Подавали, впрочем, немного.
Выпив, Зонара смотрела на танцорку с грустной задумчивой улыбкой. Не то чтобы Конан хорошо разбирался в женщинах, но с ней он был давно знаком и знал, чем вызвана эта улыбка.
Десять лет назад Зонара такой же тонкой и жилистой девочкой танцевала в недорогих тавернах. Другой судьбы она себе не представляла — с трех зим ее готовили к этой участи, причем учили не только танцам, но и ремеслу акробата.
У дяди Гинко была особого рода школа, куда приводили своих детей уставшие от нищеты родители. Приводили и оставляли навсегда, чтобы не думать о прокорме лишнего рта.
По-своему очень неплохой человек, дядя Гинко был суровый учитель. Прежде всего, он калечил некрепкое детское тело — растягивал мышцы, вывихивал суставы и жестокими упражнениями приучал воспитанников к выносливости. Затем растянутые мышцы наливались силой, суставы приобретали невероятную гибкость, а все тело становилось эластичным, ловким и очень послушным.
Под присмотром дяди Гинко выросло четыре или пять поколений танцоров и акробатов, многие из которых не только имели верный кусок хлеба, но и сделались очень богаты.
Зонара выдержала эту многолетнюю пытку, к тому же, как она сама уверяла, у нее был талант. Но дядя Гинко не успел выпустить ее в жизнь. Однажды он поскользнулся на мокрой мостовой, упал и разбился насмерть.
Его подопечные разошлись, кто куда. Зонара примкнула к одному бродячему театрику, который был очень плох — состоял из спившихся жалких неудачников обоего пола. Кто-то из них, на постоялом дворе, где давали представление, стянул у горожанина кошелек. Горожанин поднял шум. У него были лоснящиеся висящие щеки и косое пузо. Актеров, конечно, заподозрили сразу. Вор, чтобы не быть уличенным, подбросил кошелек в сумку Зонары. Когда похищенное обнаружилось, Зонару схватили.
Главный неудачник уговаривал горожанина: — Зачем арестовывать бедняжку, губить ей жизнь? Если она виновата, отведи ее в комнату и потешься. А так ее повесят, и у нее не будет возможности исправиться.
Но горожанин тряс щеками и не соглашался. Пьяная актерка — вероятно, истинная воровка, — механически гладила Зонару по волосам и ревела:
— Он — не человек! Он не человек!
Зонара несколько раз повторила:
— Это не я!
Но ее не слушали, и она поняла, что доказывать что-либо бесполезно.
В виду юных лет ей сохранили жизнь — только высекли под виселицей на глазах у утренней площадной рвани, а затем заперли в исправительный дом. Исправление заключалось в глупом бессмысленном занятии — трепле пеньки. Это было гораздо хуже порки — ее Зонара вынесла почти без слез после уроков дяди Гинко. Тупея от тоски и скуки, Зонара играла в свободные часы в воровские игры и слушала байки о ловких и хитрых людях, никогда не попадающихся, изобретательных, словом — удачливых и потому достойных восхищения. Таким образом, исправительный дом сделал из танцорки воровку. А потом она убежала.
Горожанин с отвисшими щеками однажды нанял себе в дом молоденькую служанку. Он был очень рачителен и осторожен, перед выходом слуг из дома всегда лично обыскивал их на предмет серебряных ложек, а по ночам запирал всех домочадцев в их спальнях, размещенных по верхним этажам. Но вскоре после появления новой горничной его стали обкрадывать — нагло, методично, и на солидные суммы. Горожанин потихоньку сходил с ума.
Сторожа и днем и ночью ходили с дозором вокруг дома, всякий раз проверяя окна первого этажа и входные двери. Прислуга теперь не просто запиралась в комнате, а еще и приковывалась цепью к ножке кровати. Но кражи не прекращались. Все тайники, все уловки домовладельца оказывались раскрыты. В конце концов, доведенный до безумия, горожанин удавился.
Горничная была Зонарой. С ловкостью акробатки — спасибо дяде Гинко — она выбиралась из своего окна и по карнизу попадала в любое другое, по своему желанию. Снять с ноги кованый обруч, соединенный с цепью, тоже не составляло труда. Украденное Зонара прятала на чердаке, проникая в него через крышу.
После похорон жена домовладельца, похожая на яблоко, высушенное в темной каморке, сказала слугам:
— Я нищая и платить вам мне нечем. Те, кому некуда идти, могут остаться, пока дом еще не продали за долги.
Зонара не осталась, но, тронутая словами вдовы, подбросила почти все похищенное к дверям ее спальни.
Неизвестно, был ли у нее на самом деле талант к актерству, а вот к воровству — определенно был, и немалый. Слухи о нем скоро распространились далеко за пределы Аквилонии. Зонара путешествовала под видом скучающей молодой аристократки. Попадая в новый город, она в считанные дни обзаводилась поклонниками, входила в общество, присматривалась, а затем совершала дерзкую кражу, выполненную с эффектом.
Несколько раз ее ловили, но смерти Зонара всегда благополучно избегала. В целом новая жизнь ей нравилась, и она принимала ее целиком. Правда, изредка на нее накатывала тоска, ей становилось жаль себя почти до слез. От этого помогало только одно лекарство.
— Пойдем-ка, снимем здесь комнату колокола на три, — обратилась она к Конану. — Все равно до вечера нужно чем-то себя занять.
— В прошлый раз это закончилось ссорой, — напомнил варвар. — Ты разбила об меня табурет, помнишь?
— Это потому, что мы слишком затянули отношения, — ответила Зонара без тени смущения. — Сейчас мы только побудем вместе и все. Мне это очень нужно. Пойдем же! Последним мужчиной, перед которым я раздевалась, был палач в Кордаве. Он миляга, но слишком увлекается своей работой.
Конан ухмыльнулся, покачал головой, поднялся и подал ей руку.
— От тебя откажется только евнух, — произнес он, и вдвоем они поднялись из залы. Старик-виольщик даже не покосился им вслед.
Комната оказалась маленькой — кровать занимала ее более чем на три четверти. Резные деревянные ставни, сработанные не слишком аккуратным подмастерьем, были прикрыты — из-за этого солнечные пятна и тени лежали поперек покрывала причудливым узором.
— Не угодно ли господам серенады за отдельную плату? — спросил слуга из-за двери.
— Проваливай к Нергалу! — рявкнул варвар. Зонара рассмеялась. Она мгновенно избавилась от одежды и легла, глядя на мускулистую фигуру Конана, разоблаченную еще только до половины. Солнечный узор покрыл ее кожу.
— Сначала — поцелуй по-аквилонски, — требовательно сказала она, когда варвар подошел к кровати, и горячими губами приняла его плоть.
В искусстве телесной любви Зонара также была талантлива. К тому же ее тело, гибкое и сильное — спасибо дяде Гинко — словно само изобретало прихотливые позы, усиливающие страсть и наслаждение.
Кровать, как Конан и опасался, немилосердно скрипела и, подпрыгивая, стучала об пол толстыми ножками. Скоро, не выдержав яростного напора, она и вовсе развалилась, и любовники, громко смеясь, забарахтались в простынях уже на полу.
Через три поворота клепсидры оба утомились. Обернувшись покрывалом, Конан высунулся за дверь и громовым голосом потребовал холодного вина. Вероятно, грохот, учиненный любовниками, был слышен и в зале, во всяком случае, слуга, принесший кувшин и чаши, поглядел на варвара с большим уважением.
— Значит, мы договорились? — спросила Зонара мурлыкающим голосом, проводя шелковистой подошвой по ноге Конана.
— О чем? — удивился варвар, блаженно щурясь.
— Идем на дело вместе. Деньги пополам.
— Очень этого не люблю, — произнес он, мрачнея.
— Чего — «этого»?
— Сначала ты отдаешься мне, потому что тебе это «необходимо», а потом оказывается, что за эту услугу я должен чем-то платить. Может, сразу возьмешь деньги? У меня есть десять серебряных монет — более чем щедрая плата за ласку.
Зонара вскинулась и хлестнула Конана по щеке, отбив ладонь.
— Скотина! — закричала она. — Принимаешь меня за шлюху? Мне нужно пятьсот золотых, а свое серебро можешь смело…
— Особа с такими аппетитами, конечно, не шлюха, а деловая женщина, — перебил ее варвар, широко ухмыляясь. — Мне ведь денег не жалко. Я, если ты хочешь, и так с тобой поделюсь. Просто я привык работать один. Мне нет охоты отвечать за подручного.
— Отвечать? Перед кем? Мне не нужно, чтобы кто-то за меня отвечал, — злилась Зонара. — Если я вляпаюсь, отвечу за все сама. Опыт у меня есть. Боишься, что я тебя выдам?
— А если тебя убьют?
— Рано или поздно это произойдет. — Она пожала плечами. — К такому исходу я давно уже готова. Возьми меня в сообщницы, Конан. Клянусь поцелуем по-аквилонски, я очень тебе пригожусь. Ты ведь не знаешь того, что знаю я.
— Долго думать — не в моих привычках, — объявил варвар, надевая рубаху. — Хорошо. Только прежде скажи, что же тебе известно.
— Не обманешь?
— Когда я тебя обманывал?
— Дважды обманул. Один раз — с рыжей Анной, а другой…
— Ладно, неважно. Даю слово!
Зонара довольно потянулась. Процесс одевания занимал у нее считанные мгновения, но она никогда с этим не спешила — ей нравилось состояние наготы, нравилось, что на нее смотрят.
— Слушай же, мой неотесанный друг, — начала она. — Но сначала ответь: что ты знаешь о Дорсети?
— Он — богатый меняла, — сказал Конан. — С ним все ясно.
Зонара усмехнулась.
— Отец нынешнего Дорсети-старшего был золотарь.
— Ювелир?
— Нет, дерьмовоз. Он разбогател только под конец жизни.
— Нашел клад в дерьме?
— Не думаю. В любом случае, богатство свалилось на него вдруг. Он купил дом, перестроил его по собственному желанию и завел себе слуг. С большим успехом участвовал в нескольких торговых сделках и за зиму обогатился более чем в пять раз. Об этом есть сведения в архиве городского магистрата.
— Что ты делала в архиве?
— Наводила справки. Там есть много интересного про достопочтенных жителей этого города. Ну, так вот, в эту же зиму без вести пропала молодая женщина, сирота по имени Амбрис. Она находилась на попечении городского совета, который прикарманил деньги ее умерших родителей. Я видела ее портрет — так себе, ничего особенного: зеленые глаза, темные волосы, родинка на шее.
— При чем здесь это? — снова перебил ее Конан.
— Следствие решило, что ни при чем. Слушай дальше. Разбогатевший золотарь умер. Его сын долго пытался продолжить обогащение фамилии. В этом ему помогала сестра, впоследствии вышедшая замуж за одного провинциального графа, что тебе уже известно со слов герцога Мироваля. По первости Дорсети терпел большие убытки. Но вот однажды удача вернулась в их дом. Бывший уже на грани разорения, он не только вернул отцовские денежки, но и приумножил их в пять раз. Это было пятнадцать лет назад. В эту же зиму в Галпаране исчезла без следа юная Домина, дочь ювелира, погибшего за три зимы перед тем. По описаниям, у нее были зеленые глаза и маленькая родинка на шее.
— Пустое совпадение, — сказал Конан.
— Как бы не так! С тех пор трижды, по одной в пять лет, пропадали девушки или женщины-сироты, и у каждой были глаза зеленого цвета и темные волосы. И родинка. И каждый раз, в зиму исчезновения, Дорсети обогащался…
— Позволь-ка догадаюсь… в пять раз, правильно?
— Да! Это совпадение? Ты веришь, что это случайность?
Конан потер кулаком лоб.
— Или ты больна на голову, или здесь пахнет магией, — процедил он. — А может, и хуже.
— Гораздо хуже! Сестра Дорсети послала Ремину к нему в лапы. И это тоже не случайно.
Зонара ликовала, видя недоумевающую физиономию северянина.
— Проклятье, почему я не догадался узнать у герцога внешность Ремины? — прорычал он.
— Потому что ты осел, — улыбнулась его сообщница. — Смотри-ка!
С этими словами она протянула ему небольшой медальон, оправленный в черненое серебро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11