Раз в два месяца его подсаживали к новой жертве, чаще всего к новичкам.
С Люпионе, никак не тянувшего на новичка, у Скиннера выходило не очень. Все, что пока стукач пока имел сообщить начальству это длинный список итальянских ругательств, услышанных в свой адрес. Если бы не перспектива условно-досрочного Чак Бритва давно бы задушил крысу своими руками.
Задушил. Своими руками. Cегодня эта мысль казалась особо притягательной.
С ней-то он и заснул.
– Здравствуй, Чак, – сказала блондинка в красном платье. – Ты же не забыл меня? Не забыл милую Ангелину?
Люпионе помотал головой. Ее разве забудешь?
– Ты же была утром в другом платье, – сказал он.
Ангелина провела ладонями по бедрам, разгладила шелк.
– Это платье я надела специально для тебя. Тебе нравится?
Люпионе промычал что-то похожее на «ничего себе». Он плохо разбирался в тряпках и предпочитал баб совсем без них.
– Я надевала его все два раза, – тихо сказала Ангелина, приближаясь к нему вплотную. – Первый раз на мою свадьбу.
– Ты замужем? – Люпионе боролся с желанием попятиться назад.
Близость этой девицы с некоторых пор вызывала у него в желудке спазмы.
– Не знаю, можно ли назвать это замужеством, – Ангелина провела длинным ногтем по подбородку и шее Люпионе. – Люди не признали нас, церковь отвергла. Семья отвернулась от нас. Мы вынуждены были бежать, скрываться. Потомки древнего рода, мы зарабатывали на жизнь презренным ремеслом циркачей.
– Кем был твой муж? Почему с вами так обошлись?
Взгляд Ангелины затуманился.
– Мой супруг, Дитрих, он был лучшим из мужчин. Наследником графской усадьбы. Поэтом. Искуснейшим бойцом на ножах. Непривзойденным любовником. Он был моим братом.
Любую другую женщину, спавшую с собственным братом, Люпионе обозвал бы «шлюхой». Но на Ангелину у него не поворачивался язык. Прилип к гортани.
– Мой брат подарил мне это платье в ту ночь, когда я стала принадлежать ему, – Ангелина улыбнулась. – Навечно. А на заходе солнца следующего дня меня облачили в него снова. Для них это была память о кровном грехе, связавшем меня и Дитриха. Для меня знак того, что вечность теперь принадлежит нам двоим.
Она отошла в сторону. Чак Люпионе увидел за ее спиной могильный камень. Эпитафия готическим шрифтом гласила:
ANGELINA VON MESSER
1889-1913
RUHIG SEI DEINE SEELE 2
– Я надела мое платье дважды, – шептала Ангелина на ухо Люпионе. – Первый раз на свою свадьбу. Второй раз на свои похороны.
Ее дыхание отдавало ледяным холодом. Закричав от ужаса, Люпионе шагнул назад, споткнулся о кучу мокрой земли.
И полетел в разрытую могилу.
Люпионе сел на нарах, обливаясь потом. Теперь он вспомнил весь утренний разговор. Целый день в его памяти зияла необъяснимая дыра, заполненная слепым страхом. Люпионе напрочь забыл «дело», о котором говорила Ангелина. Таково было ее желание – взвести его, как часовую бомбу, заставив действовать в нужный час.
Стрелки были установлены на полночь.
Ангелина предлагала Люпионе совершить побег из самой охраняемой городской тюрьмы. Для этого надо было сделать сущий пустяк.
Ровно в двенадцать часов задушить храпящего на нарах Скиннера.
Остальное Ангелина обещала сделать сама.
Люпионе не успел сказать ей и третьей части того, что он думает по поводу этого безумия. На словах «тупая сука» Ангелина нежно взяла Чака Бритву за шею.
И без видимых усилий оторвала его от пола одной рукой.
Наконец-то он понял, что за сырой запах облаком окружал Ангелину. Особенно сильно его источали тонкие пальцы, сжимающие шею Люпионе.
Запах мокрой земли.
Хрипя и суча ногами, гроза Нью-Йорка висел в воздухе. Держа его на вытянутой руке, Ангелина заглядывала снизу в закатывающиеся глаза Люпионе и повторяла, что он должен сделать.
Каждое слово врезалась в него, как слова эпитафии в могильный камень.
Эпитафии Чарльзу Скиннеру, мелкому карманнику и стукачу.
Родился в июне тысяча восемьсот девяносто седьмого, в Рэдсан Виллэдж, штат Небраска.
Умер в марте тысяча девятьсот двадцать девятого, в Нью-Йорке, штат Нью-Йорк.
Задушен соседом по камере.
Сначала спящий Скиннер и не думал сопротивляться. Но когда пальцы Люпионе нащупали его кадык, он проснулся, стал метаться, полез руками Чаку в лицо.
Пришлось несколько раз хорошенько приложить его затылком о нары. Так он совсем затих, только уже в конце засучил ногами.
И умер. Распухший язык вывалился изо рта Скиннера. В лунном свете он казался черным. Падавший из маленького окошка луч, омыл лицо убитого белизной, вернув ему спокойствие сна, не отягощенного кошмарами.
Для Чака Люпионе кошмар только начинался.
Темная дымка в лунном луче. Тонкие струйки, набирающего плотность тумана просачивались в окошко. Они следовали путем белого света, подбираясь к трупу Скиннера.
Закружились вокруг него черной метелью. Люпионе отшатнулся. Туман собрался в плотное облако-веретено. Оно прошлось вдоль тела мертвеца, от лба до пяток. Зависло над полом.
И, разом уплотнившись, превратилось в Ангелину фон Мессер.
– Ты неплохо постарался, – сказала она, поправляя прическу. – Пожалуй, ты заслужил награду. Как насчет поцелуя?
За спиной Люпионе была холодная стена. Дальше некуда было отползать от зрелища второй пары острых клыков, украшавших улыбку Ангелины.
– Как жаль, что у Маэстро на тебя другие планы, – Ангелина причмокнула. – После такого трудного перемещения я согласна даже на грязную свинью вроде тебя.
Люпионе издал тихий воющий звук крайнего ужаса.
Но Ангелина больше не обращала на него внимания. Она подошла к двери и несколько раз громко ударила в нее кулаком. От ударов металл проминался.
Не прошло и минуты, с той стороны в окошко заглянул охранник. Можно было представить его удивление, когда вместо Люпионе и Скиннера он увидел девицу в черном декольтированном платье.
Он даже не позвал никого на помощь перед тем, как распахнуть дверь.
Молниеносным движением Ангелина отдернула юбку, напомнив Люпионе их утреннее «знакомство».
На ней по-прежнему были черные чулки на подвязках. На бедре же Ангелина теперь носила кожанный ремешок с продетыми в петли метательными ножами. Перекрестья ножей были сделаны в форме крыльев нетопыря.
Три ножа перекочевали к ней в ладонь, расположившсь веером. И, преодолев короткое расстояние до открытой двери, вознились в глазницы и горло охранника.
Рыжий ирландец умер сразу и без единого звука.
– Вставай, – бросила Ангелина в сторону Люпионе. – Снимай с него одежду и надевай на себя. Так мне будет проще вывести тебя отсюда.
Что мог бы рассказать о самом дерзком за историю Большого Яблока тюремном побеге его главный свидетель и участник?
Как его спутница свернула шею еще двум охранникам, а третьему прокусила яремную вену. И выпила его до трупной синевы на изуродованном паникой лице.
Как по дороге она открывала двери камер, выпуская на свободу убийц, насильников, грабителей и прочих заблудших агнцев. Чтобы в грядущей суматохе ей было легче отвести глаза охране.
Как во дворе тюрьмы Ангелина вдруг превратилась в вихрь темных частиц. И исчезла.
Чьи-то необычайно сильные руки подхватили Люпионе подмышки и повлекли вверх. К гребню стены, опутанному спиралью колючей проволоки. В ноздри ему ударила непонятного происхождения вонь.
Живот Люпионе скрутило. В самой верхней точке руки отпустили его, и он полетел через стену. Если бы он не выблевал весь ужин во время кровавой трапезы Ангелины, то его бы вывернуло сейчас.
На полдороге к мостовой невидимый, отвратительно пахнущий летун вновь подхватил Люпионе. Жутко хохоча, он швырнул Чака Бритву с уже безопасной высоты на тротуар.
Возле своего лица Люпионе увидел краешек черного плаща и трость, упирающуюся в мостовую. Рядом зарокотал мотор, раздался шорох шин. Хлопнула дверца.
– Вставайте, – приказал хозяин трости. – И полезайте в авто.
Внутри огромного лимузина пахло землей. Между сиденьями стоял раскрытый гроб. В нем, свернувшись игривым калачиком, лежала Ангелина. Она смотрела на Люпионе, поигрывая одним из своих ножей.
Напротив Чака Бритвы сидел человек с тростью, в черном плаще и цилиндре. В его внешности, манере говорит, и смотреть на собеседника было нечто пугающее куда сильнее, чем хищные повадки Ангелины.
– Я не спрашиваю, хотите ли вы нам помочь, – сказал он, презрительно кривя породистый рот. – Это не имеет значения. Я не буду рассказывать, что вас ждет, вы сами узнаете все совсем скоро. Но одно я скажу вам, потому что это доставит мне удовольствие. А последние триста лет мое удовольствие – единственное, ради чего я продолжаю жить.
Он указал на Люпионе набалдашником трости в виде человеческой руки, сжимающей шар.
– Вы абсолютный и законченный подонок. В вашей душе нет ни капли жалости, любви и сострадания. Все, что движет вами, позывы вашего желудка и чресел. Голод, страх, ненависть, похоть. Вы настоящее животное, мистер Люпионе. Зверь в обличии человека, – господин в черном плаще улыбнулся. – Именно поэтому я вас и выбрал.
Набалдашник трости вспыхнул голубым светом. Обшивка сидения вокруг Чака Бритвы лопнула, оттуда полезли цепи, обвившие его тело. Они сковали его намертво, оставив свободной только левую руку.
– Я помогу вам обрести себя, – незнакомец достал из-под сидения ящик из черного дерева с металлическими накладками по углам. Открыл его.
В ящике лежал загадочный предмет. Распоротая кожаная перчатка с длинными изогнутыми лезвиями на пальцах.
Незнакомец взял перчатку в руки. Присмотревшись, Люпионе понял, что она сделана из человеческой кожи. На пальцах сохранились следы от колец. Металлические лезвия росли, похоже, прямо из-под ногтей.
– То, что вы видите, принадлежало великому воину и могущественному магу. Его яростный дух по сей день заключен в металле, – незнакомец нагнулся вперед и надел перчатку Люпионе.
От прикосновения ветхой кожи по руке Люпионе побежали мурашки. С отвращением и страхом он почувствовал, как перчатка липнет к его предплечью.
– Надеюсь, ваше тело придется ему по вкусу. В вас так мало человека и там много зверя. Как и было в нем. Вы должны ему понравиться. Вы должны напомнить ему его самого. В противном случае он просто разорвет вас, как поступал с остальными. И все наши старания окажутся напрасны.
Руку Люпионе охватила неописуемая боль. Чужая кожа прирастала к нему, стальные когти сплавлялись с кончиками его пальцев.
– Да, – кивнул головой незнакомец. – Вот так. Отлично.
Левая рука Люпионе покрылась черной жесткой шерстью вокруг перчатки. Он слышал хруст, чувствовал, как его кости принимают новую форму. Боль стала нестерпимой.
Чак Люпионе открыл рот, чтобы закричать.
Из его груди вырвался полный ярости волчий вой.

8.03.29 (сегодня днем)


15

Телефон звонил, звонил, звонил. Джейн приподнялась на локте и смахнула его с тумбочки. Упала обратно лицом в подушку.
– Джейн? Джейн!?
Голос в упавшей на пол трубке был голосом Ричарда Фуллера. Главного редактора, ее босса. Давай, Джейн, скажи что-нибудь, если не хочешь с сегодняшнего дня получать пособие.
– Алло? – ничего лучше она не могла придумать.
– Жду тебя через час у себя. Не опаздывай.
Короткие гудки.

16

Странности, замеченные в прошлый визит к Старику, продолжались. Более того, они приняли обвальный характер!
Коробка с сигарами стояла закрытой. Вместо дыма в комнате пахло благовониями. На мистере Фуллере был все тот же зеленый галстук с поехавшим набок узлом. Клетчатый пиджак висел на спинке кресла. Судя по его виду и несвежему воротнику рубашки, Старик спал прямо в кабинете.
Джейн совсем не удивилась, что Фуллер даже не обмолвился о ее недельном отсутствии.
У шефа очередное Великое Озарение. И, кажется, совсем протек чердак.
– Профессор Элайджа Дедстоун. Ученый, путешественник, исследователь. Первооткрыватель Запретного Города Вечитлан.
Джейн не выдержала.
– Простите, мистер Фуллер. Но с каких пор «Миднайт Миррор» стала научно-популярным изданием? Или Профессор Дедстоун имеет другие достижения помимо сугубо научных? Живет, питаясь бутылочным стеклом? Ходит по потолку? Умеет гипнотизировать змей и налоговых инспекторов?
Фуллер остался глух к ее иронии. В устремленных на Джейн глазах было не больше выразительности, чем в линзах ее фоторужья. Все же что-то очень, очень непонятное творилось с главным редактором.
– Профессор Дедстоун остановился в отеле «Даймонд-Плаза», – сообщил Ричард Фуллер. – Седьмой этаж, президентские апартаменты. Тебе следует быть там к двум часам.
«Или отправляться на биржу труда», – мысленно закончила за него Джейн.

17

На стук в дверь президентского номера долго никто не отвечал. Джейн уже с облегчением решила, что встреча отменяется.
Когда дверь распахнулась, она с трудом удержалась от старого доброго слова из четырех букв.
– Профессор Дедстоун? – спросила Джейн.
В ее голосе звучало недоверие. Человек, открывший дверь, мало походил на почтенного ученого. Скорее на бывшего вояку из Европы, подрабатывающего телохранителем.
Голландец или австриец, высокий, худощавый, светловолосый. Загорелое лицо могло бы считаться симпатичным, если бы не въевшееся в него жесткое выражение. Поджатые губы, прищуренные глаза. И ужасные глубокие шрамы на правой щеке.
Одет не по сезону, в светлый парусиновый костюм. Расстегнутая на две пуговицы салатная рубашка открывает крепкую шею. Нет, следует признать, лицо его не совсем портит. Придает этакое брутальное своеобразие.
– Нет. Меня зовут Рудольф Вольфбейн, – он учтиво наклонил голову. – А вы миссис Картер?
– Мисс Картер. Джейн.– ее щеки обдало жаром.
– Профессор ожидает вас, – Рудольф уступил ей дорогу.
«Не думай о том, какая у тебя прическа. Не думай, что эти брюки тебя полнят. Думай над вопросом – зачем известному ученому личный телохранитель».
Не думай над тем, куда уводят тебя стальные глаза этого телохранителя.
Глаза, видевшие больше, чем ей доводилось снимать на пленку.

– Присаживайтесь, мисс Картер, – Рудольф указал ей на огромное кресло, в котором Джейн тут же утонула.
1 2 3 4 5 6 7 8