https://wodolei.ru/catalog/stoleshnicy-dlya-vannoj/pod-rakovinu/
От старого друга у Раухэйзена не было секретов. Барентин обещал осторожно вытянуть свои щупальцы. Он отправился в Париж, где ему удалось переговорить с Венцелем, и был счастлив, когда возвратился к Раухэйзену с сообщением, что Венцель настаивает на раздельном имуществе супругов.
Старик Раухэйзен облегченно вздохнул. «Супружество продлится год-два, – сказал он себе. – Я знаю Шелленберга и знаю свою дочь». Но что леди Уэсзерли, урожденная Эстер Раухэйзен, пошла замуж за авантюриста, – эта мысль была для него нестерпима.
14
– Венцель уже неделю в Берлине?
Изумленно и недоверчиво смотрела Женни на Штобвассера.
Да, господин Шелленберг вернулся уже неделю назад. И Штобвассер добавил, что в груневальдской вилле в последнее время кипит лихорадочная работа по окончательной ее отделке.
– Он долго отсутствовал и, вероятно, очень занят, – пыталась Женни оправдать Венцеля.
Но, оставшись одна, спросила себя, грустная и взволнованная: «Почему он не приходит ко мне? Почему не телефонирует?» Она, конечно, слышала о помолвке. Узнать это было ей тяжело, эта мысль угнетала, эта мысль давила, но надо было примириться с нею, если ему доставляла удовольствие женитьба на этой избалованной женщине. Отчего бы ему не жениться? Что ей до этого? Только бы он остался хорошим другом, каким был до сих пор. Большего она не требовала.
Венцель опять уехал, опять вернулся. Никаких вестей от него. Но однажды, – погода уже стояла осенняя, – маленький Штольпе принес ей от Венцеля письмо, которое мог выдать только под расписку.
«Какая торжественность, какие формальности!» – подумала, бледнея, Женни. Она только что оделась к выходу, автомобиль был подан, чтобы отвезти ее в театр на репетицию. Премьера была уже объявлена, через неделю ей предстояло дебютировать.
Женни сняла перчатки и робко распечатала письмо.
«Отчего так дрожит у меня рука?» – воскликнула она. Она пробежала письмо. Кровь опять отлила у нее от лица. Потом она отложила письмо Венцеля в сторону, распорядилась отправить автомобиль в гараж и отменить в театре репетицию «вследствие внезапного недомогания». Потом сняла шляпу, пальто и принялась безостановочно ходить по своим комнатам взад и вперед. Пробило три часа. Стол был накрыт, но Женни только покачала головой. Она все еще ходила взад и вперед. В шесть часов ей передали карточку капитана Макентина. Ах да, в письме Венцеля говорилось ведь о том, что в шесть часов к ней явится капитан Макентин, чтобы уладить с ней «все дальнейшее». Женни положила карточку на стол, сделала рукою жест отказа и опять пустилась бродить по комнатам.
Стемнело. В столовой зажгли свет, подали ужин, но Женни снова только покачала головою, не останавливаясь ни на мгновение. В поздний час ночи она, наконец, разделась, накинула на себя мягкий шелковый халат и опять зашагала взад и вперед. Забрезжил день, и вдруг она увидела, в сумерках рассвета, лежавшее на столе письмо Венцеля. Тогда она опустилась на стул и тихо заплакала, закрыв лицо руками, но сейчас же встала опять и вновь заходила по комнатам, бледная и растерянная.
Испуганная. камеристка пыталась успокоить ее. Телефон трещал. Капитан сделал еще одну попытку поговорить с ней, позвонили из театра.
– Я не приеду на репетицию, я не буду играть, не буду дебютировать. Скажите им это.
И снова пустилась Женни безостановочно бродить взад. И вперед.
Женни жила в каком-то дурмане. Она сама себе казалась как бы чужою. Все эти прекрасные вещи, которые она раньше любила, представлялись ей мертвыми и чужими. Эти две китайские фарфоровые вазы в метр высотою, – когда-то в них стояли целые кусты сирени в цвету, кусты роз, астр, гладиолусов и хризантем, когда-то, давно, – теперь у них был холодный и враждебный вид. Им самим хотелось, чтобы их отсюда убрали. Все эти вещи вокруг принадлежали ей. Венцель все это подарил ей – и дом, и все, что в нем. Но она не хотела их. Только несколько дней собиралась она оставаться здесь, пока не будет в силах принять какое-нибудь решение. Потом он все, все получит от нее обратно. Ничего она не хотела иметь от него.
О, это письмо!
Зачем, зачем он написал это письмо, неужели не нашел для нее больше трех минут времени? Отчего не пришел к ней и сам всего не сказал? Для чего эта внезапная холодность, этот чуть ли не деловой тон? Разве она вещь, которую покупают и отдают обратно, когда она перестает нравиться? Если он, как сказано было в письме, «собирался построить свою жизнь на совершенно иных основаниях», то разве она ему в этом мешала? «Все дальнейшее обсудит с тобой Макентин». Все дальнейшее…
И снова зашагала Женни по комнатам. «Я отравлена, – говорила она себе, – это письмо меня отравило, я не знала, что слова могут быть ядом».
Женни пригласила к себе Штобвассера. Он явился немедленно, взволнованный, озадаченный. С тех пор как его дела поправились, он сбросил с себя прежнюю чудаковатую одежду представителя богемы и купил себе новый костюм. Костюм был слишком широк, яркий галстук повязан криво, воротник слишком высок, и цвет носков неудачно выбран. В сущности, вид у него был еще комичнее, чем раньше. Все эти мелочи заметила Женни, хотя была оглушена своим горем.
– Штобвассер, прочтите, пожалуйста, это письмо, – сказала она и протянула ему письмо Венцеля.
Штобвассер в ужасе посмотрел на нее, – так сильно изменилась она за короткое время. Она была бледна и прозрачна, как чахоточная. Потом он уткнулся острым носом в письмо Венцеля и гневно покачал своей черной, дикой гривой.
– Деловое письмо! – в негодовании сказал он. – Такой грубости я никогда бы не ожидал от Шелленберга.
– Не браните его, – тихо возразила Женни, наморщив страдальчески лоб и отстраняюще вытянув руки. – Эта женщина лишила его рассудка.
Штобвассер сделал слабую попытку утешить ее, но она его не слушала, не отвечала ему. Тогда он умолк. Он сам пригласил себя на ужин, чтобы побыть с несчастною Женни, но Женни почти не прикасалась к еде. Штобвассер болтал, делал вид, словно ничего не случилось, рассказывал множество пустяков и анекдотов. Из его квартиры улетел попугай Гурру и привел в смятение весь квартал. Наконец, его поймали пожарные.
Женни чуть-чуть улыбалась перекосившимися губами. Она сидела в кресле, опустив узкое лицо на бледные руки. В десять часов Штобвассер ушел от нее, и она опять зашагала по комнатам.
Она написала Еве Дукс, которая стала ее лучшей подругой. Но Ева могла прийти только в воскресенье днем, И то на один лишь час.
– Прочти это письмо, Ева, – сказала Женни.
Ева, молчаливая, тихая, сдержанная Ева, прочла письмо. Потом она некоторое время стояла безмолвно. Она положила Женни руки на плечи, провела пальцами по ее волосам и сказала:
– Ты должна это вынести, Женни, жизнь тяжела. Думай о своей работе.
Женни покачала головою. Она не могла этого вынести, она не могла работать.
Так просидела Ева час, не говоря ни слова. Выпила полчашки чаю, ушла, и Женни опять принялась ходить взад и вперед. Все шторы в ее комнате были опущены.
Чуть ли не каждый день ей подавали карточку капитана Макентина. Наконец, она допустила его к себе, но только чтобы сказать ему, что она не может принять дара от господина Шелленберга и что она просит капитана Макентина впредь не утруждать себя. Макентин пытался возразить, объясниться, извиниться, но Женни легким знаком руки предложила ему уйти. С глубоким поклоном, выражавшим все его уважение к страданию Женни, Макентин попятился к дверям.
15
Михаэль Шелленберг был вне себя. Четверть часа подряд сыпал он проклятиями, и со времени основания общества «Новая Германия» никто еще не видел его в таком гневе. Точно в него черт вселился вдруг.
В книгах обнаружились неправильности, и в конце концов выяснилось, что один из коммерческих директоров общества совершил крупные подлоги. Убыток составлял около полумиллиона марок. Скандал! Как теперь набросятся на общество газеты!
И, действительно, печать не пощадила общества. Некоторые газеты опять стали требовать, чтобы общество, работавшее, правда, в тесном контакте с правительством, но совершенно самостоятельно, было, наконец, подчинено правительственному контролю. Иные журналисты дошли даже до утверждения, что казенные и общественные деньги расходуются непроизводительно. Один из них писал: «Трудовые гроши рабочего класса проматываются в барах и дансингах».
– Не угодно ли! – крикнул Михаэль и яростно рассмеялся. – Мы, не владеющие ни одним собственным пфеннигом, мы, посвящающие весь свой труд общественным целям, – оказывается, проматываем деньги в дансингах и барах! О, этот негодяй!
А между тем именно к этому коммерческому директору он всегда относился с особым доверием.
– Как может так обманывать наружность?
Атмосфера недоброжелательства, даже враждебности окружала Михаэля. Часто в эти дни он думал о Венцеле, который несколько лет назад предсказал ему это враждебное отношение к его затее. Были в Германии политические партии, жившие на счет раскола в германском народе. Для них он был бельмом на глазу. Были группы, опасавшиеся нарушения их частных интересов. И, действительно, конкуренция общества вынуждала их улучшать способы производства и довольствоваться меньшими барышами. Для них тоже Михаэль был бельмом на глазу. Сельские хозяева подозрительно косились в его сторону. Они, с завистью читали отчеты о принадлежащих обществу садах и огородах, отчеты о его поставленных на промышленный /ад имениях. Были честолюбцы, не прощавшие Михаэлю его успехов, завистники, во всем знавшие больше толку.
– О этот негодяй! – повторял Михаэль.
А тут еще три неприятные истории с его братом, его развод. породивший много разговоров, и эта покупка фамильной герцогской драгоценности… Многие его противники, как это ни странно, возлагали на него ответственность за поступки брата, намекали, что Венцель своим состоянием будто бы в значительной степени обязан делам с обществом «Новая Германия».
Михаэль поместил в прессе заметку, что убытки, причиненные обществу подлогом, будут покрыты друзьями общества. Он надеялся, что Венцель, часто выказывавший щедрость, поможет ему. Венцель ему, однако, даже не ответил.
Как бы то ни было, прошло несколько недель, прежде чем к Михаэлю, переутомленному, измотавшему себе нервы, вернулось его самообладание. Тогда он стал относиться ко всем нападкам немного спокойнее.
Как они ни шумели, как ни забрасывали его грязью, одно обстоятельство было неоспоримо и наполняло его ликованием: общество «Новая Германия» с каждым месяцем росло. Не было провинции, местности, не было такого города или городка, где бы взволнованно не обсуждались проекты к цели общества. План переустройства Германии был теперь разработан в мельчайших подробностях: каналы, которые должны были соединить отдельные водные артерии, железнодорожные магистрали ускоренного движения для сближения друг с другом крупных экономических центров, автомобильные шоссе, которые предстояло проложить, водяные, ветряные, силовые станции. Это была гигантская работа на десять, двадцать, пятьдесят лет. Но она должна была возродить страну в ее величии, и повсюду люди ревностно и воодушевленно принялись за осуществление плана.
Сотни тысяч молодых людей были восторженными приверженцами Михаэля. Сотни тысяч добровольных помощников строили каналы и дороги. Женские организации предложили ему свое сотрудничество. В бараках общества не было грязи, болезней, рваного белья и рваного платья, – все благодаря заботливости женщин.
Бесстрашно шел Михаэль – согласно девизу общества против голода и нищеты, и повсюду оживал угасший дух солидарности.
Его преобразования и его идея строго планомерного, органического хозяйства в государстве вызвали сенсацию за границей. Приезжали комиссии осматривать растущее дело.
Приблизительно полгода назад Михаэль основал общество «Новая Европа». Аналогичные принципы, примененные в соответствии с потребностями отдельных стран Европы, должны были преобразовать все европейские государства. Отдельные страны обменивались бы своим опытом без всякого секретничания, сообщали бы друг другу об успехах садоводства и огородничества, сельского хозяйства, жилищного строительства, машиностроения. Довольным европейским народам – разве это не было ясно? – предстояло создать довольную Европу, которой покамест не существовало. Таможенные пошлины, заставы, паспорта – все это должно было исчезнуть. Под давлением хозяйственного преобладания Соединенных Штатов Америки Европа рано или поздно будет вынуждена ввести у себя повсеместно плановое хозяйство или же стать рабом американского капитала.
А когда Европа дойдет до такого состояния, то всего лишь два-три шага будут отделять ее от Соединенных Штатов Европы! И они возникнут – завтра, послезавтра…
Михаэль неустанно работал над этими проблемами. До поздней ночи склонялась над стенограммами Ева Дукс.
– Так это будет, так и не иначе! – восклицал Михаэль.
Основанная им газета «Новая Европа» распространялась в миллионах экземпляров на всех языках. В бесчисленных собраниях он выступал с бурным успехом. Если бы европейские государства расходовали на более производительные цели те деньги и ту рабочую силу, которые они ныне тратят на содержание войск, то уже теперь европейские народы не знали бы голода и нищеты! И новый день занялся бы над Европой!
Этот день был близок.
– Так это будет, так и не иначе! – кричал Михаэль, и Ева стенографировала, порхая рукою.
Многие глумились над оптимизмом Михаэля. Другие боролись против него с бешеным фанатизмом. По мере того, как росло число приверженцев, росло и число врагов.
16
Шурша, остановился блестящий черный автомобиль, – новенький, как только что выпавший из-под штампа гвоздь, – на широкой, усыпанной гравием дороге перед виллою Шелленберга в Груневальде. Лакеи стояли шпалерами на широкой лестнице крыльца. Дворецкий, почтенного вида пожилой человек, бывший полковой командир, услужливо бросился вниз по лестнице к автомобилю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Старик Раухэйзен облегченно вздохнул. «Супружество продлится год-два, – сказал он себе. – Я знаю Шелленберга и знаю свою дочь». Но что леди Уэсзерли, урожденная Эстер Раухэйзен, пошла замуж за авантюриста, – эта мысль была для него нестерпима.
14
– Венцель уже неделю в Берлине?
Изумленно и недоверчиво смотрела Женни на Штобвассера.
Да, господин Шелленберг вернулся уже неделю назад. И Штобвассер добавил, что в груневальдской вилле в последнее время кипит лихорадочная работа по окончательной ее отделке.
– Он долго отсутствовал и, вероятно, очень занят, – пыталась Женни оправдать Венцеля.
Но, оставшись одна, спросила себя, грустная и взволнованная: «Почему он не приходит ко мне? Почему не телефонирует?» Она, конечно, слышала о помолвке. Узнать это было ей тяжело, эта мысль угнетала, эта мысль давила, но надо было примириться с нею, если ему доставляла удовольствие женитьба на этой избалованной женщине. Отчего бы ему не жениться? Что ей до этого? Только бы он остался хорошим другом, каким был до сих пор. Большего она не требовала.
Венцель опять уехал, опять вернулся. Никаких вестей от него. Но однажды, – погода уже стояла осенняя, – маленький Штольпе принес ей от Венцеля письмо, которое мог выдать только под расписку.
«Какая торжественность, какие формальности!» – подумала, бледнея, Женни. Она только что оделась к выходу, автомобиль был подан, чтобы отвезти ее в театр на репетицию. Премьера была уже объявлена, через неделю ей предстояло дебютировать.
Женни сняла перчатки и робко распечатала письмо.
«Отчего так дрожит у меня рука?» – воскликнула она. Она пробежала письмо. Кровь опять отлила у нее от лица. Потом она отложила письмо Венцеля в сторону, распорядилась отправить автомобиль в гараж и отменить в театре репетицию «вследствие внезапного недомогания». Потом сняла шляпу, пальто и принялась безостановочно ходить по своим комнатам взад и вперед. Пробило три часа. Стол был накрыт, но Женни только покачала головой. Она все еще ходила взад и вперед. В шесть часов ей передали карточку капитана Макентина. Ах да, в письме Венцеля говорилось ведь о том, что в шесть часов к ней явится капитан Макентин, чтобы уладить с ней «все дальнейшее». Женни положила карточку на стол, сделала рукою жест отказа и опять пустилась бродить по комнатам.
Стемнело. В столовой зажгли свет, подали ужин, но Женни снова только покачала головою, не останавливаясь ни на мгновение. В поздний час ночи она, наконец, разделась, накинула на себя мягкий шелковый халат и опять зашагала взад и вперед. Забрезжил день, и вдруг она увидела, в сумерках рассвета, лежавшее на столе письмо Венцеля. Тогда она опустилась на стул и тихо заплакала, закрыв лицо руками, но сейчас же встала опять и вновь заходила по комнатам, бледная и растерянная.
Испуганная. камеристка пыталась успокоить ее. Телефон трещал. Капитан сделал еще одну попытку поговорить с ней, позвонили из театра.
– Я не приеду на репетицию, я не буду играть, не буду дебютировать. Скажите им это.
И снова пустилась Женни безостановочно бродить взад. И вперед.
Женни жила в каком-то дурмане. Она сама себе казалась как бы чужою. Все эти прекрасные вещи, которые она раньше любила, представлялись ей мертвыми и чужими. Эти две китайские фарфоровые вазы в метр высотою, – когда-то в них стояли целые кусты сирени в цвету, кусты роз, астр, гладиолусов и хризантем, когда-то, давно, – теперь у них был холодный и враждебный вид. Им самим хотелось, чтобы их отсюда убрали. Все эти вещи вокруг принадлежали ей. Венцель все это подарил ей – и дом, и все, что в нем. Но она не хотела их. Только несколько дней собиралась она оставаться здесь, пока не будет в силах принять какое-нибудь решение. Потом он все, все получит от нее обратно. Ничего она не хотела иметь от него.
О, это письмо!
Зачем, зачем он написал это письмо, неужели не нашел для нее больше трех минут времени? Отчего не пришел к ней и сам всего не сказал? Для чего эта внезапная холодность, этот чуть ли не деловой тон? Разве она вещь, которую покупают и отдают обратно, когда она перестает нравиться? Если он, как сказано было в письме, «собирался построить свою жизнь на совершенно иных основаниях», то разве она ему в этом мешала? «Все дальнейшее обсудит с тобой Макентин». Все дальнейшее…
И снова зашагала Женни по комнатам. «Я отравлена, – говорила она себе, – это письмо меня отравило, я не знала, что слова могут быть ядом».
Женни пригласила к себе Штобвассера. Он явился немедленно, взволнованный, озадаченный. С тех пор как его дела поправились, он сбросил с себя прежнюю чудаковатую одежду представителя богемы и купил себе новый костюм. Костюм был слишком широк, яркий галстук повязан криво, воротник слишком высок, и цвет носков неудачно выбран. В сущности, вид у него был еще комичнее, чем раньше. Все эти мелочи заметила Женни, хотя была оглушена своим горем.
– Штобвассер, прочтите, пожалуйста, это письмо, – сказала она и протянула ему письмо Венцеля.
Штобвассер в ужасе посмотрел на нее, – так сильно изменилась она за короткое время. Она была бледна и прозрачна, как чахоточная. Потом он уткнулся острым носом в письмо Венцеля и гневно покачал своей черной, дикой гривой.
– Деловое письмо! – в негодовании сказал он. – Такой грубости я никогда бы не ожидал от Шелленберга.
– Не браните его, – тихо возразила Женни, наморщив страдальчески лоб и отстраняюще вытянув руки. – Эта женщина лишила его рассудка.
Штобвассер сделал слабую попытку утешить ее, но она его не слушала, не отвечала ему. Тогда он умолк. Он сам пригласил себя на ужин, чтобы побыть с несчастною Женни, но Женни почти не прикасалась к еде. Штобвассер болтал, делал вид, словно ничего не случилось, рассказывал множество пустяков и анекдотов. Из его квартиры улетел попугай Гурру и привел в смятение весь квартал. Наконец, его поймали пожарные.
Женни чуть-чуть улыбалась перекосившимися губами. Она сидела в кресле, опустив узкое лицо на бледные руки. В десять часов Штобвассер ушел от нее, и она опять зашагала по комнатам.
Она написала Еве Дукс, которая стала ее лучшей подругой. Но Ева могла прийти только в воскресенье днем, И то на один лишь час.
– Прочти это письмо, Ева, – сказала Женни.
Ева, молчаливая, тихая, сдержанная Ева, прочла письмо. Потом она некоторое время стояла безмолвно. Она положила Женни руки на плечи, провела пальцами по ее волосам и сказала:
– Ты должна это вынести, Женни, жизнь тяжела. Думай о своей работе.
Женни покачала головою. Она не могла этого вынести, она не могла работать.
Так просидела Ева час, не говоря ни слова. Выпила полчашки чаю, ушла, и Женни опять принялась ходить взад и вперед. Все шторы в ее комнате были опущены.
Чуть ли не каждый день ей подавали карточку капитана Макентина. Наконец, она допустила его к себе, но только чтобы сказать ему, что она не может принять дара от господина Шелленберга и что она просит капитана Макентина впредь не утруждать себя. Макентин пытался возразить, объясниться, извиниться, но Женни легким знаком руки предложила ему уйти. С глубоким поклоном, выражавшим все его уважение к страданию Женни, Макентин попятился к дверям.
15
Михаэль Шелленберг был вне себя. Четверть часа подряд сыпал он проклятиями, и со времени основания общества «Новая Германия» никто еще не видел его в таком гневе. Точно в него черт вселился вдруг.
В книгах обнаружились неправильности, и в конце концов выяснилось, что один из коммерческих директоров общества совершил крупные подлоги. Убыток составлял около полумиллиона марок. Скандал! Как теперь набросятся на общество газеты!
И, действительно, печать не пощадила общества. Некоторые газеты опять стали требовать, чтобы общество, работавшее, правда, в тесном контакте с правительством, но совершенно самостоятельно, было, наконец, подчинено правительственному контролю. Иные журналисты дошли даже до утверждения, что казенные и общественные деньги расходуются непроизводительно. Один из них писал: «Трудовые гроши рабочего класса проматываются в барах и дансингах».
– Не угодно ли! – крикнул Михаэль и яростно рассмеялся. – Мы, не владеющие ни одним собственным пфеннигом, мы, посвящающие весь свой труд общественным целям, – оказывается, проматываем деньги в дансингах и барах! О, этот негодяй!
А между тем именно к этому коммерческому директору он всегда относился с особым доверием.
– Как может так обманывать наружность?
Атмосфера недоброжелательства, даже враждебности окружала Михаэля. Часто в эти дни он думал о Венцеле, который несколько лет назад предсказал ему это враждебное отношение к его затее. Были в Германии политические партии, жившие на счет раскола в германском народе. Для них он был бельмом на глазу. Были группы, опасавшиеся нарушения их частных интересов. И, действительно, конкуренция общества вынуждала их улучшать способы производства и довольствоваться меньшими барышами. Для них тоже Михаэль был бельмом на глазу. Сельские хозяева подозрительно косились в его сторону. Они, с завистью читали отчеты о принадлежащих обществу садах и огородах, отчеты о его поставленных на промышленный /ад имениях. Были честолюбцы, не прощавшие Михаэлю его успехов, завистники, во всем знавшие больше толку.
– О этот негодяй! – повторял Михаэль.
А тут еще три неприятные истории с его братом, его развод. породивший много разговоров, и эта покупка фамильной герцогской драгоценности… Многие его противники, как это ни странно, возлагали на него ответственность за поступки брата, намекали, что Венцель своим состоянием будто бы в значительной степени обязан делам с обществом «Новая Германия».
Михаэль поместил в прессе заметку, что убытки, причиненные обществу подлогом, будут покрыты друзьями общества. Он надеялся, что Венцель, часто выказывавший щедрость, поможет ему. Венцель ему, однако, даже не ответил.
Как бы то ни было, прошло несколько недель, прежде чем к Михаэлю, переутомленному, измотавшему себе нервы, вернулось его самообладание. Тогда он стал относиться ко всем нападкам немного спокойнее.
Как они ни шумели, как ни забрасывали его грязью, одно обстоятельство было неоспоримо и наполняло его ликованием: общество «Новая Германия» с каждым месяцем росло. Не было провинции, местности, не было такого города или городка, где бы взволнованно не обсуждались проекты к цели общества. План переустройства Германии был теперь разработан в мельчайших подробностях: каналы, которые должны были соединить отдельные водные артерии, железнодорожные магистрали ускоренного движения для сближения друг с другом крупных экономических центров, автомобильные шоссе, которые предстояло проложить, водяные, ветряные, силовые станции. Это была гигантская работа на десять, двадцать, пятьдесят лет. Но она должна была возродить страну в ее величии, и повсюду люди ревностно и воодушевленно принялись за осуществление плана.
Сотни тысяч молодых людей были восторженными приверженцами Михаэля. Сотни тысяч добровольных помощников строили каналы и дороги. Женские организации предложили ему свое сотрудничество. В бараках общества не было грязи, болезней, рваного белья и рваного платья, – все благодаря заботливости женщин.
Бесстрашно шел Михаэль – согласно девизу общества против голода и нищеты, и повсюду оживал угасший дух солидарности.
Его преобразования и его идея строго планомерного, органического хозяйства в государстве вызвали сенсацию за границей. Приезжали комиссии осматривать растущее дело.
Приблизительно полгода назад Михаэль основал общество «Новая Европа». Аналогичные принципы, примененные в соответствии с потребностями отдельных стран Европы, должны были преобразовать все европейские государства. Отдельные страны обменивались бы своим опытом без всякого секретничания, сообщали бы друг другу об успехах садоводства и огородничества, сельского хозяйства, жилищного строительства, машиностроения. Довольным европейским народам – разве это не было ясно? – предстояло создать довольную Европу, которой покамест не существовало. Таможенные пошлины, заставы, паспорта – все это должно было исчезнуть. Под давлением хозяйственного преобладания Соединенных Штатов Америки Европа рано или поздно будет вынуждена ввести у себя повсеместно плановое хозяйство или же стать рабом американского капитала.
А когда Европа дойдет до такого состояния, то всего лишь два-три шага будут отделять ее от Соединенных Штатов Европы! И они возникнут – завтра, послезавтра…
Михаэль неустанно работал над этими проблемами. До поздней ночи склонялась над стенограммами Ева Дукс.
– Так это будет, так и не иначе! – восклицал Михаэль.
Основанная им газета «Новая Европа» распространялась в миллионах экземпляров на всех языках. В бесчисленных собраниях он выступал с бурным успехом. Если бы европейские государства расходовали на более производительные цели те деньги и ту рабочую силу, которые они ныне тратят на содержание войск, то уже теперь европейские народы не знали бы голода и нищеты! И новый день занялся бы над Европой!
Этот день был близок.
– Так это будет, так и не иначе! – кричал Михаэль, и Ева стенографировала, порхая рукою.
Многие глумились над оптимизмом Михаэля. Другие боролись против него с бешеным фанатизмом. По мере того, как росло число приверженцев, росло и число врагов.
16
Шурша, остановился блестящий черный автомобиль, – новенький, как только что выпавший из-под штампа гвоздь, – на широкой, усыпанной гравием дороге перед виллою Шелленберга в Груневальде. Лакеи стояли шпалерами на широкой лестнице крыльца. Дворецкий, почтенного вида пожилой человек, бывший полковой командир, услужливо бросился вниз по лестнице к автомобилю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45