– Вы в отпуске или по делам?
– Мы путешествуем.
От дальнейших расспросов меня спасла Татьяна.
– Федр, ты скоро? – послышалось из моего номера. Нужно было возвращаться.
Не скрывая разочарования, соседка благосклонно позволила мне уйти:
– Ну что ж, раз вас ждут, то… – И она со вздохом забрала у меня сумочку.
– Да, пожалуй, я пойду, – согласился я и тоже вздохнул (мол, сами видите – я себе не принадлежу).
Позавтракать мы с Татьяной решили в ресторане. Абметов был вездесущ. Не думаю, чтоб он специально караулил нас в лифте, но оказался он именно там.
– Доброе утро! Вы тоже завтракать? Если позволите, то я вас приглашаю, – любезно предложил Абметов.
Мы, разумеется, позволили.
Лифт набился битком – не мы одни решили в этот день позавтракать. На всякий случай я втиснулся между Татьяной и Абметовым. На первом (точнее, нулевом) этаже толпа вынесла нас в вестибюль, и на какое-то время я упустил их из виду. Между тем я едва не сшиб нашу вчерашнюю соседку – она собиралась ехать наВерх. Стоявший позади нее худощавый смазливый блондин приготовился подхватить ее под руку. К счастью, соседка устояла. Лицо ее, как и вчера, прикрывала короткая вуалетка, но, завидев меня, она вежливо приподняла ее край:
– Доброе утро, – сказала она и сразу же опустила вуалетку.
– Доброе… надеюсь, проблем с ключом у вас больше не будет – в противном случае я готов вам помочь, – галантно предложил я ей свои услуги.
– Думаю, на этот раз все обойдется, – скромно ответила соседка и, одарив меня томным фиалковым взором, направилась к освободившемуся лифту. Я высмотрел в толпе Татьяну и Абметова. Та излагала ему свою инфернальную новость:
– Нами управляет какой-то злой рок: во-первых, мы вас повсюду встречаем, но это еще куда ни шло. Гораздо подозрительней, что сумма номеров наших с вами апартаментов сколько, вы думаете? Шестьсот шестьдесят шесть!
Абметов расхохотался:
– У нас на Земле это сочли бы добрым предзнаменованием!
– Кто ж у вас там теперь у власти в таком случае? – Татьяна сделала страшные глаза.
– Ах, не спрашивайте, скука царствует над нами… – отмахнулся он. Фраза звучала немного пафосно, если это только не цитата. – Пусть хоть тринадцать раз по шестьсот шестьдесят шесть, лишь бы что-нибудь произошло!
– Неужели все так плохо? – удивился я.
– Уж поверьте мне – все именно так и обстоит. Taedium vitae, скука жизни, как говорили древние. Кто потемпераментней – улетают на поиски загадок и разгадок. А домоседы придумывают загадки, не сходя с места. – Сказав это, он внимательно посмотрел на меня. "Как ты думаешь, я на что-нибудь намекаю или нет? " – спрашивал его взгляд. Я его мысленно послал. Видимо, он это понял, потому что сразу же повернулся к Татьяне:
– Что будете заказывать? – Этот вопрос был задан обычным способом, то есть вслух.
Дело в том, что нам все-таки удалось найти свободный столик – отель кишмя кишел туристами, в основном – с Земли.
– Хочу местной экзотики, – заявила Татьяна.
– И я хочу, – согласился я с ней.
Не прошло и пятнадцати минут, как весь столик был заставлен чем-то сине-зелено-буро-малиновым (без крапинок). Пряным ароматом мне обожгло веки, поэтому я запомнил запах, а не названия блюд. Абметов сказал, что он сыт Оркусом по горло и заказал хруммелей, которых на Оркусе готовить абсолютно не умеют.
– Вак вы во вуки вуда виевали? – с набитым ртом спросила Татьяна.
– Да нет, не от скуки я сюда приехал. – Абметов каким-то чудом понял вопрос. – Феодор вам уже рассказал, чем я занимаюсь?
«Он – Симеон, я теперь – Феодор – неплохо», – подумал я.
– Да, рассказал, то есть показал… письмо ваше показал. Вы работаете в Архиве истории науки?
– Вот-вог, все верно.
– Но какая же на Оркусе наука и, тем более, ее история? Вся история – на Земле. Тут народ развлекается – климат отличный, а если антиоркусовские пилюли не принимать, то вообще – красота.
– Как вы сказали? Антиоркусовские? Хм, смешно… – Абметова название искренне позабавило. – Нет, дело, разумеется, не в них. Кстати, вы, случайно, не знаете, как они действуют?
Татьяна не знала, и отвечать пришлось мне:
– Я знаю, но лишь приблизительно. С вами когда-нибудь случалось так, что в некоторый момент вам начинает казаться, будто то, что вы делаете, или говорите, или слышите, вы уже делали, говорили или, соответственно, слышали?
– Дежа-вю, – подсказала Татьяна.
– Да, пожалуй, было, – подумав немного, ответил Абметов, – так что, оркусовская болезнь – это дежа-вю?
– Не совсем, это я так, для аналогии… Теперь представьте, что вам когда-то уже снилось нечто похожее на ваши нынешние реальные действия, и, хотя вы о самом сне уже забыли, мозг по-прежнему хранит его обрывки. И эти обрывки могут проявлять себя как ложные воспоминания. Идем дальше… Как образуются сны, точно никто не знает, но поле Оркуса сами сны не создает, оно создает, если можно так выразиться, обрывки несуществовавших снов. Оно создает их из того хаоса воспоминаний, что наполняет самые дальние закоулки нашей памяти. В каком-то смысле Оркус упорядочивает хаос, так же как обычное магнитное поле упорядочивает кучу железных опилок. Вновь созданные воспоминания не имеют никакого отношения к тем реальным событиям, что послужили источником материала, то есть того самого хаоса. Пусть, например, вы когда-то видели человека с носом, как вот этот… Татьяна, как называется этот фрукт?
– Это овощ, оркусец обыкновенный, – ответила Татьяна, заглянув предварительно в меню.
– Хорошо, оркусец так оркусец… И пусть однажды вы встретили другого человека, ну, скажем… с зелеными волосами. – Я решил больше не использовать оркусовские блюда для сравнений. Татьяна толкнула меня под локоть и кивком головы указала на сидящего за соседним столиком молодого человека. У того были волосы ярко-салатового цвета. Мы все улыбнулись, и я продолжил:
– Так вот… Поле Оркуса может породить в вашей памяти одного человека, у которого и нос, как оркусец, и волосы, как у того типа за соседним столиком. Плюс еще что-нибудь… Вы поняли?
– Более или менее… Так что, антиоркусовские пилюли – это какой-то ингибитор или вроде того? – предположил Абметов.
– Нет, не думаю. Фармакодинамика другая… Действие пилюль направлено против самого поля, своего рода – его нейтрализация. Фармакологи уверяют, что на нормальную память они не действуют.
– Здорово! – обрадовалась Татьяна. – Теперь понятно, что имел в виду Сократ, когда говорил «знание – это воспоминание». В самом деле, знание – это текст, текст состоит из символов, символов в нашей голове хоть отбавляй, надо только их правильно упорядочить – вот тебе и знание. Таинственная сила превращает хаос символов в текст, но, правда, непонятно как. На Оркусе Сократ побывать не мог… хотя кто его знает.
– Когда-нибудь ты дошутишься! – Мне не нравится, когда Татьяна пытается острить не по делу. Но Абметов тоже был настроен не слишком серьезно:
– Я-то думал, что жизнь порождает сны, а выходит, все наоборот – сны определяют жизнь…
– Все определяет все – это напрочь известный факт, – вторила ему Татьяна.
– Скрупулезно подмечено, – согласился он, – но тут возникает интересная проблема. Вот вы говорите, что знание – это превращение хаоса символов в текст. То есть какой-то гений берет и упорядочивает значки. Получается доказательство некой теоремы. Возникает законный вопрос: существовал ли этот текст до того, как тот гений превратил в него кучу беспорядочных символов? Ведь закон всемирного тяготения существовал до того, как Ньютон его открыл. Может быть, и с доказательством теоремы то же самое…
Заданная тема оказалась слишком трудной для дружеской беседы за завтраком.
– Думаю, не то же самое… – Это все, что смогла ответить Татьяна.
Мы сосредоточились на еде. А я подумал, как ловко он увел разговор от своей собственной персоны к общеорку-совским проблемам. Но не тут-то было – Татьяна вспомнила, с чего началась беседа:
– Я догадалась! С помощью поля Оркуса вы хотите обрести какие-то новые знания или, на худой конец, вспомнить старые – в Архиве истории науки, должно быть, много пробелов поднакопилось.
Абметов молча улыбнулся. Неужели, думаю, он заранее не придумал какой-нибудь уважительной причины. Письмо, опубликованное в «Секторе Фаониссимо», за уважительную причину сойти никак не могло.
– Насколько я знаю, вы, Татьяна, в конечном итоге, хотите доказать, что когда-то, в далекие времена, жители Фаона, Оркуса и других подобных им планет посещали Землю…
Не знаю, с чего он взял, что Татьяна занимается именно этим. Она возразила:
– Для начала надо доказать, что они, то есть инопланетяне-сапиенсы, и в самом деле населяли эти планеты.
– Я немного не с того конца начал, ну да ладно… – согласился Абметов. – Теперь предположим, что вы и впрямь нашли следы неземных разумных существ, и более того, эти следы ведут от недавно открытых планет к Земле и обратно. Вы бы этому обрадовались?
– Пожалуй, да… – неуверенно ответила Татьяна.
– А зря! Вдумайтесь только: если все так и обстоит, если сапиенсы в доисторические времена посетили Землю, то всю историю земной цивилизации придется переписывать заново. И то знание, что до сих пор называлось ненаучным и не принималось всерьез, будет выглядеть совсем в другом свете. Знание, полученное как откровение, как внезапное озарение, окажется на самом деле информацией, оставленной пришельцами.
Эта информация перерабатывалась и интерпретировалась первобытным человеческим умом, пока не приобрела форму предания, мистерии или герметического учения. Чем больше мы изучаем мир, тем больше накапливается вопросов. И у нас уже не хватает ни сил, ни времени искать ответы везде, где только возможно. Нам приходится искать наугад. А если не угадаем? Может, те сапиенсы, что посещали Землю тысячелетия назад, уже пытались намекнуть человечеству, где искать ответы? Не следует ли в таком случае более бережно относиться ко всему, что когда-либо породил человеческий ум?
– Да кто ж спорит, – согласилась Татьяна. – То есть вы в вашем архиве хотите собрать и сохранить все, что навыдумывало человечество вне зависимости от происхождения и степени научности. Но я с другим вашим тезисом не согласна. Я против того, чтобы все валить в одну кучу. Не все одинаково ценно. Вот, например, как по-вашему, сколько времени надо учиться, чтобы понять, что думает современная физика по поводу устройства мира?
– Лет десять – пятнадцать, – ответил Абметов. Татьяна посмотрела на меня, но я лишь пожал плечами, – мол, откуда мне знать.
– Хорошо, пусть – десять. Но это ведь очень долго! Не многие готовы все бросить и сидеть десять лет за учебниками. Тогда возникает некто, и этот некто говорит: «Не хотите десять – не надо. Вот вам наука, которой можно овладеть лет за пять. Местами будет непонятно, но вы уж поверьте на слово – там все верно». Пойдем дальше. Пять лет – это тоже срок. Нельзя ли побыстрее? Отчего же, конечно, можно! Очередной некто берется вам все растолковать за год. Но взамен вы должны ему верить на слово еще больше, чем тому, кто укладывается в пять лет. Иначе говоря, верить в откровение. И так далее – спрос рождает предложение. Пророки и ясновидцы плодятся, как шнырьки в сытный год. Для мореплавания нужна была настоящая наука и, хочешь не хочешь, а изучай астрономию, математику, физику и бог знает что еще. А сидишь дома – тут и откровением обойтись можно. В общем, все от лени – и хорошее и плохое.
– Я и не ожидал, что ты такая материалистка, – искренне удивился я. Абметов пояснил:
– Татьяна говорит, что природа выдумала некоторый механизм, который позволяет человеку «допридумывать» то, чего он не может получить извне. Такая точка зрения позволяет смело отмахиваться от любого эзотерического знания: мол, это что-то вроде рефлекса, ответной реакции на недостаток знания научного. И плевать, что человечество большую часть своей истории жило именно откровением, а не наукой.
Татьяна отозвалась не менее эмоционально:
– Так ведь зло берет: сиди тут, изучай, мучайся, а приходит очередной проныра с очередным откровением и у него на все готов ответ. А ты со своими поисками никому не нужен!
Грустную она обрисовала картину. Абметову захотелось помириться:
– Кто знает, кто знает… Я вас прекрасно понимаю. Но все вами сказанное относится к более поздней эпохе, когда наука ушла далеко от практической жизни и стала непонятной для простых обывателей. Более того, учений, желавших называться научными, становилось все больше и больше. Теория относительности проникла в теорию познания; люди решили, что научная истина – вещь весьма относительная, а потому всяк имеет право на свою науку. И тут стало происходить то, о чем вы говорили, – науки стали печься как пирожки – каждому на его вкус. Теперь, когда люди расселились по разным планетам, это особенно актуально.
«Не на Франкенберга ли с его гомоидами он намекает», – мелькнуло у меня в голове. Абметов продолжал вещать:
– Про проныру с готовым ответом – тоже правильно. Хуже всего, если этот ваш проныра окажется инопланетянином, и тогда вся наука пойдет прахом – вся антропо-центричная наука, я имею в виду. В определенном смысле, вы сами роете себе могилу. С вашими убеждениями, я бы бросил искать сапиенсов – не к добру это В конечном итоге, что мы, люди, хотим знать? Мы хотим знать, как устроен мир и какое место мы занимаем в этом мире. Но что мы подразумеваем под устройством мира? Некий текст, написанный на человеческом языке и отвечающий на все вопросы, заданные опять-таки на человеческом языке. Неявно мы подразумеваем, что наш язык, наше мышление исчерпывает собою всю Вселенную. Любая наука – антропоцентрична Любая наука подразумевает, что Вселенная целиком и полностью содержится внутри нас Это очень сильное допущение. Стоит только предположить, что существует кто-то, мыслящий не как мы, и сама познаваемость мира автоматически ставится под сомнение. Научная познаваемость, конечно же, а не интуитивная…
Абметов поймал-таки на вилку кусок недоеденного хруммеля и отправил себе в рот – хруммель послужил предлогом для того, чтобы не заканчивать мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55