В
душе пусто. Выдохлась она, пролилась вся до капельки. Пора.
Боярыня обняла его за виски, притянула к себе, поцеловала в лоб,
но Зверев вывернулся:
- Как у тебя язык повернулся, мама? Внуки у тебя растут, я тоже
живой покамест. А ты мне такое сказываешь! Все ерунда, устала ты
просто. Это от одиночества. И я дурак, не подумал. Я тебя с собой
заберу, в Запорожское. Дворец там отстроен, не меньше усадьбы
отцовской. Там и дети, и Полина, и я там всегда рядом буду. Все,
решено! Лошади дня три отдохнут, соберешься и поедем. Аккурат к
Крещенью поспеть можем, коли не мешкать.
- Не поеду, сынок, - покачала головой Ольга Юрьевна. - Прости, но
пора мне, Андрюша, и о душе подумать, о царствии небесном. Грехи свои
надобно отмолить. А грехи на мне тяжкие, страшно и подумать.
- Перестань, матушка! - Зверев отлично понимал, о чем говорит
Ольга Юрьевна. - Сына своего спасти - это не грех!
- Спасти, может, и не грех, - ощутил он на щеке ее прохладную
руку, - да токмо к чародейству и колдовству христианину обращаться
никак не потребно. По деяниям мне и кара. Кто был родной, всех Господь
прибрал, лишь тебя оставил. Пути его неисповедимы. Хоть тебя надобно
мне у него отмолить. Тебя отмолить, душу спасти. Ухожу я от мира
сынок. В обитель Пустынскую закроюсь, постриг приму, власяницу надену.
Сколько смогу, столько обетов приму. Бог милостив, искреннее раскаяние
примет.
- Чего ему принимать?! Ты же меня от смерти спасала, мама! Разве
Бог за это карать может?
- Перестань, - матушка прижала ему палец к губам. - Радость у
меня, сын приехал. Нечто хочешь меня в слезах видеть? За стол иди, на
место отцовское. Холопы твои, мыслю, с лошадьми и грузом уж
управились, сейчас трапезничать придут. Голодные, что волки. Дай
посмотреть на тебя, на пиру веселом посидеть. Забудь о разговоре
нашем. Опосля обсудим, как отдохнете. Дозволь вернуться дворне к
столу, слово им доброе скажи. Ты им ныне хозяин.
***
Пир длился дотемна. Андрей, погруженный в свои мысли, никого не
останавливал и не подгонял, только кубок поднимал, когда здравицы в
его честь кричали. Ольга Юрьевна тоже молчала - глядя то на сына, то
на образ Николая Чудотворца, перед которым слабо тлела красным язычком
небольшая лампадка. Взгляд Зверева тоже то и дело обращался к ней. И
каждый раз он удивлялся, как быстро и заметно иссохла за минувший год
боярыня. Словно и правда недуг какой вселился.
Застолье прервала весть о том, что баня наконец-то прогрелась.
Гости отправились туда, но попариться всласть не удалось. Время
двигалось к полуночи, а это, известное дело, тот час, когда умываться
является нечисть домашняя и окрестная, что человека смертного запросто
до смерти упарить может али рассудка лишить. Однако же времени и воды,
чтобы смыть дорожную грязь, хватило всем, после чего холопы
отправились пировать дальше, а князь, не испытывая на то настроения,
пошел в свою еще детскую светелку - спать.
Дорога не оставила князя и ночью. Стоило закрыть глаза - и точно
так же, как все последние дни, видел он утоптанный, перемешанный с
грязью, чуть коричневатый снег бесконечного тракта, гриву понурившего
голову коня, мерно вылетающие вперед ноги с широкими копытами,
проплывающие справа и слева заиндевевшие березняки, черные, с
серебристой припорошкой, ели, голые, унылые стволы озябших сосен.
Дорога тянулась и тянулась, постепенно сужаясь, превращаясь в
узкую тропу, пробитую среди высоких, сверкающих чистотой сугробов.
Просека была глубокой, как ущелье, небо - пасмурным, окружающий лес -
плотным до абсолютной непроглядности. И все же тропа оставалась
светлой, словно залитой ярким солнечным светом. Она тянулась,
тянулась, тянулась, рассекая лес тонкой прямой стрелой, пока не
уперлась в ноги старца с морщинистым лицом, в длинном овчинном тулупе,
в большущей шапке из горностая и со связкой мышиных черепушек,
свисающих с левого плеча. Старик опирался на неровный и узловатый,
зато крепкий, как сталь, посох из соснового корня.
Голова его медленно поднялась, в лицо всадника вонзился, причиняя
острую боль, мертвецки-холодный взгляд, шелохнулись бесцветные губы:
- Так-то ты слово свое держишь, чадо? - услышал Зверев,
содрогнулся всем телом и проснулся.
В комнате и за окном было темно. Впрочем, если на улице уже и
светало - через два слоя промасленного ситца первым слабым лучам все
равно было не пробиться. Зато из-за окна доносилось редкое беканье,
сонное кудахтанье, изредка мычала хриплая корова. Время от времени
звякало железо. Это означало, что жизнь усадьбы снова возрождалась
после долгой зимней ночи.
Андрей не спеша оделся, вышел на крыльцо, негромко свистнул:
- Эй, есть кто в конюшне?! - Из-за приоткрытой створки хлева
высунулась курчавая рыжая голова, и князь тут же ткнул в ее сторону
пальцем: - Скакуна мне бодрого оседлай не медля. Седло не парадное, а
удобное, походное положи, и торбу с ячменем.
- Слушаю, княже… - Подворник, судя по кивку головы, поклонился,
из-за створки было не видно.
Зверев тоже кивнул, вернулся в дом и направился к кухне, где уже
вовсю кипела работа. Ведь к тому времени, как проснется усадьба, на
всех должен быть готов сытный горячий завтрак. Князь здесь не узнал
никого, однако стряпухи не знать боярского сына не могли, и потому он
уверенно приказал:
- Сумку чересседельную мне с собой приготовьте. Вина положите,
пива, пирогов, убоины какой-нибудь горячей, ветчины. Круп разных с
полпуда. Еще какой снеди по мелочи, коли есть. Поторапливайтесь,
лошадь на дворе студится. Как матушка поднимется, передайте: засветло
вернусь. Поди, в бане от души попариться время будет.
Девки и кухарки не прекословили, минут за десять собрали
внушительную торбу. С нею князь вышел во двор, перекинул сумку через
холку скакуна, поднялся в седло, забрал у подворника поводья, кивнул
на ворота:
- Отпирай! - И выехал в предрассветные сумерки, тропя через
девственный наст свежую дорожку.
Скакун шел тяжело: зима успела намести снега коню почти по брюхо,
и каждый шаг давался бедолаге с трудом. К счастью, ехать было
недалеко: пара верст до Большого Удрая, через замерзшую реку на
болото, еще с полверсты мимо низких и черных, скрученных, будто
судорогами, березок к колючей стене ежевики и затем - к двум
выпирающим из топей пологим холмикам.
Когда князь спешился, уже давно рассвело. Чистое голубое небо
обещало крепкий, трескучий морозец, где-то в кустах испуганно чирикали
пичуги, над ними носились, прыгая с дерева на дерево, две
рыжевато-серые выцветшие белки с пушистыми, но редкими, как посудный
ершик, хвостами. Андрей отпустил коню подпруги, накрыл попоной, дабы
тот не застудился, повесил на морду торбу, погладил между глазами:
- Ничего, милый, отдохни. Назад по торному пути куда легче скакать
будет.
Прихватив сумку, он поднялся к знакомой пещере, один за другим
откинул пологи, сшитые из невыделанных козьих шкур, и остановился на
глиняной площадке в полторы сажени шириной, давая глазам время
привыкнуть к полумраку. Здесь, в обители древнего волхва, как и
прежде, пахло едким дымом, сосновой смолой и чем-то чуть сладковатым,
дрожжевым, как от кадушки со сдобным тестом. Освещалось помещение не
свечами или факелами, а продолговатым камнем с сажень длиной и в
локоть толщиной, вмурованным в стену на высоте в полтора роста. Свет
был слаб - при взгляде на колдовской валун глаза не испытывали
никакого неудобства, на человеческие нужды его вполне хватало. Просто
после ослепительного белого наста, яркого неба, сияющего солнца - в
пещере человек на несколько минут оказывался совершенно слепым.
Снизу презрительно крякнули. Андрей вспомнил, что на подобный
момент старый колдун учил его заговору на кошачий глаз - но вспомнить
нужных слов и действий не смог, а потому просто повернулся влево, где
должна быть лестница, и с нарочитой ленью начал спускаться по
ступеням. Благо глаза как раз привыкли к полумраку, и из темноты
мало-помалу проступили стены, дощатый стол и две скамьи внизу, стеллаж
напротив, обложенный валунами очаг, в котором еще тлели бурыми
огоньками недогоревшие угли.
- Никак навестить меня решил, чадо? - ехидно поинтересовался из-за
спины волхв. Андрей от неожиданности шарахнулся в сторону,
одновременно поворачиваясь, и едва не сорвался со ступеней. Однако
Лютобор успел поймать его за рукав и подтянул к себе, недовольно
пробурчав: - Так-то ты клятвы свои блюдешь, отрок? Так познания мои
перенимаешь?
- Я тебе угощение привез, чародей, - примирительно ответил Зверев.
- К болоту, вижу, все дорожки замело. Чай, не ходит никто?
- Спужался, с голоду помру? - хмыкнул колдун. - Напрасно. Плоть от
плоти я земле русской. Пока она есть, так и мне сгинуть не даст.
Лютобор спустился вниз мимо гостя, специально задев его плечом.
Андрей не стал удерживать равновесия, а просто спрыгнул вниз, к столу,
положил на толстые доски чересседельную сумку:
- Стало быть, угощение обратно увозить?
Старик пожевал губами, глядя на пухлую емкость, и перед соблазном
не устоял:
- Ладно, чадо, не мучайся. Выкладывай, коли уж притащил.
Лютобор, покачиваясь с боку на бок, словно растягивая затекшие
мышцы, доковылял до стены, где на множестве полочек и выемок,
выдолбленных в слежавшейся глине, стояли глиняные горшки, закрытые
промасленной тканью, стояли короба, туески, небольшие глиняные фляжки,
покачивались метелочки из всякой разной травы. Волхв крякнул,
наклонился, из нижней ниши достал четыре полешка, перекинул в очаг.
Послышалось слабое пыхтение. Огонь, довольно потрескивая, переполз с
углей на свежее угощение, быстро вскарабкался по коре и заплясал на
верхнем полешке.
- Чего сосновыми топишь? - удивился Зверев. - Хочешь, я тебе
березовых напилю? Они и горят дольше, и жара больше дают.
- Копоти от них много, - отмахнулся старик. - Да и запасся я уж на
зиму, неча зря на снегу окрест следить. Устал я от внимания лишнего…
Он развязал поясок из тонкой кожи, с двумя ножнами и вышитым
кисетом, положил на стол, аккуратно одернул грубый суконный балахон,
оправил что-то невидимое под ним, опоясался снова.
- Никак грелку собачью на спине носишь? - удивился Андрей. -
Мудрый волхв, всесильный Лютобор боится застудиться?
- Ты язык-то придержи, отрок, - хмуро посоветовал колдун. - В мои
годы ты и вовсе прахом никчемным станешь, хоть ты ноне и князь. Мне же
за немощь телесную стыдиться ни к чему. Духом я живу, а не плотью. Да
и жить совсем немного осталось. Два десятка лет, как и земле русской.
- Неправда твоя, мудрый волхв, - покачал головой Андрей. - Ты
погибель Руси с трех сторон накликал, с Востока, с Запада и с Юга. Так
вот беду восточную я уже унял, ханство Казанское ныне России стало
дружеским, никакой войны с ним быть больше не может. Да еще
Астраханское тоже, и Северный Кавказ Иоанну поклонился, под длань его
могучую попросясь…
- Эк ты речи складно ведешь, - удивился колдун. - Ровно и не
иноземец.
- Какой я тебе иноземец, чародей?! - повысил голос Зверев. -
Русский я, русским родился, русским и помру!
- Однако же речи раньше так складно не вел, - припомнил ему
Лютобор. - Слова неведомые то и дело сказывал, слов же исконных наших
не ведал. Как послушать - ну истинным немцем казался! Ну, что смотришь
на меня, ровно муха на варенье? Коли привез угощение, так наливай! Дух
мой крепок, однако же и плоть побаловать не грешно… Ох, не слушает она
меня ныне. Совсем не слушает. И ворон мой куда-то пропал. Нечто
хозяина иного искать улетел, как мыслишь? Все про меня забывать
начали, ровно умер уж давно, а не вскорости отойду.
- Зачем тебе умирать, Лютобор? - Андрей поставил перед ним
деревянную пиалу, плеснул в нее по самые края красного вина, в другую
налил для себя. - Не пропадет Русь наша, в том тебе моя порука.
- Мыслишь, чадо, с ханством восточным управился, на том и беда вся
пропала? - Колдун наклонился, потянул носом витающий над пиалой
аромат. - Ан рази не сказывал я тебе, что беда самая страшная из
земель южных придет, а сила западная и восточная лишь в помощниках
беде главной окажется?
- Ты про Османскую империю, Лютобор? Так я ее прошлым летом
маненько пощипал…
- Коли быку холку ощипать, чадо, он слабее не станет, - покачал
головой колдун. - Не ослабил ты силу сарацинскую, токмо кровушки
отпил…
Лютобор поднял чашу и в несколько глотков принял в себя ее
темно-красное содержимое.
- Ты откуда знаешь? - удивился Андрей. - Ты что, следил за мной,
волхв?
- А чего мне еще делать, чадо? - пожал плечами колдун. - Времени у
меня в достатке, заклятие на зеркало Велеса ты и сам знаешь. Отчего и
не последить, как ты клятвы свои исполняешь? Клятву страны востока,
юга и заката порушить, клятву учение мое без устали познавать, клятву
земле русской служить, покуда возможно. Так, чадо? Клялся? И что ныне?
Когда заговор последний творил, когда на уроки мои последний раз
являлся, когда в зеркало смотрел?
- Ты же знаешь, Лютобор, - виновато отвел глаза Зверев. -
Княжество мое далеко, служба и вовсе неведомо где, куда воля царская
кинет. Как мне теперь…
- Не лги! - с неожиданной силой стукнул кулаком по столу колдун. -
Не лги мне, смертный, не с дитем малым разговор ведешь! Нечто не учил
я тебя, как во сне в места далекие приходить, как в чужие сны
проникать, как вести посылать за многие версты! Отчего во снах своих
ко мне не являлся, дабы ведовство мое познавать?! Отчего ночной порой
вопросы мне не задавал, отчего учения постигнутого в делах не
пробовал?
1 2 3 4 5 6