Ей бросилось в глаза, что один из ящиков комода неплотно закрыт и уголок желтой скатерти торчит оттуда. Зина машинально поправила этот уголок и закрыла комод. Что же это с Антоном? Неужели опять Клеткин?..
А бедный Антон уже снова был во власти своей тоски. Весь дрожа от того, что Зина чуть-чуть не застала его около комода, куда она кладет сумку с деньгами, он шел к Яшке, зажимая в руке рублевку.
Наступающее лето, игры на пионерском дворе, дружба с Зиной, сегодняшний праздник – все было омрачено. Он опять идет к Яшке. И никак нельзя ему не идти туда. И никак нельзя освободиться от этого.
Но может все-таки что-нибудь случиться. Вот, например, Яшка возьмет да и уедет куда-нибудь и никогда-никогда больше не вернется на их улицу. Или Яшкин отец вдруг скажет: «А не поехать ли нам жить в какой-нибудь другой город, а то что ж мы все в Москве да в Москве?»
А то еще может случиться, что милиция поймает Клетки на, когда он снова полезет за вареньем. Разве не может? Вот бы тогда хорошо стало жить Антону! Легко, просто, как всем ребятам, как Петушку, как Вите Апрелеву. И он бы, как все ребята, ничего не боялся, ничего не скрывал. Готовился бы в пионеры, как все. А сейчас? Разве может он – такой! – вступать в пионеры!
Все возможности освобождения прикидывал Антон, кроме одной, самой верной: взять да и рассказать отцу и Зине о том, что случилось. Но Антон даже и подумать об этом не мог, на такое признание у него ни за что не хватило бы духу.
А Зина по-прежнему ничего не замечала…

ТОСКА

У Тамары дни проходили словно в каком-то мучительном сне. Она не могла разобраться в своих чувствах, которые не давали ей покоя. Мимоходом виденное пламя в мартеновской печи их завода, которое шумело и бушевало за черной заслонкой, вот это самое пламя, казалось ей, шумит и бушует в ее душе, испепеляет ее.
Тамаре не с кем было поговорить. В школе у нее не оказалось настоящих друзей. Раньше, когда она еще училась в шестом классе, Тамара почему-то была уверена, что дружба с товарищами зависит только от нее. Захочет она подружиться с кем-либо, так подружится. Ей и в голову не приходило, что кто-то может отказаться от ее дружбы.
И вот сейчас, когда ей необходим был верный друг, подруга, которой можно до конца довериться, можно рассказать обо всем, что мучит душу, вот сейчас-то и оказалось, что у нее совсем нет друзей. Да и с кем подружиться Тамаре? Девчонки в классе все такие недалекие, сентиментальные. Ребята – грубые, примитивные. Одни вечно возятся на пришкольном участке, чего-то там сажают, что-то к чему-то прививают и делают вид, что это им очень интересно. Другие не вылезают из книг. Третьи носятся с пионерским лагерем, с какими-то кружками, с какими-то экскурсиями. А как одеты! Штаны широкие, пиджачишки потертые. А у Васи Горшкова вечно колени на брюках вздуваются. И, главное, это им все равно, они даже не замечают этого!
Ах, Рогозин, Рогозин…
Если бы не встретился Тамаре этот человек, откуда бы она знала, какими бывают настоящие люди? Все стихи о любви, которые она читала, разве не о нем? Разве не о его глазах, похожих на озера, рассказано в тех стихах? Какой он особенный, какой непохожий на других, всегда задумчивый и печальный. Да, таким был принц Гамлет, не нашедший в жизни своего счастья.
Рогозин никогда не жалуется. Но Тамара знает, что ему нужна другая жизнь – яркая, нарядная, праздничная. Это всегда проскальзывает в его речах. Он так создан, он не виноват. Если садовый цветок вянет в огороде, этот цветок не виноват, что он садовый!..
Но что делать Тамаре?
Может, пойти с ребятами в поход? Лесные и полевые дороги, купание в реках, ночевки в колхозах… Тамаре тотчас представилось, как идет она с рюкзаком за плечами по знойному проселку. Солнце печет, лямки трут плечи, хочется пить, ноги устали… А впереди этой дороге и конца нет! И сегодня, и завтра, и послезавтра все то же. Ночевать где-то на сене, без простынок, сено колется. Утром вставать на заре, когда снятся самые хорошие сны… Ой, да к чему это все!
Но что же делать Тамаре?
Вот уже вторая неделя пошла, как она в последний раз видела Рогозина. Двенадцатый день. Одиннадцать с половиной дней! Сколько раз она брала телефонную трубку и снова бросала ее. Иногда бросала сразу после первого же гудка. Иногда, услышав женский голос, сдержанный, холодноватый голос матери Рогозина, она робко опускала трубку на рычаг. Ян не подходил к телефону.
Чтобы как-то рассеяться, Тамара ходила в кино. Иногда со своей школьной подругой Лялей Капустиной, но чаще одна: уж слишком глупа и пресна была эта толстая белесая Лялька.
Уезжала за город на дачу к Олечке. Но о чем было говорить с Олечкой, если нельзя говорить о Рогозине? При каждом упоминании этого имени Олечка поднимает на нее свои медлительные глаза, в которых так и чудится Тамаре тайная насмешка. Нет, подальше от Олечки.
Часто она бродила около переулка, где жил Рогозин, в надежде случайно встретить его. Но ничего не получалось. Встречи не было. Покоя не было. Пустые дни проходили один за другим.
Сегодня Тамаре приснился необыкновенный сон. Она плыла в лодке по тихой реке, и в воду с неба падали звезды. Они были маленькие и тяжелые, будто отлитые из серебра, они плюмкали, падая в воду, и сразу тонули с нежным звоном. Тамара тянулась к ним, очень хотелось поймать хоть одну звездочку, но они проскальзывали меж пальцев или падали слишком далеко. И вдруг одна из них – дзинь! – упала прямо в лодку, и дно лодки осветилось. «Моя!» – крикнула Тамара и проснулась.
И сразу кончилось волшебство. В окно глядело будничное утро, из-за шторы пробивались назойливые солнечные лучи.
Тамара нехотя поднялась и подошла к окну.
«Каким ты будешь, сегодняшний день? Что ты принесешь мне? И принесешь ли хоть что-нибудь?»
И тут же подумала:
«Да, что-то должно случиться! Обязательно! Ведь я же поймала свою звездочку!..»
Полоска неба безмятежно сияла над крышами лазурью поздней весны. Во дворе уже играли ребятишки, спорили из-за чего-то, смеялись. Где-то пело радио. Всё как вчера, как позавчера.
Нет, сегодня не будет всё как вчера, как позавчера. Что-то должно случиться – ведь звездочка упала прямо к ней в лодку! Вдруг вот сейчас зазвонит телефон, она возьмет трубку, и его голос окликнет ее! Или выйдет она сейчас на улицу, а навстречу, по узенькому тротуару, мимо старых лип, идет он!
Тамара медленно подошла к зеркалу, побледневшая, с горячими глазами, с большим полуоткрытым ртом и яркими каштановыми кудрями вокруг белого матового лица. Она разглядывала себя, стараясь понять, хороша она или дурна. Глаза ее с широкими блестящими зрачками жестко, холодно и пристрастно спрашивали у зеркала, хороша ли она? По-честному. Без скидок…
– Тамара, что с тобой? – Антонина Андроновна неслышно подошла и остановилась в дверях. – Что такое ты увидела в зеркале – уж не Марию ли Стюарт и Риенци?
Тамара сразу отошла от зеркала и принялась поспешно одеваться.
– Я вижу, ты вчера читала Конан-Дойля, – неласково ответила она. – И что это, мама, у тебя за привычка появилась входить украдкой?
– И не думала входить украдкой. – Антонина Андроновна пожала широкими полными плечами. – Чего это вдруг мне вроде кошки украдкой ходить? Просто туфли у меня такие…
Тамара покосилась на ее большие, свободные на ноге мягкие зеленые туфли с бантиками, торчавшими вроде кошачьих ушей.
– Ты, мама, опускаешься. Старушечьи туфли какие-то надела, с ног того гляди свалятся.
– А зато ногам хорошо – тепло, просторно.
– Вот я и говорю, что опускаешься. И толстеешь с каждым днем. Ты подойди к зеркалу, ну на кого ты похожа, мама? Какой-то полинялый халат, под мышками дырки. Фу!
Антонина Андроновна приподняла свои круглые ровные брови и как-то устало покачала головой:
– А не все ли равно? Придут гости, тогда и наряжусь. А дома – к чему мне это? Кто меня видит? Одевайся, завтракать давай.
И она, переваливаясь, неслышной походкой пошла из комнаты. Тамара проводила ее угрюмым взглядом.
«Отец бросил ее, – подумала Тамара, – не говорит, а я-то вижу! Бросил, конечно бросил! Оттого и в отпуск не приехал. А она все обманывает зачем-то, скрывает. А я все равно вижу!»
Накинув халат, Тамара быстро вошла вслед за матерью в столовую. Ей надо было убедиться немедленно, сейчас же в том, что догадка ее справедлива. Мать достала чайницу, чтобы засыпать чай, но Тамара взяла из ее рук чайницу, поставила на стол и спросила, глядя прямо в ее синие погасшие глаза:
– Отец тебя бросил?
У Антонины Андроновны на лице мгновенно выступили яркие розовые пятна. Она гордо вздернула голову:
– Ты что это? Это кто тебе сказал? Что за новости?
Тамара опустила глаза. Она села к столу и принялась разводить по клеенке маленькую лужицу пролитого молока. Мать давно уже не стелит скатертей на стол – к чему лишняя стирка?
«Значит, да, – думала Тамара, – если бы нет, так она только усмехнулась бы… А то будто ножом по больному месту. Значит, да. Значит, мы с ней такие… которых не любят. Которых бросают… Но разве и я, и я такая же?»
Нет. С этим Тамара не могла и не хотела согласиться. Наскоро позавтракав, она достала свое лучшее платье, голубое с белым цветком на груди, узкое в талии и широкое в подоле. Она стояла перед зеркалом, как голубой цветок в блестящем венке своих крутых ярких кудрей, с блестящими потемневшими глазами. Нет, неправда, она не такая и ее не так просто забыть!
– Куда это наша красавица с утра разрядилась? – сказала вдруг Анна Борисовна, войдя в комнату со щеткой и тряпкой. – Нешто праздник какой?
– Какое тебе дело? – зашипела на нее Тамара, стараясь, чтобы мать не слышала их разговора. – Ну что ты все время лезешь ко мне?
Она глядела на старушку злыми глазами и, казалось, готова была ударить ее.
– Да какое мое дело, конечно! – согласилась Анна Борисовна. – Проживайте, донашивайте, а новое когда еще справите – неизвестно! Вон уж и мне за два месяца задолжали. Отец-то у вас, чай, не миллионы получает.
Она распахнула окно, принимаясь за уборку. Тамара, мелко постукивая каблуками босоножек, вышла в прихожую. Мать окликнула ее, но Тамара, будто не слыша, захлопнула дверь. Она спешила уйти из дома. Все равно куда, лишь бы поскорее уйти.
В последнее время в их красивой квартире поселилась какая-то душная тоска. Тамара задыхалась от этой тоски. На улице было легче. Нежная тень деревьев лежала на тротуаре. Из-под забора выглядывала свежая травка-мокрица. Откуда-то из открытого окна доносилась негромкая песня, красивая печальная песня о любви и разлуке, о разлуке и верности.
«Далеко, далеко…» – запевал мужской голос – и перед глазами вставали какие-то далекие равнины, повитые голубым туманом, леса и горы… А там, за лесами и горами, на далекой границе, – «он», тоскующий о той, которую любит. Тамара прислушивалась к словам любви, и ей казалось, что эти слова обращены именно к ней. Она шла еле касаясь асфальта, словно крылья несли ее. Это утро, такое взволнованное, совсем не похожее на те утра, которые были вчера и позавчера. Сегодня обязательно должно было что-то произойти. Ведь звездочка упала к ней в лодку!
«Если сейчас на углу будет зеленый свет, – загадала Тамара, – значит, я его встречу».
С замирающим сердцем подошла она к углу, из-за которого был виден светофор. Свет был зеленый. Но он тотчас сменился желтым.
«А все-таки, когда я взглянула, он был зеленый! Да, зеленый, зеленый! – настаивала Тамара, стараясь отогнать свои сомнения. – Я увижу его сегодня! Я должна его увидеть сегодня».
Тамара вышла на центральную улицу, в суету спешащей в ту и в другую сторону толпы, в шум автобусов и неясного говора идущих мимо людей. Она широко открытыми глазами жадно глядела вокруг, она чувствовала, она знала, что должна встретить Рогозина.
Проходя мимо «Гастронома», Тамара неожиданно столкнулась с Зиной Стрешневой. Тамара хотела притвориться, что не видит Зину и пройти мимо, но Зина окликнула ее.
– Куда ты бежишь, Тамара? – спросила она, улыбаясь. – Догоняешь кого-нибудь?
– Никого не догоняю, – сдержанно ответила Тамара. – Ты из магазина?
– Да. За мясом ходила. Отец, если мяса не сваришь, будто и не ел ничего. Без мяса и не обед ему!
Тамара со скучающим лицом слушала ее. Мясо, обед… Крупные губы ее сжались будто от боли.
– Ты не больна? – спросила Зина.
Тамара подозрительно сверкнула на нее мрачными глазами:
– Почему это? Почему ты так думаешь?
– Не знаю. Мне показалось.
Тамара еще раз поглядела на Зину. Нет, Зина ничего не знает. Нежное Зинино лицо с тонкими светлыми бровями и темными ресницами было простодушно и участливо, а в светло-серых глазах светилась забота и тревога.
– А тебе-то что? – усмехнулась Тамара. – Что ты мне, мать, что ли? Или, может быть, старшая сестра?
Зина смутилась.
– Да. Я, наверное, так привыкла – дома-то я уже третий год старшая сестра. Вот и привыкла. Как-то сразу начинаю беспокоиться. Глупо, конечно. Ты не домой?
– Нет, не домой, – ответила Тамара.
Но ей еще не хотелось уходить от Зины. Хотя она и не дружила со Стрешневой, сейчас, в минуты тоски и душевной неурядицы приятно было побыть около тихого, спокойного и доброго человека.
– Я провожу тебя немного, – сказала Тамара.
Зина удивилась.
– Но ведь ты спешила куда-то?
– Ты что, хочешь избавиться от меня? – нахмурилась Тамара.
– Нет, – просто ответила Зина, – почему это? Я бы и сама прошлась с тобой по улицам. Только мне ведь некогда. Да и сумка тяжелая.
Она улыбнулась и взяла сумку в другую руку.
– Что же, так и всегда будет? – спросила Тамара, кивая на ее нагруженную провизией сумку. – Магазины, хозяйство?..
Зина поглядела на Тамару ясными, немного удивленными глазами:
– А как же? Отец с работы придет, ему поесть надо?
– Ой, какая скучная, скучная жизнь, – почти простонала Тамара, – какое однообразие, какая тоска!
Зина выслушала ее, приподняв брови, и неожиданно рассмеялась. Ей показалось, что Тамара играет.
– Ты как будто одна из тех чеховских трех сестер. «Тоска, тоска»! Какая там тоска? Откуда? Конечно, бывают неприятности… – Зина немного нахмурилась. – Только это не тоска и не скука… Знаешь, я как-то совсем не понимаю, что такое скука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28