– Черные глаза этой женщины так и жгли Антона. – А два шлепка не хочешь? Давай-ка веди меня к своей матери, я у нее спрошу, почему она тебе разрешает побираться? Ну-ка, веди, веди!
– У меня нету мамы! – испуганно крикнул Антон. И, видя, что женщина хочет взять его за рукав, бросился бежать.
После этого они с Яшкой Клеткиным сидели на старых досках за сараем, среди грязных предвесенних сугробов, и Яшка поучал его:
– А ты никогда к таким не подходи. Если с авоськой – то подальше. Эти и на рынке из-за каждой копейки торгуются. Вот как моя мать – полдня простоит, если что на копейку дешевле. А ты хочешь, чтобы она тебе две копейки дала! Эх, нет у тебя смекалки, чего нет, того нет!
Яшка почесал свою косматую, заросшую голову, сдвинув ушанку на ухо. Антон заметил, что руки у Яшки черные и что вообще неизвестно, когда он был в бане.
– А тебе не влетает от матери… что не умываешься? – осторожно спросил Антон.
– А ей-то какое дело? – удивился Яшка и растопырил короткие пальцы. – Грязные, да? Ну и что же? Мои руки! Не ее.
Антон легонько вздохнул: попробовал бы он так ответить Зине. Другой раз до смерти не хочется мыться, прямо тоска берет. Но Зина все равно заставит, а то еще и сама начнет щеткой тереть.
– А это потому, что ты волю над собой даешь, – объяснил ему Яшка. – Вот они и делают с тобой, что хотят. Со мной небось никто ничего не сделает!
Смелый человек этот Яшка Клеткин, отважный. Не то, что Антон, который каждого Зининого слова слушается.
– А ты подходи всегда к дядькам, – учил дальше Яшка Клеткин, – если с работы идут, с завода – к ним не подходи. Эти строгие. А ты к тем, которые с портфелями. Они спешат всегда, а в карманах у них постоянно мелочь. Даст и не посчитает, лишь бы ты отстал от него. А ты тут же и отстанешь, целоваться не обязательно. Вот и все – сеанс окончен.
Яшка вытащил из кармана пачку папирос, с треском раскрыл ее, взял папиросу, закурил. Он сидел нога на ногу, плевался длинными плевками и пускал дым из широких ноздрей. Антон чувствовал себя ничтожеством.
– Хочешь? – Яшка протянул Антону папиросу.
Антон затянулся и тут же закашлялся до слез.
– Мал еще, – небрежно сказал Яшка. – Уа, уа!
Это «уа-уа» было нестерпимо. Подожди, Антон докажет, что никакой он не «уа».
Дня через два он пришел к Яшке, звеня монетами в кармане. Это уже не был звон, созданный мечтами. Это звенели настоящие монеты. Забравшись за сарай, Антон и Клеткин пересчитали их. Клеткин забрал себе половину за науку. Антону было не жалко, пусть берет. Тут осталось и ему на дневной сеанс.
В этот день Антон украдкой сбежал из школы и посмотрел «Подвиг разведчика». Вот это была картина!
Антон не сводил глаз с экрана, сердце у него замирало. Иногда Яшка напоминал ему, чтобы закрыл рот, но Антон только отмахивался.
За обедом он проговорился:
– Знаешь, Зин, а как шпион-то за ним ходил… Я чуть не умер!
– Какой шпион? – удивилась Зина.
– А ты разве не смотрела «Подвиг разведчика»?
– Я смотрела. Только тебя с нами тогда не было. Ты что, сегодня в кино ходил?
– Да.
– А кто тебе билет купил?
– Ну, мы всем классом ходили… Мы же… Анна Павловна покупала.
– Только на скатерть не плескай, – сказала Зина. – Что ты так ложкой болтаешь? Смотри, суп-то через край летит!
Зина забеспокоилась, что Антон прольет суп, и не увидела, как он смутился, как мучительно покраснел.
Скверно было в этот час на душе у Антона. Обманул Зину, свою любимую старшую сестру!
После обеда он помогал ей мыть посуду. Сам вызвался сходить за хлебом. Играл с Изюмкой, пока Зина готовила уроки. И все заговаривал с ней, ласкался… А Зина думала, что, может быть, Антон сегодня почему-нибудь вспомнил маму, затосковал, и старалась сама быть с ним поласковей.
«Никогда я больше не пойду к этому Яшке Клеткину, – покаянно думал Антон, лежа в постели, – не пойду, и все! «Это он так думал сегодня. А назавтра снова стоял у Клетки на во дворе.
– Ты уже настрелял что-нибудь? – спросил Клеткин.
– Нет еще, – ответил Антон, – и потом… я больше не буду. Вдруг наши узнают…
Клеткин презрительно сплюнул:
– Уа-уа. Сеанс окончен. А я хотел тебе одно дело сказать. Ну раз так – катись колбаской по Малой Спасской.
– А что? Какое дело? – заинтересовался Антон.
– Дело простое, как стеклышко. Ты варенье любишь?
– Какое?
– Ну вишневое, например.
Антон улыбнулся, не понимая, к чему речь.
– Конечно, люблю.
– А поел бы сейчас вареньица?
– Конечно, поел бы. А где оно у тебя?
– Оно у меня пока что стоит вон в той квартире, за окном. Видишь?
Клеткин показывал на чье-то окно в первом этаже старого деревянного флигеля. Там за стеклом на подоконнике стояла литровая банка варенья, перевязанная голубой тесемкой. Антон широкими, недоумевающими глазами посмотрел на Яшку.
– У тебя?.. Да разве это у тебя? Это же у чужих!
– Пока что у чужих. А вот, если ты войдешь в квартиру и скажешь: «Можно мне ну… Анну Ивановну?» А тебе скажут: «Таких тут нету». Ты опять: «А мне сказали, что она сюда переехала». Ну и еще что-нибудь. Там старая такая тетка живет, заговори ей зубы, а потом скажи: «Ну, значит, я ошибся»… Вот и все. И уходи. Целоваться не обязательно. Понял?
Антон кивнул головой.
– Понял.
– Сумеешь?
– Сумею. А для чего?
– Эх, нет у тебя смекалки. Никакой! Это игра такая. Ну ступай. А потом приходи за сарай.
Антон все так и сделал, как велел ему Клеткин. Поговорил с доброй старой женщиной, которая открыла ему дверь. А потом отправился за сарай, радуясь, что так хорошо сумел разыграть ее. Яшка сидел на старых досках и открывал банку с темным вишневым вареньем. Голубая тесемка валялась на почерневшем, подтаявшем сугробе.
– Ой! – удивился Антон. – Откуда? Как?
– А так, – спокойно ответил Клеткин, – садись и ешь. Разговаривать после будешь.
Они ели варенье прямо из банки через край. Темные, налитые сладостью вишни таяли на языке. Антону сначала казалось, что, если бы у них было хоть пять таких банок, он все варенье смог бы съесть один. Он старался повыше запрокинуть банку, чтобы как можно больше попало в рот этой тягучей, густой вишневой сладости. Варенье текло по подбородку, попадало за воротник, длинные медленные капли падали на рубашку, на распахнутое пальто. В банке оставалось чуть поменьше половины, когда Яшка вдруг оттолкнул варенье:
– Ешь сам. Не хочу больше.
Но и Антон, к своему удивлению, больше не хотел, чересчур сладко, приторно до отвращения. Ни одной этой набухшей сладостью ягоды он больше не мог взять в рот.



– Ешь, чего ты, – сказал Яшка. – Сам же хотел варенья!
– Отнеси лучше домой, – попросил Антон.
То, что полчаса назад казалось ему необыкновенной, похожей на чудо удачей, сейчас было невыносимо тягостным и противным.
– Ешь, ешь, – настаивал Клеткин. – Куда это мне домой нести? Думаешь, мать за ворованное похвалит?
«Ворованное»!
Антон вдруг прозрел. Пока он разговаривал со старой женщиной, Яшка вытащил банку в форточку. У Антона что-то задрожало внутри. Он встал и начал мыть жестким, остеклившимся снегом липкие руки, оттирать пальто. Брошенная тесемка от банки пронзительно голубела на сугробе.
– Ты что это? – насторожился Клеткин и по-недоброму прищурил и без того узкие глаза. – Может, пойдешь расскажешь? Предателем хочешь быть?
«Предателем»? Антон всегда знал, что предатели – это самый подлый народ на земле, что предателей все презирают, что лучше умереть, чем стать предателем.
– Никакой я не предатель, – сказал Антон расстроенно, – только я не хочу… ворованное.
– А, когда наелся, теперь «не хочу»? Ну и не надо. Но смотри, – добавил Яшка с угрозой: – если кому доведешь – то ведь и я доведу. Воровали вместе и ели вместе. Мне-то мой отец ничего не скажет, а вот твой-то отец с тобой поговорит!
У Антона по спине пробежал озноб.
– А я и не скажу… Чего ты еще! Буду я говорить, что ли? Я и не собираюсь даже…
– Пока ты не соберешься, до тех пор и я не соберусь, – сказал Яшка, снова принимаясь за варенье, – а если ты соберешься – пощады не жди. Все. Сеанс окончен, целоваться не обязательно.
Антон ушел от него с внутренней дрожью. Несчастный, презирающий себя, он пришел домой и сразу стал укладываться спать.
– Ты что это? – удивилась Зина. – Еще и восьми нет!
Антон молча снимал рубашку. Зина, приглядевшись к нему, испугалась.
– Да ты болен, Антон! Сейчас я тебе чаю с малиновым вареньем дам.
– Не хочу я варенья, не хочу! – вдруг зарыдал Антон и зарылся головой в подушку.
– Ну так и есть, заболел! – Зина принялась укрывать Антона сверх одеяла теплой шалью. – Ой, скорей бы папа приходил! Надо доктора…
– Да не заболел я, не заболел! – с рыданиями повторял Антон. – Не надо мне доктора, не заболел я!
У отца сразу осунулось лицо, когда он увидел Антона в постели. Смерили температуру, оказался легкий жар. Отец заставил Антона проглотить таблетку и все подходил к нему, все прикладывал руку к его вспотевшему лбу, заглядывая ему в глаза темными встревоженными глазами:
– Ты что ж это, брат? Смотри у меня. Никто тебе разрешения не давал болеть-то!
У Антона от этих ласк и забот еще безысходней томилась душа. Он снова и снова начинал плакать: из-за того, что отец и Зина его так любят, а он их обманывает; из-за того, что он теперь вор и если отец узнает, то выгонит его из дома. А если и не узнает, то все равно Антону – вору и обманщику – невозможно будет жить на свете.
Изюмка, увидев, что Антон плачет, тоже заревела. И у Зины, глядя на них, навернулись слезы на глаза.
– Ну полно, что вы, я ведь тут, с вами… – Отец начал и не договорил, сел рядом с Антоном у его постели. Он чувствовал, что если скажет еще что-нибудь, то и у самого сорвется голос и тогда он совсем расстроит своих детей, которые так рано остались у него без матери.
Антон взглянул на него, на его усталое, встревоженное, с подчеркнувшимися скулами лицо… Может, взять сейчас, да и рассказать обо всем отцу? Вот тогда и болезнь сразу пройдет и все станет ясно, как жить дальше. Вот сейчас возьмет да и расскажет. Антон приподнялся было… Но решимость тут же оставила его. Он глубоко вздохнул и закрыл глаза. Нет, он не может сказать отцу такие страшные слова, что его Антон – вор и обманщик. Ему было тошно, вишневое варенье душило его тягучим отвращением. А из глаз все не уходила, куда бы он ни глядел, тесемка от банки, пронзительно голубеющая на темном дырчатом снегу.
Антон глубоко вздохнул и закрыл глаза. Нет, он ничего не скажет отцу. Но уж теперь-то он больше никогда не пойдет к Клеткину. Никогда!

НАРУШЕННОЕ ОБЕЩАНИЕ

Зина почти не знала Клетки на. В школе он у них был всего один год, да и то перед экзаменами скрылся. Зина слышала, что пионеры из четвертого класса ходили к нему домой, но он от них спрятался. Ребята пошли еще раз – их встретил пьяный Яшкин отец и выгнал из квартиры. И что же Антону нравится там, что интересного он там находит?
Клеткин был просто противен Зине. И потому, что он ходил вечно немытым, с оторванными пуговицами. И потому, что он нахально смеялся над пионерами и над всеми их делами, считая все их заботы детскими забавами, «уа-уа». И больше всего потому, что он уводил у нее Антона, что он делал их кроткого, простодушного Антона похожим на себя, со своими плевками, со своим презрением ко всем хорошим ребячьим делам.
Теперь, когда Изюмка уехала и занятия в школе окончились, Зина решила как следует заботиться о младшем брате.
– Больше не отпущу от себя Антошку!
И утром, прибрав комнату, она весело сказала:
– Антон, знаешь что – не поехать ли нам с тобой на Выставку?
Антон едва поверил своим ушам:
– На Выставку? И меня возьмешь?
– Конечно.
Он глядел на Зину прежними открытыми, широкими глазами, в которых так и лучилась огромная ребячья радость.
– А кто еще поедет?
– Я и ты.
Антон со счастливым визгом запрыгал на одной ножке. Зина почувствовала угрызения совести – как же мало занимается она Антошкой, как мало думает о его радостях! Правда, некогда ей – то уроки, то хозяйство, то пионерские поручения… Но нет, нет, это не оправдание. У них нет матери, а она – старшая сестра!
Зина с нежностью посмотрела на Антона. Дурачок! В третий класс перешел, скоро в пионеры будут принимать, а он еще вон какой дурачок! Зина засмеялась, поймала Антона и шутя отшлепала его.
– Расти, Фома, прибавляй ума!
– Прибавлю, прибавлю! – смеясь, закричал Антон. И, заглядывая сестре в глаза, спросил: – Зина, а можно нам и Петушка взять?
– Петушка? Ну что ж. Если мама пустит, возьмем и его.
Антон побежал звать Петушка. Зина оделась, натянула на голову свой старенький, съежившийся голубой берет и подошла к зеркалу. Зеркало, висевшее в простенке, было словно кусочек зеленоватой неподвижной воды, ни одного луча солнца не проникало к нему. И словно из воды проглянул оттуда милый облик белокурой девочки с серьезными светлосерыми глазами, с нежно очерченными темными ресницами. Эти неожиданно черные ресницы на безбровом светлоглазом лице придавали ему какую-то особую трогательную прелесть. Но Зина не видела этой прелести, она не нравилась себе – «вся белесая, как опенок какой». Если бы ей хоть чуточку быть похожей на Тамару Белокурову! Для Тамары природа красок не пожалела: яркие каштановые кудри, яркие синие глаза, черные бровки дугой, словно выведенные кисточкой. Родятся же на свет такие красивые люди!
Зина со вздохом отошла от зеркала. Ну где они там, эти малявки?
Сильно хлопнула в прихожей дверь. Антон и Петушок бурно ворвались в комнату.
– Пустили! – кричали они в два голоса. – Мама пустила! Только не велела убегать от Зины!
Вслед за ними неслышно вошла Фатьма.
– Это что здесь такое? Новгородское вече, что ли, крик такой?
Узнав, что собрались на Выставку, Фатьма разочарованно подняла брови:
– Ну вот. А я ведь за тобой, Зина!
Зина сунула в карман ключи от квартиры и, проверяя, не забыла ли взять с собой деньги, рассеянно спросила:
– А что? Куда?
– К Тамарке. К двум часам. Какой-то пир затеяла, вот и зовет теперь нас всех. Антонина Андроновна говорит: «Пусть к тебе все твои подружки соберутся, надо же попрощаться на лето».
Антон и Петушок сразу притихли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28