раковина hatria sculture
Но не наблюдая, а показывая. «Ньюспик», вместе с телескрином обязанный постоянно напоминать читателю, что дело происходит в будущем, действительно принадлежит настоящему (и Оруэлла и нашему) и будущему. Вульгаризация, упрощение и смешение языков — феномен нормальный. Происходит он повсюду, со всеми сразу языками мира и во множестве форм. Например, вкрапление английского в языки мира. «Франгле» — испорченный английским французский существует, и плацдарм его расширяется. Но вовсе не с помощью "мужчин в черной униформе и с дубинками в руках", но добровольно, согласно необходимости и желаниям масс.
Основную предпосылку, на которой держится интрига суперкниги, то, что в будущем внебрачный секс будет караем "пятью годами исправительных лагерей" (в лучшем случае), Оруэлл придумал сам, а не заимствовал из опыта прошлого, посему неправдоподобность резко бросается в глаза. Не говоря уже о воспеваемом всеми режимами семейном содружестве противоположных полов (семья — священная единица для советского и гитлеровского режимов, для Петена вчера и для Раймона Барра и Рейгана сегодня), секс был законным и заслуженным правом немецкого солдата, офицера и партийного чиновника. Публичные дома сопровождали немецкую армию. Второй человек в СССР после Сталина, глава грозного МВД — Лаврентий Берия разъезжал в авто по улицам Москвы, выискивая красивых юных девушек. Идиоту известно, что сексуально удовлетворенный гражданин менее склонен интересоваться социальными проблемами. Казалось бы, уже находящаяся у власти партия должна быть заинтересована в том, чтобы население сублимировало часть своей энергии (хотя, разумеется, власть всегда предпочитает упорядоченный сексуальный союз). Лишь сумасбродная, умопомешавшаяся власть способна вдруг запретить секс (хотя бы и только членам правящей партии) и сурово карать за нарушение запрета. Фраза Оруэлла, характеризующая сексуальный акт Уинстона и Джулии: "Это был удар, направленный против Партии. Это был политический акт", — нонсенс. Звучит, однако, красиво, как "встреча швейной машинки и зонтика на столе для анатомирования трупов". (Кстати говоря, между лотреамоновскими "Песнями Мальдорора" и «1984» существует определенная невменяемая летучая похожесть, как один кошмарный сон похож на другой.)
У персонажей Оруэлла отсутствует честолюбие, нет у них даже человеческой жажды, власти или ненависти к тем, кто эту власть оспаривает. (Ее, впрочем, никто в книге и не оспаривает.) Они повинуются машинной логике или, может быть, даже квантовой механике. Непонятно, почему О'Брайен выбирает в жертвы совсем ничтожного Уинстона Смита, почему он и Полиция Мысли затягивают Смита в сеть, словно агенты ФБР, затягивающие американского сенатора в скандал с целью свалить его. К середине книги выясняется, что за Смитом следили с самой первой страницы, читали его дневник, следовали за ним в кварталах «пролов», подослали агента — хозяина антикварного магазина, наблюдали (через спрятанный за гравюрой телескрин) его акты любви с Джулией… Арестованному Смиту готический злодей О'Брайен (позаимствованный из следователей-инквизиторов Достоевского?) адресует театральные речи, простительные разве что школьнику, выкручивающему руки другому школьнику в темном углу здания школы. "Когда вы наконец сдадитесь нам, это должно быть сделано по вашей собственной, свободной воле…" — шипит он. Невозможно поверить в серьезность супервласти, один из высших чиновников которой ведет себя как опереточный злодей. Знаменитая сцена пытки (несостоявшейся) крысами сделана мэтром Оруэллом в манере Эдгара По устарело-патриархальной. (Но эффекта он добивается, ибо само слово rat в большинстве населения земного шара вызывает неприятнейшие эмоции.)
Все большее количество людей занимается Смитом по мере приближения конца книги, и все большее раздражение вызывает Уинстон Смит. Почему они возятся с больным варикозом, не могущим наклониться без боли в костях, преждевременно состарившимся чиновником министерства Правды? Фактически Смит — законопослушный гражданин. Он аккуратно ходит на работу и даже находит в своей работе известное удовольствие. Подавлять волю Смита нет нужды, она у него подавлена еще на первой странице книги. Все, чем занимаются О'Брайен (государство Океания в его лице, Партия и Большой Брат) и Оруэлл, — это следят за уже бескрылой мухой на стекле, время от времени ловят ее и отрывают по одной ножке у нее. Отпущенная опять на стекло, как она станет себя вести?
Если муха (Уинстон Смит), может быть, и убедительна в своей ничтожности, отрывающий ей ножки Большой Брат (О'Брайен, Партия) не удался. Не хватило таланта у мистера Оруэлла. Ясно, что он хотел сделать книгу о «чистом» насилии. Но получилась карикатура, будущее в стиле романов для консьержек. «Божественный» маркиз в "120 днях Содома" преуспел в той же цели куда больше. (Что до меня, я предпочитаю футуролога Герберта Уэллса и его "Машину времени".)
Творца «1984» вдохновляло превратно понятое чужое, неанглийское прошлое. Оруэллу казалось, что общества Германии и сталинской России были скреплены исключительно насилием. Государственное насилие, вне сомнения, присутствовало необходимым элементом в структуре обоих режимов, но количество и значение насилия преувеличено и Оруэллом в 1948 г., и вообще иностранцами, не жителями Германии или СССР. (У других — всегда Ад.) Мифологические «тоталитарные» системы были воздвигнуты Западом в своем воображении с невинной грацией. Дабы вызвать в себе необходимую для борьбы с врагом ненависть, следовало хулить врага, и в результате на месте реальных стран и систем прочно обосновались Монстры. Путем отсечения реальных мотивировок поведения остался лишь феномен уродливой абстрактной жестокости. Партия в «1984» столь же жестока и злобна, как скальпирующий белого индеец в вестернах.
Если забыть о славе «1984» и попытаться оценить книгу по стандартам литературы, то удивляет инфантильность и мелодраматичность книги — качества, присущие поп-литературе. Никогда таковым не объявленный «1984» написан, по сути дела, в жанре бестселлера. (Понятно, почему "Book of the Month Club" потребовал в свое время от Оруэлла, чтобы он убрал главы из книги Голдстейна и Апендикс, объясняющий принципы «Ньюспик». Только эти два куска написаны не в поп-стиле.) Вполне закономерно также, что «1984» вдохновил поп-звезду Дэйвида Боуи на создание шоу. «1984» — это будущее, каким оно представлялось популярному, вскормленному дешевыми газетными мифами воображению. Всегда отстающему от реальности на полстолетия.
2. Новое SOFT-насилие
Мягкие методы управления массами зародились задолго до окончания второй мировой войны. Подавляя население других стран, своих германцев Гитлер соблазнил нацизмом. Арестантом в крепости Ландсберг, еще в 1924 г. он набросал модель популярного автомобиля «Фольксваген» и проект идеального дома среднего германца: пять комнат с ванной. Своей нацией он, кажется, собирался управлять с помощью мягкого насилия.
Испуганное проявлениями своего собственного каннибализма в первую и более всего вторую мировую войну, «цивилизованное» человечество отшатнулось от hard- к soft- режимам. (Плюс сыграли роль еще два важнейших фактора: 1) сдерживающее агрессивность влияние ядерных вооружений и 2) появление новых технологий производства, сделавших возможным закармливание масс.) Если сущность hard заключается в физическом подавлении человека, soft основано на поощрении его слабостей. Идеал жесткого насилия — превратить мир в тюрьму строгого режима, идеал мягкого — превратить человека в домашнее животное.
Soft оперирует не черной униформой, дубинками или пытками. В его арсенале: фальшивая цель человеческой жизни (материальное благополучие), страх unemployment, страх экономического кризиса, страх и стыд быть беднее (хуже) соседей и, наконец, просто лень, присущая человеку, как и энергия, инертность. Самоубийства безработных — пример могучей хватки мягкого насилия, степени психологического давления, того подстрекательства к PROSPERITY — ПРОЦВЕТАНИЮ, которому подвергается гражданин цивилизованных частей планеты.
В витрине современной цивилизации завлекающе светятся экраны телевизоров, компьютеров. Публика ослеплена изобилием информации и могуществом моторов автомобилей, в которых она весело несется (12 тысяч смертей в год на автодорогах Франции) в порыве коллективного безумия передвижения. Портрет Большого Брата на стенах выглядел бы убого в сравнении со все более могущественными трюками паблисити. Ослепленный жонгляжем ПРОЦЕНТОВ, под дробь барабанов СТАТИСТИКИ (цивилизация отдает решительное предпочтение относительной математике, блистательным цифрам, в которых у публики нет времени разобраться), под грохот ставшей обязательной поп-музыки все более худшего качества (эмоции музыки как противоположность мышлению) совершает «цивилизованный» житель счастливых «развитых» стран свой скоростной пробег от рождения к retirement. Необыкновенно высокий материальный уровень жизни, любит повторять счастливчик сам себе, достигнут лишь в Европе, Соединенных Штатах, Австралии и нескольких других — белых в большинстве своем — точках планеты вроде Израиля и Южной Африки. Есть исключения, скажем Япония, но в основном весь остальной, несчастный небелый мир влачит жалкое существование. (Сколько презрения в термине "слаборазвитые страны"!)
Разнеженный, живущий в кредит (и часто за счет презираемых «слаборазвитых» стран, у которых он за бесценок скупает raw materials (сырье), сельхозпродукты и собирает гигантский урожай процентов на занятые им деньги), цивилизованный человек панически боится unemployment — свободы. Потому он каждый день отдается под покровительство государства-опекуна, потеряв (отказавшись от них сам!) основные привилегии человека, присущие ему как биологическому виду, — независимость и свободную волю.
За послушание его награждают ЗАМЕНИТЕЛЯМИ. Его грезы о путешествиях воплощаются в организованный туризм, жажду авантюр он может безопасно удовлетворить, включив теле или пойдя в синема. Полицейские романы и фильмы с неумеренным количеством револьверов и выстрелов — substitute необходимой человеческому существу ежедневной дозы борьбы за жизнь. Отвыкнув от защиты самого себя, современный цивилизованный человек параноически озабочен своей секюрити. Но его вмешательство в обеспечение его же секюрити не только нежелательно, но карается законом. В цивилизованном обществе мягкого режима безопасность граждан есть бизнес полиции.
В обществе мягкого режима (в этом его принципиальное отличие от жесткого) не Партия, не банда злоумышленников подавляет трепещущее большинство, но все в той или иной степени подавляют всех сами. Ибо таков характер отношений. Однако многих общество мягкого режима обслуживает лучше. Ничтожный Уинстон Смит оказывается в нем в лучшем положении, чем энергичный (пусть и позер) О'Брайен. (Я вижу, как Смит в этот самый момент выставил варикозную ногу на асфальт автодороги, ведущей к Лазурному Берегу. Пробка. Впереди тысячи машин с Смитами и Джулиями и их детьми, отправляющимися в отпуск… О'Брайен, водрузив на нос очки, грустно читает Библию в камере тюрьмы Флери-Мерожис. Выпалил из охотничьего ружья в соседей — эмигрантов-арабов, не вынеся шума…)
Чтобы они не забыли, что живут в наилучшем из обществ, доместицированным массам демонстрируют с большим удовольствием дистрофических африканских детей, облепленных мухами. Или скелеты Аушвица… Мораль этих демонстраций такова: бесполезно пытаться устроить какое-либо другое общество. Поглядите, к чему приводят попытки. Что произвели марксизм в Эфиопии и гитлеровский фашизм?..
И напуганные массы сидят тихо. И опыляют их мозги паблисити сыров, вин и стиральных порошков. Предлагают им покупать суперделикатную туалетную бумагу и носить не черные, но ярких детских расцветок ткани. (К насильственной математизации и насильственному озвучиванию жизни следует еще добавить и насильственную "инфанти-лизацию".)
Среди всех преступлений наиболее ужасным (и вовсе ненаказуемым) является преступление против себя самого — неиспользование индивидуумом его единственной жизни. Слушал глупые музыкальные шумы, парковал автомобиль, занимался не тяжелым, но неинтересным трудом, а срок пребывания на земле закончился. Коллектив, так называемое "цивилизованное человечество" преуспело в создании (и навязывании всем и окраинам планеты) бесцветной, скучной, глупой, лишенной реальных удовольствий жизни. Жизни домашних животных.
Против насилия Большого Брата, доброго, старого hard-режима в сапогах и зловещей униформе возможно было однажды (как доказывает история, это рано или поздно происходило) подняться на восстание. Но вот подняться на восстание против собственных слабостей возможно ли?
3. О структуре книги
В основе книги лежит метафора — уподобление современного «развитого» общества санаторию для психически больных, где гражданина-больного содержат и лечат в мягком и все же дисциплинарном климате. Уподобление понадобилось мне для создания эффекта «остранения», для того, чтобы читатель поглядел бы на привычный ему окружающий мир чужим взглядом (в данном случае моим. — Э. Л.). Невиннее совсем еще недавно широко распространенного несправедливого уподобления СССР Гулагу уподобление европейских (и европейского происхождения) обществ санаториям родилось, я признаю, именно в этой семье уподоблений. Общество-тюрьма, общество-концлагерь, почему бы не санаторное общество?
Я вынужден был пользоваться английской и французской социальной терминологией по той простой причине, что, уехав из СССР пятнадцать лет назад, русской просто не знаю.
В книге нет ничего, что бы не было уже известно читателю. Я лишь сложил всем видимые элементы в мою картину. Важен мой взгляд.
Возможно было выбрать сотню цитат из Ницше, Маркса, Фрейда, Достоевского и украсить ими книгу, но я предпочел внятно изложить мои мысли и мое видение мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Основную предпосылку, на которой держится интрига суперкниги, то, что в будущем внебрачный секс будет караем "пятью годами исправительных лагерей" (в лучшем случае), Оруэлл придумал сам, а не заимствовал из опыта прошлого, посему неправдоподобность резко бросается в глаза. Не говоря уже о воспеваемом всеми режимами семейном содружестве противоположных полов (семья — священная единица для советского и гитлеровского режимов, для Петена вчера и для Раймона Барра и Рейгана сегодня), секс был законным и заслуженным правом немецкого солдата, офицера и партийного чиновника. Публичные дома сопровождали немецкую армию. Второй человек в СССР после Сталина, глава грозного МВД — Лаврентий Берия разъезжал в авто по улицам Москвы, выискивая красивых юных девушек. Идиоту известно, что сексуально удовлетворенный гражданин менее склонен интересоваться социальными проблемами. Казалось бы, уже находящаяся у власти партия должна быть заинтересована в том, чтобы население сублимировало часть своей энергии (хотя, разумеется, власть всегда предпочитает упорядоченный сексуальный союз). Лишь сумасбродная, умопомешавшаяся власть способна вдруг запретить секс (хотя бы и только членам правящей партии) и сурово карать за нарушение запрета. Фраза Оруэлла, характеризующая сексуальный акт Уинстона и Джулии: "Это был удар, направленный против Партии. Это был политический акт", — нонсенс. Звучит, однако, красиво, как "встреча швейной машинки и зонтика на столе для анатомирования трупов". (Кстати говоря, между лотреамоновскими "Песнями Мальдорора" и «1984» существует определенная невменяемая летучая похожесть, как один кошмарный сон похож на другой.)
У персонажей Оруэлла отсутствует честолюбие, нет у них даже человеческой жажды, власти или ненависти к тем, кто эту власть оспаривает. (Ее, впрочем, никто в книге и не оспаривает.) Они повинуются машинной логике или, может быть, даже квантовой механике. Непонятно, почему О'Брайен выбирает в жертвы совсем ничтожного Уинстона Смита, почему он и Полиция Мысли затягивают Смита в сеть, словно агенты ФБР, затягивающие американского сенатора в скандал с целью свалить его. К середине книги выясняется, что за Смитом следили с самой первой страницы, читали его дневник, следовали за ним в кварталах «пролов», подослали агента — хозяина антикварного магазина, наблюдали (через спрятанный за гравюрой телескрин) его акты любви с Джулией… Арестованному Смиту готический злодей О'Брайен (позаимствованный из следователей-инквизиторов Достоевского?) адресует театральные речи, простительные разве что школьнику, выкручивающему руки другому школьнику в темном углу здания школы. "Когда вы наконец сдадитесь нам, это должно быть сделано по вашей собственной, свободной воле…" — шипит он. Невозможно поверить в серьезность супервласти, один из высших чиновников которой ведет себя как опереточный злодей. Знаменитая сцена пытки (несостоявшейся) крысами сделана мэтром Оруэллом в манере Эдгара По устарело-патриархальной. (Но эффекта он добивается, ибо само слово rat в большинстве населения земного шара вызывает неприятнейшие эмоции.)
Все большее количество людей занимается Смитом по мере приближения конца книги, и все большее раздражение вызывает Уинстон Смит. Почему они возятся с больным варикозом, не могущим наклониться без боли в костях, преждевременно состарившимся чиновником министерства Правды? Фактически Смит — законопослушный гражданин. Он аккуратно ходит на работу и даже находит в своей работе известное удовольствие. Подавлять волю Смита нет нужды, она у него подавлена еще на первой странице книги. Все, чем занимаются О'Брайен (государство Океания в его лице, Партия и Большой Брат) и Оруэлл, — это следят за уже бескрылой мухой на стекле, время от времени ловят ее и отрывают по одной ножке у нее. Отпущенная опять на стекло, как она станет себя вести?
Если муха (Уинстон Смит), может быть, и убедительна в своей ничтожности, отрывающий ей ножки Большой Брат (О'Брайен, Партия) не удался. Не хватило таланта у мистера Оруэлла. Ясно, что он хотел сделать книгу о «чистом» насилии. Но получилась карикатура, будущее в стиле романов для консьержек. «Божественный» маркиз в "120 днях Содома" преуспел в той же цели куда больше. (Что до меня, я предпочитаю футуролога Герберта Уэллса и его "Машину времени".)
Творца «1984» вдохновляло превратно понятое чужое, неанглийское прошлое. Оруэллу казалось, что общества Германии и сталинской России были скреплены исключительно насилием. Государственное насилие, вне сомнения, присутствовало необходимым элементом в структуре обоих режимов, но количество и значение насилия преувеличено и Оруэллом в 1948 г., и вообще иностранцами, не жителями Германии или СССР. (У других — всегда Ад.) Мифологические «тоталитарные» системы были воздвигнуты Западом в своем воображении с невинной грацией. Дабы вызвать в себе необходимую для борьбы с врагом ненависть, следовало хулить врага, и в результате на месте реальных стран и систем прочно обосновались Монстры. Путем отсечения реальных мотивировок поведения остался лишь феномен уродливой абстрактной жестокости. Партия в «1984» столь же жестока и злобна, как скальпирующий белого индеец в вестернах.
Если забыть о славе «1984» и попытаться оценить книгу по стандартам литературы, то удивляет инфантильность и мелодраматичность книги — качества, присущие поп-литературе. Никогда таковым не объявленный «1984» написан, по сути дела, в жанре бестселлера. (Понятно, почему "Book of the Month Club" потребовал в свое время от Оруэлла, чтобы он убрал главы из книги Голдстейна и Апендикс, объясняющий принципы «Ньюспик». Только эти два куска написаны не в поп-стиле.) Вполне закономерно также, что «1984» вдохновил поп-звезду Дэйвида Боуи на создание шоу. «1984» — это будущее, каким оно представлялось популярному, вскормленному дешевыми газетными мифами воображению. Всегда отстающему от реальности на полстолетия.
2. Новое SOFT-насилие
Мягкие методы управления массами зародились задолго до окончания второй мировой войны. Подавляя население других стран, своих германцев Гитлер соблазнил нацизмом. Арестантом в крепости Ландсберг, еще в 1924 г. он набросал модель популярного автомобиля «Фольксваген» и проект идеального дома среднего германца: пять комнат с ванной. Своей нацией он, кажется, собирался управлять с помощью мягкого насилия.
Испуганное проявлениями своего собственного каннибализма в первую и более всего вторую мировую войну, «цивилизованное» человечество отшатнулось от hard- к soft- режимам. (Плюс сыграли роль еще два важнейших фактора: 1) сдерживающее агрессивность влияние ядерных вооружений и 2) появление новых технологий производства, сделавших возможным закармливание масс.) Если сущность hard заключается в физическом подавлении человека, soft основано на поощрении его слабостей. Идеал жесткого насилия — превратить мир в тюрьму строгого режима, идеал мягкого — превратить человека в домашнее животное.
Soft оперирует не черной униформой, дубинками или пытками. В его арсенале: фальшивая цель человеческой жизни (материальное благополучие), страх unemployment, страх экономического кризиса, страх и стыд быть беднее (хуже) соседей и, наконец, просто лень, присущая человеку, как и энергия, инертность. Самоубийства безработных — пример могучей хватки мягкого насилия, степени психологического давления, того подстрекательства к PROSPERITY — ПРОЦВЕТАНИЮ, которому подвергается гражданин цивилизованных частей планеты.
В витрине современной цивилизации завлекающе светятся экраны телевизоров, компьютеров. Публика ослеплена изобилием информации и могуществом моторов автомобилей, в которых она весело несется (12 тысяч смертей в год на автодорогах Франции) в порыве коллективного безумия передвижения. Портрет Большого Брата на стенах выглядел бы убого в сравнении со все более могущественными трюками паблисити. Ослепленный жонгляжем ПРОЦЕНТОВ, под дробь барабанов СТАТИСТИКИ (цивилизация отдает решительное предпочтение относительной математике, блистательным цифрам, в которых у публики нет времени разобраться), под грохот ставшей обязательной поп-музыки все более худшего качества (эмоции музыки как противоположность мышлению) совершает «цивилизованный» житель счастливых «развитых» стран свой скоростной пробег от рождения к retirement. Необыкновенно высокий материальный уровень жизни, любит повторять счастливчик сам себе, достигнут лишь в Европе, Соединенных Штатах, Австралии и нескольких других — белых в большинстве своем — точках планеты вроде Израиля и Южной Африки. Есть исключения, скажем Япония, но в основном весь остальной, несчастный небелый мир влачит жалкое существование. (Сколько презрения в термине "слаборазвитые страны"!)
Разнеженный, живущий в кредит (и часто за счет презираемых «слаборазвитых» стран, у которых он за бесценок скупает raw materials (сырье), сельхозпродукты и собирает гигантский урожай процентов на занятые им деньги), цивилизованный человек панически боится unemployment — свободы. Потому он каждый день отдается под покровительство государства-опекуна, потеряв (отказавшись от них сам!) основные привилегии человека, присущие ему как биологическому виду, — независимость и свободную волю.
За послушание его награждают ЗАМЕНИТЕЛЯМИ. Его грезы о путешествиях воплощаются в организованный туризм, жажду авантюр он может безопасно удовлетворить, включив теле или пойдя в синема. Полицейские романы и фильмы с неумеренным количеством револьверов и выстрелов — substitute необходимой человеческому существу ежедневной дозы борьбы за жизнь. Отвыкнув от защиты самого себя, современный цивилизованный человек параноически озабочен своей секюрити. Но его вмешательство в обеспечение его же секюрити не только нежелательно, но карается законом. В цивилизованном обществе мягкого режима безопасность граждан есть бизнес полиции.
В обществе мягкого режима (в этом его принципиальное отличие от жесткого) не Партия, не банда злоумышленников подавляет трепещущее большинство, но все в той или иной степени подавляют всех сами. Ибо таков характер отношений. Однако многих общество мягкого режима обслуживает лучше. Ничтожный Уинстон Смит оказывается в нем в лучшем положении, чем энергичный (пусть и позер) О'Брайен. (Я вижу, как Смит в этот самый момент выставил варикозную ногу на асфальт автодороги, ведущей к Лазурному Берегу. Пробка. Впереди тысячи машин с Смитами и Джулиями и их детьми, отправляющимися в отпуск… О'Брайен, водрузив на нос очки, грустно читает Библию в камере тюрьмы Флери-Мерожис. Выпалил из охотничьего ружья в соседей — эмигрантов-арабов, не вынеся шума…)
Чтобы они не забыли, что живут в наилучшем из обществ, доместицированным массам демонстрируют с большим удовольствием дистрофических африканских детей, облепленных мухами. Или скелеты Аушвица… Мораль этих демонстраций такова: бесполезно пытаться устроить какое-либо другое общество. Поглядите, к чему приводят попытки. Что произвели марксизм в Эфиопии и гитлеровский фашизм?..
И напуганные массы сидят тихо. И опыляют их мозги паблисити сыров, вин и стиральных порошков. Предлагают им покупать суперделикатную туалетную бумагу и носить не черные, но ярких детских расцветок ткани. (К насильственной математизации и насильственному озвучиванию жизни следует еще добавить и насильственную "инфанти-лизацию".)
Среди всех преступлений наиболее ужасным (и вовсе ненаказуемым) является преступление против себя самого — неиспользование индивидуумом его единственной жизни. Слушал глупые музыкальные шумы, парковал автомобиль, занимался не тяжелым, но неинтересным трудом, а срок пребывания на земле закончился. Коллектив, так называемое "цивилизованное человечество" преуспело в создании (и навязывании всем и окраинам планеты) бесцветной, скучной, глупой, лишенной реальных удовольствий жизни. Жизни домашних животных.
Против насилия Большого Брата, доброго, старого hard-режима в сапогах и зловещей униформе возможно было однажды (как доказывает история, это рано или поздно происходило) подняться на восстание. Но вот подняться на восстание против собственных слабостей возможно ли?
3. О структуре книги
В основе книги лежит метафора — уподобление современного «развитого» общества санаторию для психически больных, где гражданина-больного содержат и лечат в мягком и все же дисциплинарном климате. Уподобление понадобилось мне для создания эффекта «остранения», для того, чтобы читатель поглядел бы на привычный ему окружающий мир чужим взглядом (в данном случае моим. — Э. Л.). Невиннее совсем еще недавно широко распространенного несправедливого уподобления СССР Гулагу уподобление европейских (и европейского происхождения) обществ санаториям родилось, я признаю, именно в этой семье уподоблений. Общество-тюрьма, общество-концлагерь, почему бы не санаторное общество?
Я вынужден был пользоваться английской и французской социальной терминологией по той простой причине, что, уехав из СССР пятнадцать лет назад, русской просто не знаю.
В книге нет ничего, что бы не было уже известно читателю. Я лишь сложил всем видимые элементы в мою картину. Важен мой взгляд.
Возможно было выбрать сотню цитат из Ницше, Маркса, Фрейда, Достоевского и украсить ими книгу, но я предпочел внятно изложить мои мысли и мое видение мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42