https://wodolei.ru/catalog/akrilovye_vanny/Akvatek/
Но лидеры перестройки — радикалы, и изменения, произведенные ими в советском обществе, — революционные изменения. И каждое из этих. революционных изменений уже смутило, перепутало, сконфузило, возбудило и депрессировало коллективную психику советских людей — Иванов Ивановых.
Революционеры-перестройкисты ликвидировали первым делом уже мертвого врага — СОВЕТСКУЮ ИСТОРИЮ. Выкопав труп, пустили его в расход как политического врага, даже не задумавшись в спешке, что с Историей с большой буквы, с Большой Историей каждого советского человека соединяет невидимыми нитями его собственная маленькая личная история. Могильные холмики нескольких поколений, фотографии, воспоминания, унаследованные верования советских лет, пословицы, песни и поговорки советских лет, дружбы родителей, семейные мифы, лица, облики, образы соседей — все, что на склоне лет, оглядываясь назад, человек и называет жизнью. Все это вынужденно переосмысливается сегодня миллионами советских людей. Переосмысливаются образы и ситуации. Поневоле советские люди заняты работой перестановки, переоценки, создания нового варианта каждой личной истории. "Лейтенант Сидоров с третьего этажа, следовательно, был палач уже тем самым фактом, что служил в войсках МВД… между тем какой хороший был дядька, а хромоногая угрюмая реабилитированная писательница с первого этажа, заносчивая и отдельная, никому не нравилась в доме, но согласно сегодняшней морали она-то и была самым «хорошим», то есть положительным, человеком того времени…" — так вот должен рассуждать 40—50-летний мужик Иван Иванов, перебирая детские воспоминания. Конфузясь и против своей воли он вынужден психологически предать многих друзей того времени и взять в "хорошие люди" многих неприятных типов. Если он не сделает этого, то будет жить в разладе со своей эпохой. "Мы выходим из КПСС, и вот почему", — объясняют в газетах звезды перестройки первой величины и звезды помельче, а в памяти миллионов Ивановых возникает теплая атмосфера первомайских демонстраций, шутки и смех, и дядьки и тетки этой самой КПСС, кто-то из них был плохой, кто-то — хороший. "Посмотрим еще, до чего вы доведете страну, беспорочные!" — бурчит упорный Иван Иванов, несогласный отдать свое детство и юность и их ценности. А газеты кричат: "Погромы в Киргизии!", "Погромы в Баку!", "Взрыв автобуса в Азербайджане!" Может быть, и готовый уже поступиться своей личной памятью, Иванов не может этого сделать в таком настоящем. Результат: потеря критериев для оценки, постоянное сравнение прошлого и настоящего, РАСТЕРЯННОСТЬ, смятенность души.
Покончив с Историей, революционеры-перестройкисты разрушили понятие советского человека о справедливости внутри советского общества. По различным историческим причинам советский человек всегда принимал за справедливость прежде всего равенство. Нет, советский вариант равенства не исключал привилегий для партийных бояр и дворян, да, Иван Иванов зло иронизировал вслед черным «Волгам», проезжающим через город: "Слуги народа поехали!" Да, Иван Иванов знал, кто из местных властей берет взятки, пессимистически подозревал всегда, что самая суть системы торговли предполагает мошенничество, но по большому счету он был уверен, что советское общество есть общество равенства, то есть оно справедливое, то есть в нем значительное большинство живет в более или менее равных условиях. И если Ивановы шли в университеты, то не для того, чтобы, выучившись, зарабатывать больше, — напротив, инженер зарабатывал часто меньше рабочих, — но чтобы приобрести знания и заниматься чистой работой, а не физическим трудом. (Двадцатилетним парнем автор этой статьи зарабатывал в литейном цехе в 1963–1965 гг. от 180 до 320 рублей в месяц. Советский академик имел право на 500 рублей.)
Глядя сегодня на разгул удалых кооператоров (а первые кооперативы возникли, к сожалению, не в сфере производства, но в сфере спекуляции и обслуживания), не создающих новые ценности, но успешно перепродающих втридорога плоды его же рабочих трудов, Иван Иванов (Иванченко, Ованесяны, Иванидзе, Иванидовы и прочие мужики республик) зол и грустен (злы и грустны). Ранее, до 1985 г., шустрить и устраиваться считалось нечестным, НЕМОРАЛЬНЫМ способом существования. Ворующим работникам торговли, да, зачастую завидовали, одновременно презирая их и гордясь своей моральностью. Сегодня оказалось, что вчера презираемые качества эти — шустрить и устраиваться — есть поощряемые доблести нового общества. (Новые лидеры поощряют в гражданах именно эти качества. В печати раздаются голоса в пользу выпуска из тюрем преступников, осужденных до 1985 г. за "экономические преступления".) Растерянный Иван Иванов и все советские Иваны испытывают психологические трудности в удостоверении (идентификации) личностей ДОБРА и ЗЛА. Кто есть кто? Что есть морально, какое поведение, а что аморально? Ранее Ивановым было известно твердо, где Добро, где Зло. Сегодня — неизвестно. Президентским же декретом народную мораль не изменить.
Вдобавок советская мораль по происхождению вовсе и не советская, вовсе и не так уж навязанная. В основе советской морали лежит не по приказу Ленина и Сталина вдруг взятая и насильственно насажденная мораль октября 1917 г., но мораль низших классов общества, даже и не рабочая, но крестьянская, ставшая после грандиозной вспашки Российской империи плугом революции (и ликвидации высших классов) всеобщей усредненной моралью. Советская мораль есть адаптированная для всего общества старая крестьянская мораль: привычка к жизни «миром», совместный антагонизм крестьян к помещику, к барам вообще, к ростовщику — ее основные элементы. (Автор считает нужным заявить, что он не идеализирует советскую народную всеобщую мораль. Как и во всякую массовую мораль, в нее входят составными элементами и ханжество, и бесцеремонное подавление индивидуальностей. Но игнорировать существование этого кодекса поведения Иванов Ивановых значит допускать тягчайшую ошибку в любых политико-социальных вычислениях.)
Возбужденные толпы, состоящие из Ивановых всех национальностей, сегодня растеряны так же, как и психика отдельного Ивана Иванова. Чего придерживаться, во что верить, как себя вести? Как себя вести в стране, где черное еще пять лет назад стало белым? Сотни психологических проблем атакуют психику Ивана Иванова. Определить себя по отношению к новым богатым — одна из них, и немаловажная. Честно богатым? "Нечестно богатым", — подсказывают из глубины десятков поколений крестьянские предки. (Один из корней антисемитизма именно это «нечестное», по мнению народной морали, происхождение еврейского богатства. (Нет нужды напоминать о том (надеюсь), что всеобщее еврейское богатство — сказка.) Христианская церковь, католическая особенно строго, запрещала христианам заниматься ростовщичеством. Еврейская религия, как известно, не запрещает занимать деньги под проценты. Посему это ненавидимая массами профессия многие сотни лет была еврейской привилегией).
Раздробленная на тысячи Советов депутатов (в одной Москве 34 Совета!) по десяткам республик, по сотням министерств, изошедшая в дебатах (часто это сырые эмоции вслух), власть катастрофически ослабла. Здесь не место выяснять причины ее слабости, нас интересует то, как слабость власти сказывается на ежедневной жизни Ивана Иванова и на его психике.
После наступления темноты улицы советских городов пусты. Они разительно похожи на улицы городов из мрачных фильмов о мрачном будущем. Очевиден действительный сильнейший рост преступлений (связанный именно с ослаблением власти), этот рост зафиксирован официальной советской статистикой, о преступности ежедневно сообщают Иванову советские газеты. Иван Иванов переживает, если его дети-подростки задерживаются вне дома после наступления темноты, куда больше, чем обыкновенно нервничал советский отец. Страх вызывает в нем неврастению, ложится еще большим грузом на его психику. Сам он также не уверен в своей личной безопасности. Слухи об убийствах и действительные происшествия, о которых его информируют газеты (последнее — ужасающее убийство протоиерея А. Меня топором), столкновения с преступностью его соседей и коллег по работе не способствуют поднятию настроения Иванова. Живет он, вороша память, высчитывая, бурча, злясь, вздрагивая и боясь. Ему, отцу семейства, унизительно чувствовать себя беспомощным. Любая группа малолетних хулиганов способна сегодня терроризировать, если захочет, его семью, и он ничего не сможет сделать. Иванову страшно появившихся в советской жизни спортивного вида молодчиков рэкетиров и стыдно своих страхов. Постоянно сравнивая «тогда» и «сейчас», он боится этого сейчас и не хочет в то же самое время признать, что тогда было тише, спокойнее, лучше, счастливее, наконец. Вспоминая свои пятилетней давности недовольства бюрократией, застоем, коррупцией, привилегиями партийной аристократии, то, как он ругался вслед черным «Волгам», он вынужден признать, что в сравнении с мрачным «сегодня» за окнами прегрешения застойных бюрократов были детскими шалостями. Проехав с работы домой по грязному, в колдобинах мрачному городу, включив телевизор и поглядев двадцатиминутный показ какого-нибудь Каннского кинофестиваля или черт знает чего другого хорошего там, на Западе, Иванов чуть ободряется. "Вот у них ведь там хорошо, и мы переживем трудности переходного периода, и у нас, наверное, будет хорошо".
Приходит грустная, с пустыми сумками жена Иванова. После работы забежала в магазин. Проблема питания никогда не была легка в СССР. Мария Иванова стояла в очередях до 1985 г., и это было ненормальным нормальным явлением. Но перестройщики стали выдавать Ивановым сахар по карточкам, а с недавних пор появились очереди за хлебом, в последний раз подобный позор случился со страной треть века тому назад. Эта ситуация живо напоминает Иванову фильмы о чудовищной разрухе гражданской войны. Сам Иванов за всю его сорока- или пятидесятилетнюю жизнь в'разрухе не жил. СССР никогда не бежала впереди всех в мирововм забеге за процветанием, но пятьдесят—шестьдесят стран бежали сзади. В разруху повергали обыкновенно страну революции и войны. "Но ведь в 1985 г. не произошла война", — говорит себе Иванов. Мария и Иван Ивановы сквозь зубы клянут власть, но им стыдно выглядеть в собственных глазах людьми непередовыми и непрогрессивными. Логично, что они набрасываются на прессу, ищут у умных и опытных людей ответа на свои тревоги. Что будет? Что делать? Будет ли лучше? Почему сегодня так плохо и страшно?
Пресса же устами звезд перестройки не стесняется обвинять в лености (и даже неполноценности!) их, миллионы Ивановых. Святослав Федоров в интервью брестской газете «Заря» (перепечатано в "24 Часа". 1990. № 32) называет советское общество "обществом полурабов" и утверждает: "Очень многие из нас совершенно не хотят работать. Таких людей у нас не менее 40–50 миллионов… мы не хотим по-настоящему работать…" Однако Федоров говорит, что "должен рисковать весь народ".
Писательница Татьяна Толстая (из рода царских и позднее сталинских бояр) в высшей степени недовольна Ивановыми. "Верят в крик, но не верят в ум. Вообще, две вещи не всегда пользовались почетом на Руси — ум и труд, что сказывается и в фольклоре, в пословицах, и в жизни. Всегда меня удивляла песня «Дубинушка», которая уже начинается с презрения, словно со скривленными губами поется: "Англичанин мудрец, чтоб работе помочь, изобрел за машиной машину, а наш русский мужик, коль работать невмочь, так затянет родную «Дубину». Слушаешь и думаешь, почему же ты, голубчик, сам не изобретаешь за машиной машину?" ("Совершенно секретно". 1990. № 4.)
И Федоров рекомендует Ивановым заняться изобретательством: "Сегодня вы изобретаете какой-нибудь самолет, завтра вы строите свой аэропорт, послезавтра вы летите и зарабатываете деньги для себя и людей, которые живут с вами одними стремлениями…"
"А не полетел бы ты, глазной хирург, на…!" — ругается Иванов и отбрасывает газету. Натолкнувшись на подобное безграмотное (слова «Дубинушки» не народные, боярыня Толстая, это не он сам себя называет "наш русский мужик", но ваш брат-барин сочинил) презрение и враждебность, Ивановы остаются со своим смятением одни. Они все чаще ищут убежища в старом, до 1985 г. времени, когда было спокойно, когда была пусть и неэнергичная и не особо экономически показательная жизнь, но души народные не перекручивали в гигантской мясорубке перехода от социализма к… какой-то еще более передовой, но уже страшной ценой достающейся системе.
Еще более травмирована психика советских людей в окраинных республиках. Там льется кровь, стреляют, зверствуют. И кричит в телекамеру, рыдая, армянская бабка, вызволенная из Баку, призывая самого большого начальника Горбачева вмешаться в армяно-азербайджанскую распрю, не понимая высоких материй перестройки и демократии, бормочет что-то жалкое и вышедшее из моды о том, что "столько лет жили все в Баку, и русские, и армяне, и азербайджанцы, душа в душу, друзья и соседи". А в другую телекамеру рыдают азербайджанские родственники погибших во взорванном армянскими боевиками автобусе: "Да что же это такое, да останови же преступления, Горбачев! Ведь жили мы, друзья и соседи…" А Горбачев медлит, и советники его — прогрессисты и проза-падники не советуют ему вводить войска на территории, где идут погромы: "Запад скажет, что мы не демократы". И потому что ложно понята советскими неофитами идеология демократии, дети, женщины, старики уже принесены в жертву жестоким новым временам — Молоху Демократии. Хартия демократии, позаимствованная у Запада, глаголет, что право на самоопределение должно быть признано за всеми народами, если они этого самоопределения желают. (Сам Запад ханжески не следует своей же хартии. Баски и северные ирландцы, корсиканцы и аборигены Новой Каледонии, бельгийские фламандцы никогда не получат своей независимости.) На самом же деле Ованесяны, Иванидовы и Иванидзе не участвуют в национальных движениях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Революционеры-перестройкисты ликвидировали первым делом уже мертвого врага — СОВЕТСКУЮ ИСТОРИЮ. Выкопав труп, пустили его в расход как политического врага, даже не задумавшись в спешке, что с Историей с большой буквы, с Большой Историей каждого советского человека соединяет невидимыми нитями его собственная маленькая личная история. Могильные холмики нескольких поколений, фотографии, воспоминания, унаследованные верования советских лет, пословицы, песни и поговорки советских лет, дружбы родителей, семейные мифы, лица, облики, образы соседей — все, что на склоне лет, оглядываясь назад, человек и называет жизнью. Все это вынужденно переосмысливается сегодня миллионами советских людей. Переосмысливаются образы и ситуации. Поневоле советские люди заняты работой перестановки, переоценки, создания нового варианта каждой личной истории. "Лейтенант Сидоров с третьего этажа, следовательно, был палач уже тем самым фактом, что служил в войсках МВД… между тем какой хороший был дядька, а хромоногая угрюмая реабилитированная писательница с первого этажа, заносчивая и отдельная, никому не нравилась в доме, но согласно сегодняшней морали она-то и была самым «хорошим», то есть положительным, человеком того времени…" — так вот должен рассуждать 40—50-летний мужик Иван Иванов, перебирая детские воспоминания. Конфузясь и против своей воли он вынужден психологически предать многих друзей того времени и взять в "хорошие люди" многих неприятных типов. Если он не сделает этого, то будет жить в разладе со своей эпохой. "Мы выходим из КПСС, и вот почему", — объясняют в газетах звезды перестройки первой величины и звезды помельче, а в памяти миллионов Ивановых возникает теплая атмосфера первомайских демонстраций, шутки и смех, и дядьки и тетки этой самой КПСС, кто-то из них был плохой, кто-то — хороший. "Посмотрим еще, до чего вы доведете страну, беспорочные!" — бурчит упорный Иван Иванов, несогласный отдать свое детство и юность и их ценности. А газеты кричат: "Погромы в Киргизии!", "Погромы в Баку!", "Взрыв автобуса в Азербайджане!" Может быть, и готовый уже поступиться своей личной памятью, Иванов не может этого сделать в таком настоящем. Результат: потеря критериев для оценки, постоянное сравнение прошлого и настоящего, РАСТЕРЯННОСТЬ, смятенность души.
Покончив с Историей, революционеры-перестройкисты разрушили понятие советского человека о справедливости внутри советского общества. По различным историческим причинам советский человек всегда принимал за справедливость прежде всего равенство. Нет, советский вариант равенства не исключал привилегий для партийных бояр и дворян, да, Иван Иванов зло иронизировал вслед черным «Волгам», проезжающим через город: "Слуги народа поехали!" Да, Иван Иванов знал, кто из местных властей берет взятки, пессимистически подозревал всегда, что самая суть системы торговли предполагает мошенничество, но по большому счету он был уверен, что советское общество есть общество равенства, то есть оно справедливое, то есть в нем значительное большинство живет в более или менее равных условиях. И если Ивановы шли в университеты, то не для того, чтобы, выучившись, зарабатывать больше, — напротив, инженер зарабатывал часто меньше рабочих, — но чтобы приобрести знания и заниматься чистой работой, а не физическим трудом. (Двадцатилетним парнем автор этой статьи зарабатывал в литейном цехе в 1963–1965 гг. от 180 до 320 рублей в месяц. Советский академик имел право на 500 рублей.)
Глядя сегодня на разгул удалых кооператоров (а первые кооперативы возникли, к сожалению, не в сфере производства, но в сфере спекуляции и обслуживания), не создающих новые ценности, но успешно перепродающих втридорога плоды его же рабочих трудов, Иван Иванов (Иванченко, Ованесяны, Иванидзе, Иванидовы и прочие мужики республик) зол и грустен (злы и грустны). Ранее, до 1985 г., шустрить и устраиваться считалось нечестным, НЕМОРАЛЬНЫМ способом существования. Ворующим работникам торговли, да, зачастую завидовали, одновременно презирая их и гордясь своей моральностью. Сегодня оказалось, что вчера презираемые качества эти — шустрить и устраиваться — есть поощряемые доблести нового общества. (Новые лидеры поощряют в гражданах именно эти качества. В печати раздаются голоса в пользу выпуска из тюрем преступников, осужденных до 1985 г. за "экономические преступления".) Растерянный Иван Иванов и все советские Иваны испытывают психологические трудности в удостоверении (идентификации) личностей ДОБРА и ЗЛА. Кто есть кто? Что есть морально, какое поведение, а что аморально? Ранее Ивановым было известно твердо, где Добро, где Зло. Сегодня — неизвестно. Президентским же декретом народную мораль не изменить.
Вдобавок советская мораль по происхождению вовсе и не советская, вовсе и не так уж навязанная. В основе советской морали лежит не по приказу Ленина и Сталина вдруг взятая и насильственно насажденная мораль октября 1917 г., но мораль низших классов общества, даже и не рабочая, но крестьянская, ставшая после грандиозной вспашки Российской империи плугом революции (и ликвидации высших классов) всеобщей усредненной моралью. Советская мораль есть адаптированная для всего общества старая крестьянская мораль: привычка к жизни «миром», совместный антагонизм крестьян к помещику, к барам вообще, к ростовщику — ее основные элементы. (Автор считает нужным заявить, что он не идеализирует советскую народную всеобщую мораль. Как и во всякую массовую мораль, в нее входят составными элементами и ханжество, и бесцеремонное подавление индивидуальностей. Но игнорировать существование этого кодекса поведения Иванов Ивановых значит допускать тягчайшую ошибку в любых политико-социальных вычислениях.)
Возбужденные толпы, состоящие из Ивановых всех национальностей, сегодня растеряны так же, как и психика отдельного Ивана Иванова. Чего придерживаться, во что верить, как себя вести? Как себя вести в стране, где черное еще пять лет назад стало белым? Сотни психологических проблем атакуют психику Ивана Иванова. Определить себя по отношению к новым богатым — одна из них, и немаловажная. Честно богатым? "Нечестно богатым", — подсказывают из глубины десятков поколений крестьянские предки. (Один из корней антисемитизма именно это «нечестное», по мнению народной морали, происхождение еврейского богатства. (Нет нужды напоминать о том (надеюсь), что всеобщее еврейское богатство — сказка.) Христианская церковь, католическая особенно строго, запрещала христианам заниматься ростовщичеством. Еврейская религия, как известно, не запрещает занимать деньги под проценты. Посему это ненавидимая массами профессия многие сотни лет была еврейской привилегией).
Раздробленная на тысячи Советов депутатов (в одной Москве 34 Совета!) по десяткам республик, по сотням министерств, изошедшая в дебатах (часто это сырые эмоции вслух), власть катастрофически ослабла. Здесь не место выяснять причины ее слабости, нас интересует то, как слабость власти сказывается на ежедневной жизни Ивана Иванова и на его психике.
После наступления темноты улицы советских городов пусты. Они разительно похожи на улицы городов из мрачных фильмов о мрачном будущем. Очевиден действительный сильнейший рост преступлений (связанный именно с ослаблением власти), этот рост зафиксирован официальной советской статистикой, о преступности ежедневно сообщают Иванову советские газеты. Иван Иванов переживает, если его дети-подростки задерживаются вне дома после наступления темноты, куда больше, чем обыкновенно нервничал советский отец. Страх вызывает в нем неврастению, ложится еще большим грузом на его психику. Сам он также не уверен в своей личной безопасности. Слухи об убийствах и действительные происшествия, о которых его информируют газеты (последнее — ужасающее убийство протоиерея А. Меня топором), столкновения с преступностью его соседей и коллег по работе не способствуют поднятию настроения Иванова. Живет он, вороша память, высчитывая, бурча, злясь, вздрагивая и боясь. Ему, отцу семейства, унизительно чувствовать себя беспомощным. Любая группа малолетних хулиганов способна сегодня терроризировать, если захочет, его семью, и он ничего не сможет сделать. Иванову страшно появившихся в советской жизни спортивного вида молодчиков рэкетиров и стыдно своих страхов. Постоянно сравнивая «тогда» и «сейчас», он боится этого сейчас и не хочет в то же самое время признать, что тогда было тише, спокойнее, лучше, счастливее, наконец. Вспоминая свои пятилетней давности недовольства бюрократией, застоем, коррупцией, привилегиями партийной аристократии, то, как он ругался вслед черным «Волгам», он вынужден признать, что в сравнении с мрачным «сегодня» за окнами прегрешения застойных бюрократов были детскими шалостями. Проехав с работы домой по грязному, в колдобинах мрачному городу, включив телевизор и поглядев двадцатиминутный показ какого-нибудь Каннского кинофестиваля или черт знает чего другого хорошего там, на Западе, Иванов чуть ободряется. "Вот у них ведь там хорошо, и мы переживем трудности переходного периода, и у нас, наверное, будет хорошо".
Приходит грустная, с пустыми сумками жена Иванова. После работы забежала в магазин. Проблема питания никогда не была легка в СССР. Мария Иванова стояла в очередях до 1985 г., и это было ненормальным нормальным явлением. Но перестройщики стали выдавать Ивановым сахар по карточкам, а с недавних пор появились очереди за хлебом, в последний раз подобный позор случился со страной треть века тому назад. Эта ситуация живо напоминает Иванову фильмы о чудовищной разрухе гражданской войны. Сам Иванов за всю его сорока- или пятидесятилетнюю жизнь в'разрухе не жил. СССР никогда не бежала впереди всех в мирововм забеге за процветанием, но пятьдесят—шестьдесят стран бежали сзади. В разруху повергали обыкновенно страну революции и войны. "Но ведь в 1985 г. не произошла война", — говорит себе Иванов. Мария и Иван Ивановы сквозь зубы клянут власть, но им стыдно выглядеть в собственных глазах людьми непередовыми и непрогрессивными. Логично, что они набрасываются на прессу, ищут у умных и опытных людей ответа на свои тревоги. Что будет? Что делать? Будет ли лучше? Почему сегодня так плохо и страшно?
Пресса же устами звезд перестройки не стесняется обвинять в лености (и даже неполноценности!) их, миллионы Ивановых. Святослав Федоров в интервью брестской газете «Заря» (перепечатано в "24 Часа". 1990. № 32) называет советское общество "обществом полурабов" и утверждает: "Очень многие из нас совершенно не хотят работать. Таких людей у нас не менее 40–50 миллионов… мы не хотим по-настоящему работать…" Однако Федоров говорит, что "должен рисковать весь народ".
Писательница Татьяна Толстая (из рода царских и позднее сталинских бояр) в высшей степени недовольна Ивановыми. "Верят в крик, но не верят в ум. Вообще, две вещи не всегда пользовались почетом на Руси — ум и труд, что сказывается и в фольклоре, в пословицах, и в жизни. Всегда меня удивляла песня «Дубинушка», которая уже начинается с презрения, словно со скривленными губами поется: "Англичанин мудрец, чтоб работе помочь, изобрел за машиной машину, а наш русский мужик, коль работать невмочь, так затянет родную «Дубину». Слушаешь и думаешь, почему же ты, голубчик, сам не изобретаешь за машиной машину?" ("Совершенно секретно". 1990. № 4.)
И Федоров рекомендует Ивановым заняться изобретательством: "Сегодня вы изобретаете какой-нибудь самолет, завтра вы строите свой аэропорт, послезавтра вы летите и зарабатываете деньги для себя и людей, которые живут с вами одними стремлениями…"
"А не полетел бы ты, глазной хирург, на…!" — ругается Иванов и отбрасывает газету. Натолкнувшись на подобное безграмотное (слова «Дубинушки» не народные, боярыня Толстая, это не он сам себя называет "наш русский мужик", но ваш брат-барин сочинил) презрение и враждебность, Ивановы остаются со своим смятением одни. Они все чаще ищут убежища в старом, до 1985 г. времени, когда было спокойно, когда была пусть и неэнергичная и не особо экономически показательная жизнь, но души народные не перекручивали в гигантской мясорубке перехода от социализма к… какой-то еще более передовой, но уже страшной ценой достающейся системе.
Еще более травмирована психика советских людей в окраинных республиках. Там льется кровь, стреляют, зверствуют. И кричит в телекамеру, рыдая, армянская бабка, вызволенная из Баку, призывая самого большого начальника Горбачева вмешаться в армяно-азербайджанскую распрю, не понимая высоких материй перестройки и демократии, бормочет что-то жалкое и вышедшее из моды о том, что "столько лет жили все в Баку, и русские, и армяне, и азербайджанцы, душа в душу, друзья и соседи". А в другую телекамеру рыдают азербайджанские родственники погибших во взорванном армянскими боевиками автобусе: "Да что же это такое, да останови же преступления, Горбачев! Ведь жили мы, друзья и соседи…" А Горбачев медлит, и советники его — прогрессисты и проза-падники не советуют ему вводить войска на территории, где идут погромы: "Запад скажет, что мы не демократы". И потому что ложно понята советскими неофитами идеология демократии, дети, женщины, старики уже принесены в жертву жестоким новым временам — Молоху Демократии. Хартия демократии, позаимствованная у Запада, глаголет, что право на самоопределение должно быть признано за всеми народами, если они этого самоопределения желают. (Сам Запад ханжески не следует своей же хартии. Баски и северные ирландцы, корсиканцы и аборигены Новой Каледонии, бельгийские фламандцы никогда не получат своей независимости.) На самом же деле Ованесяны, Иванидовы и Иванидзе не участвуют в национальных движениях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42