Ашблесса это не смутило.— Два участника нашей партии — индейцы-фуэги — исчезли бесследно. В один из вечеров они ловили рыбу на берегу того самого подземного озера. Бэзил Пич находился внутри ледяных пещер, когда ему навстречу с криками об ужасных чудовищах выбежал третий индеец. По словам фуэга, из недр озера появилась голова огромной рептилии и проглотила обоих его товарищей. После Пич клялся, что самолично видел под ледяным полом тоннеля скользящие тени огромных животных, похожих на саурианов — мезозойских амфибий, поднимающихся из глубины и вновь в ней исчезающих. По его мнению, ледяные туннели образовались в поверхностной корке, намерзшей на бескрайнем подземном море, лишь малой толикой которого было обнаруженное нами озеро. От индейцев не осталось никаких следов, кроме пятна крови и плавающей на воде шапки из ламы, принадлежавшей одному из них.На следующий вечер профессор Лазарел и Бэзил Пич собственными глазами видели, как из озера высунула голову морская черепаха размером с автомобиль. Через секунду животное скользнуло обратно в пучину подземного моря.— Фокус-покус! — неожиданно каркнул Спековски, не в силах и дальше сдерживаться. В отличие от репортера, его спутник застыл на краешке своего стула, разинув рот. Ашблесс пожал плечами. Дверь распахнулась, и в комнату ввалился Филлип Мэйс, изнемогающий под тяжестью картонной коробки со спиртным и с сигаретой, криво свисающей из угла рта.Джим обрадовался его приходу. Он всегда был рад Мэйсу, в основном по причине его предсказуемости. Невразумительное предчувствие обреченности и безумия, которое так угнетало Джима в общении с кем угодно, даже с отцом — в особенности с отцом, — забывалась в разговорах с Филлипом Мэйсом. И хотя Мэйс был неисправимым чудаком, это Джим ценил в нем более всего. Мэйс был заядлым путешественником, хотя ничто в его облике не напоминало об этом — он слегка косил и был вечно сонный. Однако он путешествовал по Амазонке в погоне за легендарным фиолетовым мотыльком величиной с небольшую птицу, поднимался на Гималаи, прочесывая невзрачные заросли высокогорной тундры в поисках крохотных бабочек, обладающих удивительной способностью к мимикрии и точно воспроизводящих рисунок окружающего, будь то дикая сирень, кусок гранита на склоне скалы, стебель травы или человеческое лицо. В жилище Мэйса было не продохнуть от запаха камфары, на стене в его кабинете висела приклеенная эпоксидной смолой к листу зеленого пластика засушенная бабочка размером с цаплю, пойманная в Колумбии индейцами и обожествленная ими, но затем проданная Мэйсу за пятидолларовую золотую безделушку, зажигалку и карманный фонарь с миниатюрой Санта-Моники внутри, на которую нужно было смотреть сквозь маленький глазок в тыльном торце фонаря, направив противоположный конец на солнце и постоянно напрягая хрусталик, чтобы отсеять от картинки тени ресниц и пальмовых ветвей. У Мэйса был целый ящик подобных безделушек. Он никогда не отправлялся в джунгли без дюжины предметов для обмена из этого ящика в своем рюкзаке. Во время второй встречи ньютонианцев он подарил Джиму один из своих знаменитых фонариков.— А, Фил, — приветствовал Мэйса дядя Эдвард, когда дверь со стуком распахнулась. — Позволь представить тебе мистера Спековски и доктора Лассена.Мэйс зажал коробку между коленом и левой рукой и подал Спековски правую, которую тот пожал с иронической улыбкой. Доктор Лассен, погруженный в свои пометки, которые делал в толстом блокноте, прошитом тугой пластиковой пружиной, никак не отреагировал на представленного ему нового гостя.— Мы здесь обсуждаем открытие профессора Лазарела на Южном полюсе, — объяснил Эдвард. — Возможно, ты, Фил, возьмешь на себя труд познакомить мистера Спековски с интересными и странными обстоятельствами поимки двух тропических рыбок, добытых тобой и профессором.Мэйс ответил, что сделает это с удовольствием, добавив, что с собой у него не только фотографии рыбок, но и одна из них непосредственно, законсервированная и плавающая в формальдегидном море в плотно закупоренной стеклянной банке. Двухдюймовая рыбка в банке оказалась бледной тенью фотографического изображения маленькой чудо-тетры, выловленной Лазарелом в Риу-Жари.— Насколько я понял из ваших слов, — сказал Спековски, после того как Мэйс наконец замолчал, чтобы перевести дух, — одна из этих рыбок была выловлена в упомянутом озере на Южном полюсе, а другая — в устье тропической реки в Южной Америке?— Совершенно верно. Что само по себе представляется невероятным.— И это, по-вашему, должно убедить меня, что Земля полая внутри? Что под нами в эту самую минуту неандертальцы охотятся на мамонтов?Гил Пич сидел и слушал как завороженный, с огромными как блюдца глазами.— Положим, о неандертальцах до сих пор речи не было, — в интересах научной точности ответил профессор Лазарел. — Тем не менее этих двух рыбок мы расцениваем как веское доказательство.Спековски презрительно рассмеялся, но было видно, что наживку он заглотил.— Все это очень напоминает мне доказательства дрейфа материков.Он еще раз взглянул на фотографию и на рыбку в банке. На цветном снимке окраска тетры была люминесцентно-розовой у хвоста и постепенно переходила в бледно-лиловую и голубую, а затем снова в розовую у жабр. Если бы не плавники, человек со слабым зрением легко мог принять эту рыбку за пасхальное яйцо.— Послушайте, — вскочил вдруг Ашблесс, он раскраснелся и взволнованно приглаживал свои седины, — мы напрасно теряем время. На кой черт нам сдалась пресса? Боже мой, на полюсе мы видели такое, что этому… этому… журналисту и не снилось. Неужели для того, чтобы доказать подлинность наших открытий, нам нужны его дурно написанные заметки на последних страницах «Таймс»? Я далек от того, чтобы аплодировать Пиньону, но не могу не признать, что он человек дела и давно уже нас обставил, джентльмены, помяните мое слово. Мы мечем бисер втуне и не приобретем ничего, кроме головной боли.Спековски с видом оскорбленного достоинства, поправил галстук и встал, потом перебросил через плечо пальто и, театрально расхохотавшись, покинул собрание. Эдвард Сент-Ивс, махая репортеру вслед костяной рукой, найденной в приливном прудке, пытался сообщить ему что-то о последних открытиях и о предстоящей экспедиции на батисфере, но остановить Спековски было невозможно — с него уже было довольно. Дверь хлопнула, комната погрузилась в молчание, во время которого — Джим был уверен в этом — профессор Лазарел собирался с духом, намереваясь обрушиться на Уильяма Ашблесса с обвинительной речью.— Иногда, — начал Лазарел после недолгой паузы, — я не понимаю, на чьей ты стороне.— Расс! — воскликнул Ашблесс. — Спековски нам нужен как собаке пятая нога.— Он просто заинтересовался нашими достижениями, вот и все. Но теперь мы его потеряли. Теперь он не только не за нас, он против нас. Воображаю, какую статью он напишет. — Кстати, о статьях, — внезапно подал голос доктор Лассен, отрываясь от своих грез. — У меня с собой вырезка из последнего номера массачусетской «Трибюн», которая наверняка вас заинтересует.Лассен предъявил присутствующим квадрат картона с приклеенной к нему L-образной вырезкой.«На массачусетском побережье найден гигантский кальмар!» — гласил заголовок. Статья, объемом около двухсот пятидесяти слов, описывала чудовищное головоногое следующим образом: «Гигантский кальмар, весьма похожий на того, с которым сражался в известном классическом романе Жюля Верна капитан Немо, длиной около сорока пяти футов, был вывезен с пляжа на автоплатформе». Биологи Вудс-хоула препарировали животное, в животе которого, вместе с частью древней деревянной статуи, украшавшей некогда неизвестный парусник, и парой медных щипцов с зажатым в них зубом, найдена полупереваренная часть туловища — торс и шея — предположительно человекообразного существа, хотя в этом ученые не до конца уверены: желудочный сок головоногого сильно повредил останки. Кроме того, вскрылось еще одно странное обстоятельство: существо, фрагменты которого были извлечены из желудка кальмаpa, имело жабры, иными словами являлось амфибией. В статье жертву кальмара не называли впрямую «водяным человеком», но это подразумевалось. Кальмара и содержимое его желудка перевезли в Бостон для дальнейшего исследования.Статью от начала до конца зачитал дядя Эдвард. Последние фразы долетали до Джима сквозь застилающий его глаза и уши туман — он словно засыпал с открытыми глазами. Гил Пич спокойно сидел рядом с ним и внимательно слушал, приоткрыв рот, однако смотрел при этом в окно, туда, где в темноте скребли по стеклу под порывами ветра ветви низких кустов. Внезапно Джиму почудилось, что он, полугрезящий, висит в странном подводном саду. В стороне, там, где он мог видеть их только краем глаза, выплывали, словно из подводного грота сна, колышущиеся заросли водорослей, подсвеченные сквозь толщу воды. Свет медленно угасал, и комната погружалась в тень. Голос дяди, заунывно вещающий что-то об огромных кальмарах и водяных людях, по мере того как Джим засыпал, проплывая над бездонными воронками своих видений, постепенно затихал, приближаясь к абсолютной тишине. Гил Пич продолжал сидеть тихо и прямо, рубцы жабр у него на шее мягко и ритмично пульсировали. Перед Джимом опустился занавес морской травы: зеленое волокнистое чудо с редкими улитками и морскими звездами и темными кавернами рифов, откуда за ним следили светящиеся глаза затаившихся рыб.Он проснулся от резкого крика. Гил Пич уже встал и шел к двери, доктор Лассен натягивал удивительно длинное, до пола, пальто, отец Джима спокойно спал в своем кресле, дядя Эдвард вместе с Мэйсом и Сквайрсом копался в сигарной коробке, полной засушенных жуков. Джим услышал, как Ашблесс и профессор Лазарел громко кричат друг на друга на кухне. В эту ночь Джим лег спать с твердой, непоколебимой уверенностью, что он не просто уснул на стуле, а что-то с ним случилось, нечто другое, более странное. В постели он уснул почти мгновенно, а проснувшись утром, первым же делом почуял бодрящий аромат кофе и жареного бекона и услышал треск косилки на лужайке. Дядя и отец завтракали на кухне.— Странное дело с этим кальмаром, верно? — заметил Уильям, запихивая в рот вилку с огромным куском яичницы.— Очень странное, — согласился Эдвард.— Знаешь, что я думаю об этой амфибии? Это очень любопытно, черт возьми, — как раз наш случай. Этим стоит заняться. Я напишу в Вудс-хоул сегодня же. Подпишусь именем Лассена — он не будет возражать. Чертова косилка!Газонокосилка приближалась к окну кухни, ее рев нарастал, становясь оглушительным и невыносимым; наконец в окне появился улыбающийся азиат в широкополой шляпе и широких брюках и кивнул остолбеневшему Уильяму. Миновав куст роз, азиат покатил свою машинку дальше, за угол дома.— Кто это, черт возьми? — страшным шепотом спросил Уильям, словно косильщик мог его подслушать.— Садовник. Ямото. Я нанял его полгода назад. Удивительно пунктуальный человек. Работает строго по часам, будь на улице дождь или солнце.Уильям молча проследил за тем, как косилыцик за кухонным окном исчезает из вида, потом вскочил и бросился к окну в гостиной, чтобы посмотреть на результаты его труда — дорожку, выкошенную в траве скрежещущим механизмом. Вернулся к столу он очень задумчивый.— Мне это не нравится, — заявил он. Эдвард попытался сменить предмет разговора.— Прошлым вечером со мной случилась странная штука. Длилось это недолго, всего несколько секунд. По-моему, это было как раз тогда, когда я читал статью о кальмаре. Мне показалось, что к моему лицу прикоснулось влажное щупальце или прядь водорослей. Я даже уверен, что почувствовал запах, на мгновение. Но в тот момент я всего этого почти не осознавал, понимаешь, так бывает с жужжащей над ухом мухой за секунду до того, как ты ее заметил. Жужжание уже стихло, тут-то ты и начинаешь крутить головой. Пытаешься разглядеть муху. Но мухи уже нет, может быть, она уже села куда-нибудь. Ничто больше не жужжит и не летает, и тебе начинает казаться, что, может быть, ничего и вовсе не было. Понимаешь, о чем я?Но Уильям, чье лицо застыло в дюйме от оконного стекла, сейчас понимал только одно: Ямото приближается, выворачивает из-за угла и направляется к окну, широко улыбается и машет ему рукой. Рев косилки быстро поднялся до максимума, потом, по мере того как Ямото шел дальше вдоль волнистого края лужайки, кольцом обнимающей дом, начал стихать.— От кого у этого человека были рекомендательные письма? — неожиданно спросил Уильям.— Понятия не имею, — откликнулся Эдвард. — Кто-то посоветовал мне нанять его. Он просто стрижет наш газон, и все. Знаешь, у меня есть отличная мысль…Но сколь бы прекрасна эта мысль ни была, она не могла ни завлечь, ни унять Уильяма — не обращая внимания ни на что на свете, кроме стрекота косилки, он замер у окна.— Я знаю его.— Вряд ли.— Он работает садовником в Поместье. Я уверен.— Эти азиаты… — ответил Эдвард, небрежно взмахнув рукой.— Здесь нет ничего смешного, Эдвард! — выкрикнул Уильям. — Ничего смешного я здесь не вижу. За этим стоит Фростикос. Мне все теперь ясно. Я все понял. Ты тоже с ними?Прежде чем Эдвард сумел мысленно сформулировать в голове достойный ответ, из-за угла снова появился Ямото со своей неизменной улыбкой, обращенной в сторону кухонного окна, и со скрежетом заложил вираж вокруг жасминового куста — рев косилки нарастал медленно, словно громовая поступь еще невидимых, но неуклонно приближающихся войск или конвульсии огромной, невероятной и, возможно, неосуществимой машины, пробивающейся под бетоном сквозь земные недра в упорном, маниакальном ритмическом стремлении.Уильям застыл, пораженный ужасом. Перед его глазами без конца и удержу двигались бесчисленные, пялящиеся на него Ямото. Сворачивали за угол. Внезапно появлялись снова из-за куста или ствола дерева. Приближались почти вплотную, потом совершенно непредсказуемо поворачивали и удалялись прочь, расплываясь в пятно и превращаясь в окаменелости Бэзила Пича, вмерзшие в вековой лед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47