над ними на шестах висели изящные фонарики и полотнища с изображением всех диковин мира: яшмовых статуэток и ваз, хрустальных кубков и драгоценных ожерелий из оникса, сердолика, бирюзы и нефрита, богатых одежд и непривычного оружия, музыкальных инструментов и мебели из слоновой кости, отделанной бронзой, пузырьков с магическими бальзамами и книжных свитков с древней премудростью, птиц, рыб и насекомых, чей вид ужасал или радовал глаз. На площади сей, кроме важных купцов в шляпах с колокольчиками, обосновались и лекари, и цирюльники, и предсказатели будущего, и разносчики еды и питья, и фокусники, и акробаты, а также множество моряков и разного городского люда, желавшего если не купить, так поглазеть. Но в толпе этой Конан не увидел ни солдат, ни жуликов, ни разбойных физиономий, которые обычны для любого порта в хайборийских землях. Стражники, правда, имелись - мускулистые, голые по пояс молодцы с бамбуковыми палками в руках и связкой метательных дисков при бедре.
Была тут стена за площадью, но не сложенная из тяжких камней либо кирпича, а возведенная из бамбуковых стволов, увитых ползучими растениями, цветы и листья которых источали приятный аромат. Такую стену строют не для обороны, а для приличия и красоты, дабы показать: вот - набережная и гавань с кораблями и лодками, вот - шумная площадь с навесами торговцев, а вот - город с жилищами, дворцами и храмами, где неуместны шум и суета. И не было при той стене ни грозных боевых башен, ни зубчатых парапетов, как в аквилонских и немедийских замках, а зияли в ней лишь два прохода, слева и справа, с западной и восточной стороны - без защитных врат, зато с фонариками и колокольцами, подвешенными на тонких цепочках и шелковых шнурках.
Изумленно раскрыв глаза, взирал Конан на все это великолепие, на оживленную площадь, на увитую зеленью стену, на купола зданий из резного дерева десяти пород, что высились за бамбуковым частоколом, и чувствовал себя как-то непривычно. Во-первых, был он на голову или две выше всех местных обитателей, напоминавших статуэтки из коричневого сандала; и во-вторых, был он весь увешан оружием, а на площади, если не считать стражников, ни у кого не водилось и ножика длинней ладони. Ния, с ее ситаром, выглядела здесь куда уместнее.
Повернув к Конану лукавое личико, она улыбнулась и сказала:
– Не удивляйся, господин! У нас в Уттаре говорят: кто не видел Прадешхана, не видел ничего. И радость жизни обошла его стороной!
Но сама Ния То Кама в Прадешхане раньше не бывала. Расспросив свою маленькую невольницу за время морского путешествия, Конан выяснил, что родилась она вблизи западных уттарийских рубежей, с пяти лет обучалась в храме богини Лакшми, затем была украдена из святилища и продана в Иранистан, где весьма ценили юных танцовщиц и певиц из Уттары. Так что Прадешхан и Ние казался чудесной сказкой.
Протиснувшись сквозь толпу, они подошли к левому проходу в стене, над которым висели фонарики фиолетового и синего цветов. За ним тянулась улица, вымощенная деревянными плашками, с голубым балдахином, растянутым меж крышами домов; вдали играл и струился искусственный водопад, окруженный кустами шиповника с нежными розоватыми цветами.
Конан, очарованный, устремился вперед, но не успел он шагнуть на мостовую, как перед ним грохнули палки стражей. Эти молодцы, возникшие словно бы ниоткуда, вежливо кланялись и улыбались, но дубинки свои держали твердой рукой. Подбежал старший, в коническом бамбуковом шлеме с двумя колокольчиками по бокам, и что-то произнес, сопровождая слова плавными жестами. Киммериец взглянул на Нию.
– Чего надо этому парню с пучком соломы на голове? Мы должны платить за вход в город?
– Нет, мой господин. Он только хочет, чтобы ты оставил здесь свое оружие. Он говорит, что по улицам Прадешхана с мечами, секирами и копьями могут расхаживать лишь воины раджассы Оми Тана Арьяды.
– Скажи ему, что я тоже воин и не люблю расставаться с топором и клинком.
Ния заговорила на мелодичном уттарийском, в чем-то убеждая шлемоносца, но тот, приседая, кланяясь и побрякивая колокольцами, только с огорчением качал головой. Наконец девочка повернулась к Конану:
– Нельзя в город с оружием, никак нельзя. Прости, господин, но таков обычай в Прадешхане.
– Ладно! - махнув рукой, киммериец бросил к ногам стражей копье, отцепил ножны с мечом, кинжал, затем расстался с луком и колчаном, вытащил из-за пазухи пару метательных ножей покойного Саледа, а из сапога - еще один клинок, с кривым лезвием. На земле перед изумленными уттарийцами выросла груда оружия. Поверх нее Конан швырнул свой плащ и мешок; теперь, кроме подкольчужной безрукавки, штанов и секиры за спиной у него не оставалось ничего.
– Скажи парню с колокольчиками, пусть побережет мое добро, не то, клянусь Кромом, эти бубенцы сыграют ему погребальную песню. И еще скажи, что мы сперва пройдемся налегке по площади, а потом я оставлю у него свою секиру.
Когда Ния перевела, Конан взял ее за руку, повернулся и исчез в толпе вместе со своей невольницей. Он не желал расставаться с магическим топором, с другой же стороны ему хотелось осмотреть город, этот великолепный Прадешхан, куда не пускали вооруженных чужеземцев. Но в стене было два прохода! Не получилось у западного, попробуем у восточного, решил киммериец.
Они двинулись меж пестрых торговых рядом, и вдруг над ухом Конана раздался клекочущий голос Рана Риорды.
– Хорошо, что ты не оставил меня у этих приворотных стражей! Они, видно, не любят добрую сталь, если вооружились дурацкими палками!
Конан остановился и, отвернувшись от своей спутницы, едва слышно пробормотал:
– Ты что же, Рорта, понимаешь их речь?
– Разумеется! - заметил дух секиры не без самодовольства. - Я понимаю всякую речь, что звучит от Западного океана до Восточного с сотворения мира!
– Ну, тогда будешь говорить мне, о чем щебечут эти малыши, - Конан оглядел толпившийся вокруг народ. - Ведь кроме меня, никто не услышит твоих слов.
– Не услышит, - подтвердил Рана Риорда.
– И первым делом скажи-ка мне, как нам всем проникнуть в город. Не хотелось бы расставаться с тобой, Рорта.
– Пустяковая задачка! У тебя есть деньги?
– Да, две монеты серебром.
– Ну, так купи мешок побольше и спрячь меня!
Неоходимое вскоре сыскалось - у торговца музыкальными инструментами. С помощью Нии Конан приобрел длинный и широкий чехол, тут же упрятав в него и свой топор, и ситар своей невольницы. Хоть секира и была огромной величины, но ситар оказался все же подлиннее - его гриф высовывался из мешка на целую ладонь. Отличная маскировка, подумал Конан, приближаясь к восточному проходу. Над аркой его висели фонарики пурпурного и красного цветов, а тянувшая за проходом улица была прикрыта от солнечных лучей балдахином из алого шелка.
На сей раз их пропустили без всяких возражений, посчитав, видимо, бродячими музыкантами. Конан зашагал по улице, залитой розовым солнечным светом, профмльтрованным через алый шелк, оглядываясь по сторонам и дивясь; Ния торопливо семенила за ним, то и дело давая пояснения. Уттарийцы, и мужчины, и женщины, носили длинные, до середины икр, одеяния, называемые сарангами; у людей простых они были белыми, синими либо красными, знатных же отличала особая нежность расцветки - персиковая, нефритовая, лазурная, палевая - и богатая вышивка по подолу и вокруг ворота. Простонародье щеголяло в шляпах кан'мо из золотистой соломки, знатные же прикрывали лица большими веерами и носили головные уборы из негнущегося шелка, украшенные колокольчиками - чем больше бубенцов их и чем роскошнее веер, тем человек знатнее. Ни лошадей либо ослов с повозками, ни паланкинов на улицах Прадешхана не было; жители передвигались пешком и в легких изящных креслицах на больших колесах, которые резво катили крепкие коренастые парни в одних набедренных повязках. Кресла сии и запряженные в них люди назывались, как сообщила Ния, рик'ша, и были единственным разрешенным в городе средством транспорта. Даже сама раджасса, прекрасная Оми Тана Арьяда, Благоухающая Ночная Лилия, отправлялась из дворца до городских стен в такой же рик'ша, и лишь за городом пересаживалась в коляску, запряженную лошадьми. И немудрено: улицы, вымощенные разцветными деревянными плашками, совсем не подходили для конских копыт.
Вскоре Конан и Ния добрались до центральной площади, где стоял дворец раджассы - воздушное сооружение из резного дерева, инкрустированого квадратными, круглыми и треугольными пластинками фаянса с росписями и иероглифами, символизирующими тысячу добрых пожеланий. В середине его высилась круглая и широкая башня под кровлей с изящно загнутыми вверх углами, с круговым же балконом и колоннами из сандала; ее окружали башенки поменьше, с узкими окнами, украшенными шелковыми полотнищами, что свисали с подоконников словно разноцветные язычки. Вокруг всего дворца шла терраса о шести ступенях, и на ней, лицом к плошади, стоял некий важный сановник, сопровождаемый двенадцатью служителями в золотистых шелковых сарангах, и держал речь перед собравшейся толпой обитателей Прадешхана. Конан протолкался в первые ряды, желая поглазеть на княжий дворец; Ния следовала за ним по пятам.
– Это сан-па, - сказала она с благоговением, выслушав несколько фраз сановника. - Сан-па, который управляет Прадешханом.
– А я думал, что тут властвует раджасса, - сказал Конан.
– Да, властвует, но разве ее дело заботиться о порядке и законах, о податях и наказаниях, о торговле и кораблях, о городских улицах и гавани, и о тысяче других дел? - возразила девочка. - Раджасса только повелевает, устраивает праздники и награждает, а обо все прочем заботится сан-па.
Конан с любопытством уставился на вельможу. Был он стар, с благородным лицом фарфоровой белизны и длинной узкой бородкой, что свешивалась до пояса; у полей его шляпы позванивало два десятка серебряных колокольчиков, у пояса висел веер размером в полтора локтя. Плавные жесты и гладкая речь обличали опытного оратора, а глаза, еще не потерявшие молодого блеска, явно принадлежали человеку любознательному и чуждому высокомерия. Не прекращая говорить, сан-па взглянул на киммерийца, стоявшего шагах в двадцати от террасы, и в зрачках его промелькнуло удивление: вероятно, в Прадешхане мужчину такого роста и телосложения видели не часто.
Ния, порозовев, слушала сановника, и Конан, не желая ее отвлекать, хлопнул ладонью по мешку.
– Эй, Рорта! Ты что, уснул? О чем толкует этот старик?
– О неинтересном, - кратко и непонятно ответил дух.
– Кром! Тебе не интересно, ржавый топор, а я хотел бы послушать. Переводи!
– Состязание у них тут.
– Состязание? На мечах, копьях и секирах? Или стрельбы? Иди бьются врукопашную? Или на конях?
– Ни славы тебе, ни крови мне здесь не заработать, потомок Гидаллы, - прохрипел призрак. - Это тао-ли-ма, состязание быстрых умов и золотых уст, как сказал седобородый. Словом, певцы-поэты будут перетягивать канат перед местной владычицей. Только и дела!
Услыхав, о чем идет речь, Конан потерял всякий интерес и к словам сан-па, и к нему самому. Он собирался двинуться дальше, но тут престарелый сановник, закончив говорить, быстро спустился по лестнице и, призывно размахивая веером, направился прямиком к нему.
– Чи че-ла? - тонким голосом произнес старец. - Уттарани, кхитани, вендани, иранистани, турани?
– Турани, - ответил Конан, и вельможа сразу перешел на туранский. Говорил он чисто и отчетливо, а серебряные колокольцы на шляпе позванивали в такт словам.
– Я вижу, ты из далеких краев, почтенный чужеземец.
– Из очень далеких, - подтвердил киммериец.
– И еще я вижу, что из твоего мешка выглядывает ситар. Мешок же твой весьма велик и увесист.
– У меня там два инструмента, - заметил Конан, - и каждай хорош на свой лад.
– О! Хвала Лакшми, я не ошибся! Ты, видно, отличный музыкант и поэт!
– На одном из своих инструментов я и в самом деле играю неплохо, - подтвердил Конан.
– Тогда ты непременно должен явиться вечером во дворец превосходнейшей нашей раджассы, светоча мира, и доказать свое искусство в состязании с придворным певцом Те Рангом и славным Сапхарой, поэтом из Камбуи.
– Нынче я не в голосе, - сказал Конан. - И утомлен тяготами долгого пути в ваш великолепный город.
– Но победителю в состязании положена награда, сын мой, - вкрадчиво произнес сан-па.
От награды киммериец не отказался бы - в карманах у него гулял ветер. Хмыкнув, он бросил взгляд на резные дворцовые башенки и спросил:
– А велика ли та награда, почтенный? И какова она?
– Разная, сын мой, разная. Одних раджасса оделяет золотом и красными рубинами, богатой одеждой, быстрыми лошадьми или домом с фруктовой рощей, других же… - старец помолчал, затем тонко усмехнулся: - Других же она удостаивает самых сокровенных милостей. Если ищущий их молод и хорош собой… вроде тебя… - он огладил длинную бородку и многозначительно протянул: - Мда… молод и хорош собой… и выглядит львом среди стада коз…
Конан почувствовал, как у бока его зашевелилась Ния, и, скосив глаза, посмотрел на лицо девочки. Похоже, намек на сокровенные милости раджассы ее не осчастливил.
– А скажи, отец мой, - произнес киммериец, - сама раджасса молода? И хороша ли собой? Есть ли там за что бренчать на ситаре?
– О! Нашей Благоухающей Ночной Лилии минуло двадцать весен, и она прекрасна, как нефритовый сосуд с цветком мака и двумя черными тюльпанами. Цветы эти - суть ее алые губы и сияющие глаза, а сосуд… ну, ты понимашь… все остальное.
Интерес Конана возрастал с каждым мгновением. Похоже, тут удалось бы заработать не только камни и звонкую монету, но и кое-что еще! Уже месяц - с тех пор, как был покинут Пунт - он не касался женщины; слишком долгое воздержание для исполина, полного сил молодости.
Запустив в густые волосы пятерню, Конан задумчиво поинтересовался:
– Скажи-ка, отец мой, нет ли в окрестностях вашего славного города дракона? Либо демона? Либо злобного чародея? Либо, на худой конец, заносчивых соседей, которым было бы не худо пустить кровь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27