Глядь-поглядь Ч направо пушка стволиной над обрывом свесилась, на пушк
е, на стволине, ерш те в бок, петля ременная, в петлю Павел Носов свою голову
шку вкладает. А сзади нас: бах-бах-бах, бах-бах-бах… Пули, как шмели, над нам
и жужжат-свищут… Я кричу во всю глотку: «Дедушка, дедушка!.. Что ты надумал…
Побежим!» А он: «Батюшку побереги!..» Ч да с этими словами и скакнул вниз и з
акрутился на ременной петле. Ахти, беда!..
А сзади, ерш те в бок, бах-бах-бах, бах-бах-бах… Я на коня, да и укатил.
А как отъехал в безопасность, слезы, понимаешь, ваше величество, то есть та
кие горькие слезы закапали из глаз…Дивно хорош старик-то был, ведь мы его
с тобой… это, как его… Ч вдруг осекся Варсонофий. Ч Я ведь его, дедушку Па
вла-то, еще на Прусской войне знавал.
Пугачёв слушал рассказ, низко опустив голову. Затем перекрестился и сказ
ал с чувством:
Ч Превечный спокой его головушке… Верный был.
Емельян Иваныч еще ниже опустил голову и, зажимая то правую, то левую нозд
рю, отсморкнулся на пол. Видя это, Ненила тотчас подала ему прибереженный
ею чистенький платочек.
Ч Благодарствую, Ч каким-то сорвавшимся, почти детским голосом, едва с
держивая душившие его всхлипы, сказал он Нениле и вытер платком глаза, по
том выдохнул с шумом воздух, не глядя ни на кого, улыбнулся и молвил:
Ч Скажите-ка отцу Ивану, чтоб поминал старика Носова… Павла Носова.
Да и других прочих, которых… Э-эх! Ч отмахнулся он рукой, ссутулился и пов
ернул голову вниз и вправо, как будто силясь что-то рассмотреть в темном у
глу избы. Затем тихо проговорил:
Ч В Яицком городке слепой старик такой есть, Дерябин прозвищем, он мне во
т этот самый перстень подарил Степана Разина, Ч и Пугачёв, приподняв рук
у, посверкал кольцом. Ч Ну так вот старик пел: «По боярам панихиду ворон к
аркает…» Страшусь, как бы не по боярам, а по нам по всем ворон не скаркал па
нихиду-то… Мы здесь люди свои, да пряма говорю, без обиняков, в открытую… И
стомилось сердце-то мое… Сон пропал. Не горазд радуют меня дела-то наши…

Горбатов, видя расстроенные чувства Пугачёва, воскликнул:
Ч Не унывайте, государь! После ненастья будет и солнышко.
Эти идущие от сердца слова сразу озарили озябшую душу Пугачёва.
Ч А я, ведаешь, и не унываю, Ч вскинув голову, ответил он. Ч В военном деле
, ваше благородие, удача переменчива: сегодня он меня за бороду, а завтра я
ему ногой на брюхо да и кровь сосать! Еще мы, ведаешь, этим Рукавицыным-Гол
ицыным пятки-то к затылку подведем. Кабы я тогда поболе народу из Берды за
хватил, под Татищевым-то мы смяли бы князя. Поди, сам видел, ваше благороди
е, наших-то хулить не можно, гарно бились.
Пугачёв то подбоченивался, то пристукивал ладонью по столешнице.
Ч А скажите-ка, ваше благородие, где Шваныч? Ч вдруг обратился он к Горба
тову.
Ч Не ведаю, государь, Ч ответил тот. Ч Только знаю, что в Татищевой его н
е было.
Ч Хм, Ч сказал Пугачёв и призадумался.
Как раз в это время в Оренбурге снимали с Михаила Шванвича второй допрос.
Между прочим, он показывал: «А как Пугачёв по разбитии под Татищевой прие
хал ночью в Берду и отправил несколько возов, неизвестно Ч с чем и куда, а
сам поутру из Берды ушел, оставя в Берде множество еще злодеев. Потом приш
ел ко мне оренбургского гарнизона сержант Лубянов, которого я спросил, в
се ли уехали? А как отвечал: „Почти все“, то вышел я на двор к воротам, мимо к
оторых ехали оренбургские казаки, человек восемь, которых спросил я: „Ку
да вы едете?“ А как они отвечали, что „гонят нас насильно за Пугачёвым“, на
то я им сказал: „Лучше поедемте не за Пугачёвым, а в Оренбург“, почему они и
согласились. Но тут я был схвачен солдатами, высланными из Оренбурга гос
подином губернатором Рейнсдорпом, и передан офицеру».
В этом показании, ради облегчения своей участи, Шванвич несколько отступ
ил от правды. Дело было так. Когда из Берды началось бегство, девятнадцати
летний юноша Шванвич совершенно растерялся. Он не мог решить, что ему дел
ать: следовать ли безоглядно за самозванцем, или, спрятавшись куда-нибуд
ь и выждав время, когда все Пугачёвцы из Берды уйдут, явиться в Оренбург с
повинной. Его оставляли силы, и ясность мысли затмевалась. О, если бы был с
ним Падуров, или Андрей Горбатов, или даже старый его дядька Киселев Фаде
й! Он почувствовал острую нужду в дружеской помощи, в добром совете, но кру
гом его пустота, и душа была объята смятением. Он в общей суматохе скрылся
в чью-то землянку. И вот гнусный, хехекающий голос:
«Здесь, здесь, берите его, я видел…» Шванвича выволокли из могильной тьмы
на вольный свет.
Ч Хе-хе-хе… С праздничком, ваше благородие! Ч с подлой ужимкой, потирая
руки и кланяясь, барашком проблеял в лицо Шванвичу «чиновная ярыжка».
Шванвич с презрением взглянул на него, крепко сжал губы и сразу почувств
овал в себе прилив силы и бодрости. Арестованный, он стоял позади сидевше
го на бревнах офицера и слышал его слова, обращенные к пропойце чиновник
у.
Ч Ревностное поведение твое может послужить к облегчению твоей участи
. Так иди же, братец, к одураченному мужичью и внушай сим скотам бессмыслен
ным, чтоб шли в Оренбург с повинной.

3

Емельян Иваныч все чаще и чаще вспоминал пропавшего без вести главного а
тамана своего Овчинникова, жену-государыню Устинью и непокорный Яицкий
городок, к которому уже подступал генерал-майор Мансуров.
Положение Симонова с гарнизоном было тяжелейшее. Солдатам выдавали по ч
етверти фунта муки на день при изнурительной работе. Половина людей всег
да была «в ружье», другой половине дозволялось дремать сидя.
Девятого марта полковник Симонов произвел вылазку, но был мятежными каз
аками разбит и надолго заперся в ретраншементе. Спустя после этого пять
дней над крепостью взвился бумажный змеек, к мочальному хвосту его был п
ривязан конверт с пакетом. То было письмо казаков к полковнику Симонову
и всему гарнизону. Мальчишки, в том числе Ваня Неулыбин, клеили змейка, с у
влечением равняли «подхвостницу», крепили «репицу», устраивали «трещо
тку». Как только змей поднялся над крепостью, мальчишки подрезали нитку,
и он, давая «курны», упал в расположение ретраншемента.
В письме казаки советовали Симонову, во избежание напрасного кроволить
я, от вылазок на будущее время воздержаться, а лучше отворить ворота креп
ости, угрожая в противном случае «зверояростною местью». В ответ на это С
имонов отправил к атаману Каргину увещание с требованием покорности и п
рекращения смуты. Каргин со старшинами, прочтя увещание, стал обдумывать
, как бы поскладней да «позабористей» ответить Симонову.
Составление ответа было поручено писарю Живетину.
А в это время проживал в подизбице Устиньиного дворца изгнанный с Иргиза
игуменом Филаретом раскольничий старец Гурий. Этот лохматый и черновол
осый пьяница, похожий на старого цыгана-конокрада и выдававший себя за Х
риста ради юродивого, был нравом буйный, на слова дерзкий, до баб охочий. С
вященник, который венчал Устинью, внушал ей, что сама государыня Елизаве
та Петровна всегда привечала Христа ради юродивых, кликуш и всяких людей
божьих, то и вам, мол, матушка-царица, надлежало бы сим богоугодным обычае
м не брезговать.
И старца Гурия стали приглашать наверх. Войдя в светлицу, он обычно с усер
дием молился в передний угол, а сам ошаривал глазами стол: достаточно ли в
ыставлено выпивки, вкусна ль закуска. Преподав благословение и выпив, «л
юбожорный» старец начинал грубым голосом, благовествовать. Он застращи
вал Устинью и всех присутствующих баснями о хождении праведной Федоры п
о мытарствам или рассказывал «житие» святого пустынника Исаакия Долма
тского, как соблазняли его бесы, как они уловили его в свои сети и, наигрыв
ая на дудках, восклицали: «Наш Исаакий! Да воспляшет с нами!» Когда на слуш
ающих накатывалась дрожь и воздыхания, старец начинал увеселять их, не с
тесняясь в выражениях, побасенками о блудных деяниях монастырских и рас
кольничьих. Слушая его греховные речи, подвыпившие гости покатывались с
о смеху, улыбалась и Устинья. Затем старец, паки преподав благословение, у
ходил «еле можаху» к себе в подизбицу, уманив с собой, аки шаловливый бес,
и мягкотелую бабищу Толкачиху, главную опекуншу над здоровьем государы
ни.
Вот этот старец праведный и был привлечен атаманом Каргиным в помощь к п
исарю Живетину. И старец Гурий постарался. Он написал такое воззвание к С
имонову, что даже матерые, видавшие виды казаки ахнули. В письме были вклю
чены разные непристойные слова по адресу императрицы Екатерины, и собра
ние старшин, под давлением богобоязненного атамана Каргина, решило, что
«не должно священную особу государыни так поносить, что это не только ду
рно, но и противно богу». В конце концов был позван сидевший в арестантско
й избе «шибкий грамотей» беглый солдат Мамаев. Он и занялся исправлением
борзописных трудов старца Гурия.
«Всем уже не безызвестно, Ч начиналось послание, Ч на каких основаниях
российское государство лишилось всемилостивейшего своего монарха от з
лодеев нашего возлюбленного отечества». Далее, после своеобразного опи
сания, как сие произошло, в письме говорилось: «Егда императрица Елизаве
та Петровна, отыде на вечное блаженство, соизволила скипетр российского
государства вручить природному наследнику, великому нашему государю П
етру Федоровичу, и все государство ему присягало. И вы не причастны ли был
и той же присяге? И равным образом той же казни божией будете достойны, яко
отступники-нарушители христианского закона, что изгнала государя свое
го». Письмо заканчивалось так: «Да полноте нас стращать и угроживать. Мы с
трастей ваших очень не опасны. Ежели хотите вы идти против нас, то мы давно
милости просим, идите, а по вашему предложению быть ничего во удовольств
ие вам не может и переписок никаких больше принимать от вас не хотим. А от
государя нашего прислано полное наставление, чтоб с вами поступать спер
ва сердечно, по-христиански. А видно, вы не хотите совсем его величеству с
лужить и повиноваться, так и полно вами более дорожить».
Это письмо было вручено Симонову. Подъехавшие под стены крепости казаки
кричали солдатам:
Ч Эй, служивые! Довольно вам голодать, сдавайтесь! Все царицыны войска ба
тюшка побил. Уфа батюшкой взята, Казань с Самарой взяты! А Оренбург, в само
й крайности, с голодухи пухнет. Сдавайтесь подобру-поздорову.
А солдатки, имевшие жительство в городке, по наущенью казаков голосили:
Ч Эй, мужнишки, кисла шерсть! Сажайте своего коменданта с офицерами в вод
у да вылазьте из крепости!
Чтобы поднять среди гарнизона смуту, подсылались в ретраншемент разные
беглые солдаты, погонщики, отчаянные казаки. Полковнику Симонову огромн
ых трудов стоило держать голодающий гарнизон в повиновении. Он внушал за
щитникам, что от мятежников нельзя ожидать теперь пощады, так уж не лучше
ли умереть с честью, без нарушения присяги.
На помощь извне никакой надежды у Симонова не было. Напротив, в начале апр
еля явился в городок атаман Овчинников с остатками воинских сил, уцелевш
их под Татищевой. Таким образом, силы осаждающих значительно возросли, с
илы же осажденных с каждым днем иссякали. Их донимал голод, холод. Солдаты
вываривали лошадиные обглоданные собаками кости, даже ели мясо лошадей,
павших сапом. А когда все было съедено, варили из глины подобие киселя и им
питались.
А весна все ширилась, сгоняла последние сугробы по сыртам. Всюду дружная
капель и солнце, на деревьях набухали почки, воробьи и разные птички-свир
истелочки словно с ума сошли, голосистый жаворонок завел свою нескончае
мую песенку, в лесной чащобе закуковала кукушка.
Трудно душе человеческой по весне в неволе быть, в окруженной врагами кр
епости… Еще труднее умирать…
…Настало 14 апреля. Ранним утром, когда солнце, озаряя весенние небеса, вып
лывало из-за горизонта, дозорный приметил с крепостной церкви необычное
в городке движение. Он тотчас сообщил коменданту. И вот все начальство и к
то мог держаться на ногах высыпали на вал крепости.
С вала видно было, как из городка большими партиями выходят и выезжают ка
заки. Они в полной боевой готовности Ч с пиками, с ружьями, с двумя знамен
ами. Их провожают женщины и дети.
Ч Гляньте-ка, гляньте, Иван Данилыч! Ч обращаясь к Симонову, радостно кр
ичит капитан Крылов. Ч И пушки за ними… Раз, два, три… Пять! А ведь это несп
роста, ей же богу, неспроста!..
Ч А знаете что? Ч взволнованно бросает Симонов рядом стоявшему с ним Кр
ылову. Ч Это значит, что к нам выручка идёт… А казачишки навстречь…
Уж поверьте… Слава богу, слава богу! Ч Симонов крестится, и шрам на его ще
ке от прилива крови синеет.
Все защитники сразу взбодрились. «Как будто мы съели по куску хлеба, кото
рого давно не видывали, и это укрепило наши силы», Ч вспоминали они впосл
едствии.
Симонов не ошибся. Накануне, в начале ночи, разъезды донесли войсковому а
таману Каргину, что по направлению к Яицкому городку движутся воинские о
тряды. Тогда атаман Овчинников ночью всех поднял на ноги, перед утром сфо
рмировал отряд из пятисот казаков, части заводских работников с калмыка
ми, взял пять пушек, и вот громада выступает из городка в поле, чтоб задерж
ать врага.
Тем временем генерал-майор Мансуров, совместно с Г. Р. Державиным, 6 и 7 апре
ля заняли крепости Озерную, Рассыпную и Илецкий городок, в котором разог
нали толпу мятежников и захватили четырнадцать пушек. Подойдя к Иртетск
ому форпосту и рассеяв пушечными выстрелами передовой отряд яицких каз
аков, Мансуров принужден был остановиться. «Ведь транспорт мой, будучи н
а санях, стал, Ч доносил он Голицыну. Ч Здесь снег весь пропал, на санях п
родолжать путь никак не можно».
Не дожидаясь сформирования колесного транспорта, Мансуров пошел впере
д и возле тесного прохода у речки Быковки, недалеко от Рубежного форпост
а, встретил Овчинникова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13