Они прискакали верхом, уставшие после долгого пути, в сопровождении небольшой вооруженной свиты. Они пробирались между палаток, под выкрики рьяных торговцев, предлагающих меха и мед, воск и кожаные ботинки. Люди из Ромаборга искали себе убежища и вскоре остановились на ночлег. Мнимый монах пробрался за ними в дом.
Его выгнали, но он до рассвета держался рядом с тем домом. Люди из свиты проговорились ему, что поездка в Ромаборг оказалась успешной. Возвращаясь домой, епископ и Черный Магистр пребывали в прекрасном настроении. Что же они везли с собой?
Об этом люди умалчивали. Мнимый монах только и смог разузнать, что ехали они не с пустыми руками. Что же прятал епископ на своем теле или Черный Магистр – под своей темной одеждой?
Наступил день.
И тогда человек конунга Сверрира услышал, что епископ Торир из Хамара и Черный Магистр, Рикард из Англии, скончались прошедшей ночью, ночуя в Халее. Обоих унесла болезнь. Их раздели донага и похоронили.
Едва конунг Сверрир услышал это, как он зарыдал.
***
Только однажды видел я Сверрира в таком состоянии: когда мы спасались бегством после битвы под Хаттархамаром. Тогда его вырвало: он был ранен и смертельно устал. Видела ли ты, йомфру, совершенно здорового человека, который внезапно срывается с места, будто его схватили за горло, бросается к двери, и его рвет. Затем он возвращается обратно. Лицо у него серое, словно несвежее белье, силы его оставили, а те, что еще есть, он использует для того, чтобы оскорблять и поносить нас, стоящих поблизости. Он не верит собственным словам. И сам же признается в этом. Он снова поносит нас, а потом цепляется за нас, умоляет простить его, и снова его тошнит, лицо залито слезами, он хватает меня за край плаща, и Симона тоже, утирает нашими подолами глаза и рот.
Он кричит, что те двое, Черный Магистр и Торир, не могли знать, что Николас и Рейдар тоже будут на ярмарке в Халее. Видел ли я Рейдара? Действительно ли он, именно он, был там, – этот человек из Миклагарда, с которым я, конунг, пил и смеялся и которому оказывал честь? Не верю этому. Да нет же, верю! А этот Николас, ядовитая змея, вполз к тем двоим под покровом ночи, забрался на постель к старому епископу Ториру, у которого учился Священному Писанию, – и укусил его. Огляделся, выпустил свой яд и укусил. А потом проник к ученому Рикарду, обвил его, как змея, а голову положил ему на бороду, греясь теплом его подмышек. И ужалил его, спящего. Потом змея превратилась в епископа Николаса и покинула дом. Унося с собой добычу – письмо от папы из Ромаборга.
Ведь было же у них с собой письмо из Ромаборга? В котором я признан невиновным и где мне возвращают мое достоинство, – мне, верующему в милость Божию, – снимают с меня проклятие? Разве я не надеюсь более преклонить колени, ничтожный, но уповающий на прощение, перед Господом всемогущим? Но письмо потеряно навсегда…
И тогда, йомфру Кристин, сердце мое исполнилось страдания при виде твоего отца. Ибо я понимал, что он прав. Слишком трудным представлялось отправить в Ромаборг новых людей, везти папе новое послание, настоящее или поддельное, вернуться обратно с ответом. Тем более теперь, когда наши противники сплотились и вооружились против нас на торжище в Халее.
Сверрир кричал, что он, священник и конунг, не может поступить, как другие. Могу ли я? Могу ли я велеть своим людям взять перья и пергамент, написать послание от лица папских клириков, угадать слова и мысли папы, вглядываясь во тьму и умоляя Деву Марию милостиво подсказать слова из того письма, которое украл Николас, а потом сделать вид, что это новое письмо от папы? Я не могу сделать этого. Ярл Эрлинг Кривой мог. Конунг Магнус, этот бедняга, не обладал разумом, чтобы увидеть в этом бесчестье. Но я не могу. Николас, эта змея, источающая яд, мог бы жить в Ромаборге тем, что писал бы поддельные папские буллы и продавал их за деньги. Он совершил больший грех, когда сжег подлинное письмо от нашего святого отца в Ромаборге, чем я, подделав другое. Но я не смогу.
Он кричал, что его воины должны немедленно взяться за оружие. Мы завтра же отправимся в путь, повторял он, – на юг, в Халей, и убьем каждого, кто пошел служить Рейдару Посланнику и этой змее Николасу. А потом он собственноручно сложит дрова для костра и будет поджаривать Николаса. На медленном огне. Он будет разгораться медленно, этот костер. Ха-ха, на медленном огне! Костер будет затухать, а мы подложим в него новые дрова и вновь разожжем его. Ха-ха! Он будет гореть на медленном огне!
И снова конунг выбежал за дверь, и его рвало.
Тогда я взял власть в свои руки. В первый и последний раз. Я приказал Свиному Стефану поставить на дворе тройную стражу, и распорядился, чтобы никто не покидал своих помещений без разрешения конунга. Потом я вернулся к Сверриру и держал его, пока его рвало.
Уже на рассвете он уснул. А я велел Свиному Стефану, который тоже был родом с северных островов, сторожить Сверрира.
Я позвал Симона. Того не страшили врата ада. Я долго думал, что как только конунг Норвегии приобрел себе врага в лице церкви, – он тут же сделал Симона своим другом. И теперь я позвал его с собой. Он обладал ясным умом и знал все, что ему полагалось знать. Он с радостью последовал за мной. Трезвым он не был, и старое похмелье еще не сошло с него, и шел он покачиваясь. Было похоже, что Симон, в прошлом аббат монастыря на острове Селье, испытывал веселье при мысли о том, что он нагрешит пред лицом Господа. Мы оба вошли в его маленькую комнатку.
Потом мы вышли оттуда. Я твердо знал, что он будет молчать. И я знал также, что в один прекрасный день, когда Сверрир, если останется в живых, и церковники снова мирно и без оружия встретятся друг с другом, – то конунг сделает Симона епископом.
Письмо от папы нашлось в Лунде: его там спрятали. Так мы решили. Один из людей епископа Николаса изменил ему: он украл письмо, прежде чем его успели сжечь, а потом, следуя за Торбьёрном сыном Гейрмунда, добрался до Бьёргюна. Я положил письмо от папы на стол конунга. Оно освобождало его от проклятия.
Конунга больше не рвало. Но когда Симон вышел – а Симон был достаточно умен, чтобы не дожидаться моей просьбы, – Сверрир долго и молча плакал. Потом он сказал, что письмо должно быть зачитано во всех церквах страны, где только есть священники, – так, чтобы люди узнали, что папа освободил от проклятия меня и моих людей.
Но с того самого дня я никогда больше не видел Сверрира радостным. И смеялся он реже, чем прежде.
***
Подняв паруса, мы отправились на юг, вдоль берега Ранрики. Кораблей у нас было немного, но конунг решил не терять времени: ведь люди из Халея вскоре взойдут на корабль и возьмут курс на север. Конунг задумал укрыть свой флот в скалистых фьордах и напасть на противников, как ястреб с неба.
Кода стемнело, мы нашли глубокий залив. Он был узким, но слева от нас, меж скал, протекал приток. Если устье будет заперто, мы сумеем при штиле вывести свои корабли через этот приток. Выставили стражу. Среди воинов был и старший сын конунга, Сигурд, – он сопровождал своего отца в походе. Хакон, младший, тоже был с нами. Начал накрапывать дождь; люди, отдыхая на скалах, укрылись под кронами деревьев. Тихий, грустный вечер. И вот появился стражник: на нас напали враги.
Дело обстояло плохо, однако не столь безнадежно, как он сказал. Когда мы поднялись на скалистый остров, – конунг, тяжело дыша, спешил впереди меня, – мы увидели, что море кишит кораблями, устремившимися прямо на нас. Повсюду были воины с поднятыми щитами. Значит, они знали о нас больше, чем мы – о них. Конунг сказал, что уже вечер и вряд ли мы сумеем в темноте выбраться из залива. Он пристально вглядывался в водную гладь и улыбался.
Ибо темнота была и нашим союзником: враги не осмелятся продвинуться вглубь фьорда. Битва в незнакомых шхерах, под ночь, с храбрецами конунга Сверрира, – едва ли это соблазнит разумного епископа Николаса, если он вместе с ними, – а мы полагали, что он именно там.
Наступила ночь.
Для ленивых в войске конунга Сверрира эта ночь была многотрудной. Похоже, у конунга за поясом оказалось гораздо больше серебра, чем многие думали. На борту его личного корабля имелись пращи, да и Асбьёрн, мастер из Вермланда, которому конунг отсек ухо, тоже был с нами. Пращи были перенесены на сушу. Люди зажгли факелы, и при их свете, под надежной охраной, в дождь, мы установили на каждой стороне притока по праще.
Но все шло отнюдь не гладко. Асбьёрн из Вермланда изрыгал ужасные ругательства, когда обнаружил, что замок одного из двух ларей, которые он вез с собой, заклинил. По всей видимости, кто-то поковырялся в нем. И когда мастер наконец в бешенстве схватил топор и сбил злополучный замок – так, что крышка отлетела, – то он увидел, что две из четырех стальных пружины для пращей исчезли неизвестно куда.
Он сразу понял, в чем тут дело, и позвал конунга. Конунг собрал людей. Именно этой небольшой группе было строго-настрого приказано не отходить от мастера ни на шаг. Они научились от Асбьёрна ставить пращи. И вот теперь они здесь – все восемь человек. Один из них украл стальные пружины из ларя оружейника.
Черная ночь, ветер с моря, низкие тучи. Во фьорде невозможно разглядеть корабли. Их качает на волнах, и людям на борту не до сна. Оттуда, снизу, они видят наши сигнальные костры – по одному на каждой скале. И наверное, они спрашивают себя, почему там мелькают люди! Что они там такое делают, непонятно.
Конунг кликнул людей. Голос его, всегда строгий и властный, теперь пылал ненавистью: «Если не сознаетесь, я отрублю каждому ногу!..»
Мы стояли вокруг и молчали. Конунг взял в руки секиру. Ему протянул ее один из восьми, – Бьяртмар, молодой парень, которому Халльвард Истребитель Лосей в отцы годился. Конунг зорко взглянул на Бьяртмара. «Ты что-то знаешь?» – спросил он. «Нет», – спокойно ответил Бьяртмар. Конунг велел мне считать до двенадцати, и если никто не сознается, то всем без исключения отрубят ногу. Люди молчали.
И тут к нам приблизился Малыш, теперь уже юноша. Он был по-прежнему низкорослым и мог пройти меж ног взрослого человека.
– Господин, – сказал он, – обидно будет, если семеро таких славных воинов лишатся одной ноги только из-за того, что провинился восьмой.
– Если ты знаешь что-то, выкладывай, – крикнул конунг. Малыш выпрямился в полный рост, но это мало что изменило: его заветной мечтой было сочинить однажды такую песню, чтобы ею заслушался весь королевский двор. Малыш указал на Бьяртмара:
– Разве не ты был у ларя с инструментами и держал в руках отмычку? – спросил он.
Малыш спал по ночам рядом с кузнецом и его ларем и вполне мог заметить что-нибудь, ибо один глаз у него всегда был приоткрыт. Бьяртмар побледнел, и при свете костра это было заметно. Конунг кинулся к изменнику. А Малыш снова проговорил:
– Когда он отстегивал пояс, я слышал позвякивание монет.
Конунг сорвал с Бьяртмара пояс. На землю посыпались серебряные монеты.
– От кого ты получил их? – допытывался конунг.
– От одного человека в Тунсберге, который сказал, что это дар епископа Николаса, – произнес Бьяртмар.
– Где пружины для пращей? – продолжал конунг.
– Придется тебе нырять за ними, государь, – сказал Бьяртмар и холодно рассмеялся.
Конунг вновь подозвал к себе семерых и заявил, что один из них должен отрубить Бьяртмару обе ноги. Когда дело будет сделано, пусть сам виновный позаботится о себе и остановит кровь, если сможет.
– Есть желающий? – спросил конунг, и вперед выступил низенький человек по имени Сигвальд. Говорили, что этот Сигвальд приходится сыном Хельги Ячменное Пузо, но точно уверены в этом не были, и менее всего сам Хельги.
– Бьяртмар высмеял меня, когда я не смог пустить струю мочи так же далеко, как и он, – сказал Сигвальд.
– Здесь речь идет не о твоей мести, а о справедливом наказании, – отрезал конунг. Мы бросили жребий. Выбор пал на Сигвальда.
Конунг протянул Сигвальду секиру и сказал, что Бьяртмар должен сесть у костра, чтобы все, кто захочет, могли видеть его.
– На месте ли стража? – вдруг резко крикнул он.
– Да, – ответил ему Свиной Стефан, который тоже здесь, рядом. Стали искать какой-нибудь пенек, на который Бьяртмар мог бы положить свои ноги перед казнью, ибо конунг заявил, что секиры наши быстро затупятся, если мы будет рубить по камню. Нелегко было найти пень. Тогда наш плотник добрался до корабля и вернулся с куском доски в руках. Он промок до нитки и, поскользнувшись на камне, ругнул и Бьяртмара, и конунга заодно. Бьяртмар зарыдал и попытался приблизиться к Сверриру. Но воины оттолкнули его. Тогда Бьяртмар выкрикнул конунгу, что он осудил его отца, Халльварда Истребителя Лосей, на смерть.
– Помнишь ли ты об этом? Ты заставил его дожидаться смерти в Нидаросе, пока сам следил за конунгом Магнусом. Я был тогда маленьким мальчиком. И я видел все это.
– Знаешь ли ты, что попадешь в ад? – крикнул он конунгу. – Ты проклят!..
Но конунг ему не отвечал.
Бьяртмар положил ноги на доску.
И Сигвальд отрубил их.
На мгновение Бьяртмар потерял сознание, но потом очнулся и приподнялся, лицо его ужасно перекосилось, и он простонал, глядя на конунга:
– Твой сын, Сигурд, напился вчера вместо того, чтобы стоять вместе со своими людьми на страже. Поэтому корабли твоих врагов опередили тебя и не дали тебе уйти.
И он, побелев, скончался.
Люди молча оттащили тело в сторону.
Конунг велел поставить пращу, хотя она и оказалась непригодной. Ее должны были водрузить на кучку камней. Возвышаясь над скалой, праща эта должна служить грозным предупреждением врагу. Он приказал также своим людям выдолбить углубление в скале, чтобы исправная праща казалась безобидной. Ночь подходила к концу. Начало светать. А люди все носили и носили камни к праще, и на кораблях точили мечи.
На этот раз конунг не выстраивал своих воинов в боевом порядке, чтобы говорить перед ними.
А потом на нас напали они. Надеясь застать нас врасплох, пока мы еще спим. Кораблей их насчитывалось более полсотни. Но проток был слишком узок, и по нему могли идти в ряд лишь два корабля, бортом к борту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51