Я сознавал тогда, что миг близости в окутанной снегами пустыне породит комок хнычущей плоти – дочь, но не предвидел, что ее кровь столетие спустя заиграет в Ниив и та станет цепляться за меня, словно за саму жизнь.Мы сами сеем семена грядущего отчаяния и, даже сознавая, что творим, не перестаем разбрасывать зерна.– Мы с тобой в родстве, – напомнила мне эта «посланница», эта живая тень, – но не в таком близком, чтобы нам нельзя было насладиться друг другом. Дождись меня, Мерлин. Жди меня. Тогда, в Греческой земле, ты меня не понял. Ты был несправедлив ко мне. А какого могущества ты достигли бы вместе!Я вспомнил, как оглянулся на нее в последний раз, уже вырвавшись из ее цепких объятий. Девчонка пользовалась своей силой, как рыбак – ножом, чтобы выковыривать улиток из каменных расщелин. Она готовы была вскрыть мое тело в поисках записанных на костях знаков, в поисках смерти, притаившейся где-то в ожидании предательства, которое выпустит ее на волю.Мысль, что она возвращается на Альбу, вызвала у меня содрогание. Похоже, Три Ужасные Вестницы оставили при себе самую ужасную новость…Наконец Ниив, спящая где-то в открытом море к югу от Альбы, ослабела, и тень ее растаяла в ночи. Я вздохнул с облегчением и не стал терять времени на сожаления. Ведьма-северянка снова зацепила меня? Что ж. Она еще далеко, и будет время подготовиться к встрече.А пока меня больше тревожили двое детей, сам не знаю как оказавшиеся у меня на руках.Кимон на этом берегу не просто стал выше ростом. Мальчик повзрослел и проявлял себя весьма решительным молодым человеком. Из-за него мне впервые за много лет пришлось нарушить собственное правило: не вмешиваться в чужие мысли.После исчезновения Ниив я остался у реки, на восточной стороне долины, и спал чутко. Вода была прозрачна и холодна, она бормотала мне что-то, помогая думать во сне. К рассвету я совсем проснулся и, когда первые лучи стали гасить звезды, услышал приближающийся стук копыт.Кимон и Мунда медленно проехали мимо. Я окликнул их, и лошадки остановились. Я откинул плащ, и две пары глаз уставились на меня.Кимон был в боевом снаряжении, с закинутым за спину щитом.– Мерлин?– Куда это вы собрались?Мальчик обдумал мой вопрос и передернул плечами:– В Тауровинду, куда же еще? Мы там живем.– В крепости небезопасно. Разве я не говорил вам?– Я должен посмотреть сам, – огрызнулся Кимон. – Понятно, что обосновавшееся там войско не примет нас с распростертыми объятиями.– Конечно, – подтвердила Мунда. – А ты не поедешь с нами, Мерлин? Дедушка говорит, ты умеешь бросить в лицо врагу сокола. – Она рассмеялась, представив эту картину. – Как я – камень из пращи.Я разозлился:– Вы уже забыли, что вас едва не выследили в убежище? Вам грозит опасность, глупые дети! Я не для того вытаскивал вас из Страны Призраков, чтобы вы сами напоролись на войско теней, как поросенок на вертел!Они так спешили попасть в беду, что просто не услышали моих слов. Злость всклокоченного спросонья взрослого даже показалась им забавной. Слова были бесполезны, и вот тогда-то мне пришлось прибегнуть к несложному заклинанию.– Вам нельзя в крепость! – твердо сказал я.По детским лицам прошла тень.Кимон немного поразмыслил, почесал подбородок, как мужчина почесал бы бороду.– Наверно, ты прав. А если поглядеть издали? Мертвые ведь не посмеют войти в зачарованную рощу?– Ладно, – согласился я, пытаясь скрыть облегчение, и вывел из конюшни лошадь, предупредив попутно Рианту, которую здесь называли Заботницей, куда мы едем. Та дала свое согласие, хотя и взглянула на меня с сомнением.Дети, оседлавшие быстрых лошадок, каких обычно запрягают в колесницу, успели легко покрыть большое расстояние, пока я, верхом на лучшем боевом коне Арбама, неуверенным галопом пытался поспеть за ними.Кимону эти места были незнакомы, он знал только, что ехать надо на восток, и я вывел их на лесистый берег реки. Она отделяла южные земли от северных, и крепость Урты стояла над переправами. К концу дня мы добрались до священной рощи с курганами, возведенными над прахом достойных, среди которых был и Уриен, младший сын Урты. Пришельцы из Страны Призраков доселе не вторгались в эти священные места, и чутье подсказывало мне, что так будет и впредь. Здесь нам ничто не грозило. Зато холм, несомненно, был в руках Призраков, хотя глазам Кимона крепость представлялась опустевшей.А вот Мунда что-то почуяла. Она вывела свою лошадку на опушку и, насупившись, разглядывала высокие стены.– Там кто-то есть, – сказала девочка, но брат только рассмеялся в ответ.– Духи наших людей, – предположил он, – те, что еще не ушли в Царство Теней Героев.– Мне кажется, тут другое, – упрямо заметила Мунда и оглянулась на меня. Как видно, ее чутье было тоньше, чем у брата, а может, девочка просто была благоразумнее.– Крепость занята, – согласился я с ней.– Вот только кем? – проворчал Кимон. – Не вижу знамен. И часовых не могу разглядеть. А ты?Он обращался к сестре. Мунда кивнула.– Они следят за нами, – предупредила она. – Они здесь еще чужие.Я не спускал с нее глаз и заметил, что, говоря это, она впала в забытье, хотя всего на мгновение.– Ты прямо как наши нянюшки, – сердито проворчал Кимон. – Слишком ты мечтательна, сестрица. Лучше доставай пращу и держи под рукой дротик. Мы еще вернемся сюда и наведем порядок у себя в доме, порушенном этими лунными псами.Последний раз Кимон видел свой дом охваченным пожаром, а на земле между горящими домами и стойлами валялись убитые; между тем налетчики, уничтожившие крепость на Белом холме, так и не показались на глаза.Он запомнил еще, как Маглерд, мастиф Урты, вынес его из огня и как за ним бросился Гелард, тащивший за платьице Мунду.Псы неслись во всю прыть, перепрыгивая через рвы и ограды, прорываясь сквозь кусты и бурелом, пока, ведомые неким таинственным чувством, не вынесли детей к безопасной гавани, располагавшейся по иронии судьбы в царстве тех самых мертвецов, что осаждали крепость.– Мы вернемся и отстроим ее, – громко повторил Кимон.– Благородное намерение, – заметил я, – вот только сил у вас маловато.– А кто против нас? Грозовые облака? Сгоревшие крыши? – Мальчик вспыхнул от гнева.– Против вас – Мертвые. И Нерожденные. Их там множество.– Я жил в Стране Призраков, – заносчиво напомнил паренек. – Там разъезжают верхом гордые воины. Но ведь здесь они бессильны?– У них хватило сил разорить крепость и превратить вас в изгнанников.– Это были не Мертвые, – поморщился Кимон. – Это тринованты, угонщики скота и работорговцы, нарядились призраками.– Ты уверен? – спросил я заносчивого юнца. – Ты был почти без сознания, тебя вытащили собаки. Откуда ты знаешь, кто напал на Тауровинду?– У меня было время поразмыслить, – ответил он, облокотившись на щит и с любопытством рассматривая меня прищуренными глазами. – Тринованты – наш главный враг. Такое объяснение кажется самым разумным. – Он бросил мне вызывающий взгляд. – А ты боишься Мертвых, Мерлин?– Да. Я нахожу их непредсказуемыми.Ответ его озадачил. Мальчик обернулся к сестре:– А ты что скажешь, сестрица? По-твоему, кто разорил крепость: призраки или грабители?– Мерлин прав, – тихо отозвалась Мунда. – Тебя не было в доме, когда умер Уриен, а я была. Я видела.Решимость Кимона впервые поколебалась, и он, нахмурясь, разглядывал руины на холме. Но мальчик не собирался отказываться от задуманного. Я уловил его шепот:– Это наши владения. Этого хотел бы отец… и мать, и дед… Это наша крепость.Если мне на миг подумалось, что он собирается вернуться в лагерь, то я ошибся. Он взлетел в седло своей рыжей кобылки, ударил лошадку пятками по бокам, дернул поводья так, что у бедняги пена показалась на удилах, и она прыжком рванулась из-за деревьев к высоким внешним воротам с побелевшими бычьими черепами. На скаку мальчишка с криком потрясал в воздухе кулаком.Я не успел и слова сказать, как девочка понеслась за ним, каркая по-вороньи: «Кар, Кар, Кар!» Она мчалась пригнувшись, держа копье наперевес. Что подвигло ее последовать примеру брата, оставалось только догадываться.Кимон бешено кружил перед Бычьими воротами, выкрикивая оскорбления невидимому, недоступному зрению врагу.– Вы, Мертвецы! Вы, Нерожденные! – насмешливо повторял он, прибавляя к вызову сочные и пышные ругательства. Странно было слышать эти слова, произносимые чистым мальчишеским голосом. К радости Мунды, весело подхватившей его слова, он продолжал: – Ублюдки! Сыновья трусов, бежавших с поля битвы! Тех, что ползали на четвереньках перед врагом, выставив задницы, подобно трусливым псам. Вскормленные не грудью матери, а пересохшим винным бурдюком! Вскормленные матерями, никогда не мывшими спин, потому что вечно валялись на них! Усыновленные паршивыми суками и вонючими овцами!Мунда подъехала к нему на расстояние полета стрелы и решилась наконец прервать этот панегирик:– Хватит, братец. Прибереги свой гнев до того времени, когда ты сумеешь дотянуться до них клинком.Не слушая сестру, мальчишка вскочил ногами на седло, расставив руки, чтобы удержать равновесие.– Я не позволю изгнать меня из отцовского дома! – вопил он, и эхо отвечало ему, отражаясь от крутых стен Тауровинды.Теперь он поднял над головой свой узкий щит. Солнечный луч заиграл на чеканке с коршуном в седле. Я видел, как свет отражается в призрачных глазах. Высоко на гребне стены ряд воинов внимательно вслушивался в каждое слово, что выкрикивал этот дерзкий и опасный юнец, бросивший вызов закрепившемуся на холме войску.Я думал, на этом все и кончится и мальчик вернется в укрытие, но Кимон поразил меня. Им вдруг овладело безумие. Все так же стоя на седле, прижав к груди стиснутые кулаки, с судорожно исказившимся пепельно-серым лицом, мальчик выкрикивал старинное проклятие – проклятие вызова.– Горе оставлю я вам и протяжные вздохи, – завывал он прямо в лица над стеной. – Кровь ваша станет красной чумой, и покраснеют глаза ваших женщин. Будет раздолье копьям! В лице моем кровь и ярость, в глазах моих лед и ненависть! Утомленный победой, я стану смотреть, как вороны роются в вашей перепаханной мечами плоти. Мой меч, подобно шипу, пронзит розовый цветок ваших надежд и мечтаний, кровь ваша расцветет у вас на груди, на щитах ваших братьев, розой, теряющей алые лепестки! Я стану срывать эти цветы, пусть цвет вашей жизни ждет от меня пощады!Это было слишком даже для Мертвых: тех, кто не забыл, как отвечают на такое дерзкое поношение. Мальчишка бросил им вызов: дух разгорается гневом и после смерти.Ворота распахнулись, и пять тяжелых всадников с грохотом обрушились на Кимона. Мальчишка мигом пришел в себя и упал в седло, развернул лошадь и помчался к священной роще.Он смеялся на скаку, и сестра смеялась, держась рядом с ним. Оба низко пригнулись к шеям лошадок. Камень из пращи просвистел над ними и едва не задел меня, затаившегося под деревьями, но дети были уже в безопасности. Измученные кони споткнулись, выбросив наездников из седла, но все обошлось парой ссадин и синяков.Преследователи развернулись в цепь, кони их тяжело дышали, и мрачные взгляды воинов сверлили нас из-под наличников шлемов.Кимон вышел на опушку, распустил завязки штанов и помочился на траву, холодно глядя в глаза врагов.
Кимон упрямо отказывался вернуться в долину. Дождавшись сумерек, он прошел в рощу, где под каменной насыпью лежали рядом отец и мать Урты. Бабка Кимона, Раймунда, в этой стране почиталась могущественной женщиной. Это благодаря ее силе и искусству земли корнови распростерлись так широко, подступив к самым границам Иного Мира.О Раймунде рассказывали немало историй. Ее и после смерти видели порой в облике совы с крыльями цвета ореха, пролетающей над крепостью в день зимнего солнцестояния.Она приглядывала за своими потомками, но, как видно, не сумела помешать разорению родовой крепости.Все же Кимон теперь пел, обращаясь к ней, и Мунда присоединила свой голосок к голосу брата. Это была не песнь призыва, а песнь отваги, готовности. Он тянулся к спящему духу Раймунды в поисках внутренней силы, чтобы свершить задуманное. Каменная насыпь была просто могилой, но его голос пробудил эхо в Стране Призраков, где она теперь находилась. В той стране было место и для цариц, селившихся поодаль от теней героев.– Бабушка, – зашептал Кимон под конец, – пусть мне придется встать одному против целой армии, твоя страна не останется в рабстве. Я не могу ждать возвращения правителя. Быть может, он вовсе не вернется. Битва зовет меня. Пошли нам коршуна, бьющего со стороны солнца, и падальщиц-ворон, чтобы очистить поле. Лети над моей головой и криком пробуди, если я промедлю. Но, бабушка… вернись на МэгКата, жди нас на равнине. В твоей тени мне будет спокойнее.
Через два дня после нашего возвращения в долину изгнанников я с грустью увидел женщину, стирающую в реке окровавленную рубаху. Она била полотном по камням, не пытаясь отмыть кровавых пятен. Это был просто знак скорби. Я сразу подумал, что умер Арбам, но оказалось, она оплакивает смерть ребенка, сорвавшегося со скалы, куда тот забрался за птичьими гнездами. Еды в маленьком селении хватало, так что мальчуган, должно быть, задумал искупительное волшебство. Его отец и мать погибли в Тауровинде. Теперь разбитое маленькое тело лежало на погребальных носилках, поднятых повыше от собак, а опекуны спорили, хоронить его или собрать небольшой погребальный костер.Арбам был еще очень слаб. Лицо бледно, в дыхании чувствовалась гниль, и над головой собирались тени. Глаза погасли, смотрели влажно и рассеянно. Тем не менее он сумел найти немного сил.– Ты не задумывался, – тихо спросил он меня, – что бывает с теми, кто был убит собственным предком?Я пробормотал, что это мне неведомо, а любые соображения были бы пустыми догадками. Страна Призраков для меня являлась такой же тайной, как для него.– Все равно, запомни мои слова, – продолжал он. – Живой или мертвый, я закрою для них переправу. Им не место в этом мире. Положись на меня. И скажи моим внукам, ладно?– Ты мог бы сказать им сам, – заметил я, но он горько усмехнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40