Это надо иметь в виду, у Карла интуиция – дай бог каждому.
– Ну как – зачем? Чтобы и букварь хапнуть, и ключ себе оставить.
– Всетаки речь идет о репутации…
– О репутации на этом вашем форуме кагофилов? И все восемь с половиной постоянных посетителей узнают, что пан Черногук – жулик? Да, это, конечно, ужасно. Особенно для человека, который не является коллекционером, следовательно, распрекрасно проживет вне этой среды.
– Ну, предположим, не восемь с половиной. С чего ты взял? И все живые люди, готовые поделиться информацией с ближними, а мирто тесен… Но проверить всетаки надо. Пан Черногук сам может оказаться жертвой заблуждения, он же не специалист. Но это не беда, потому что один из самых выдающихся экспертов в этой области живет всего в сотне километров от Праги. И я с ним знаком. Такой занятный дедушка, пан Иржи Шнипс, ростом мне примерно по пояс. Раньше работал в Пражском национальном техническом музее; там, к слову, находится крупнейшая в мире коллекция замков и ключей. Серьезное собрание, а уж пан Иржи какой серьезный – слов нет. Я, помню, даже оробел при встрече. К счастью, Иржи оказался меломаном, так что полюбил меня как родного. И до сих пор иногда консультирует. Я ему уже звонил – нет проблем. Съездишь к нему в Йиглаву, он туда перебрался, когда вышел на пенсию, покажешь ключ и тут же узнаешь правду. А там – по обстоятельствам.
– В смысле, если ключ – дерьмовая копия, надо будет забрать у Черногука букварь? – деловито спросил я.
– Лучше всетаки вытрясти из него оригинал, если таковой имеется. Ну, я же говорю – по обстоятельствам. Как пойдет. Ты, кстати, заранее скажи ему, что повезешь ключ на экспертизу. В некоторых случаях такие предупреждения бывают полезны для всех участников сделки. Избавляют от искушения.
– Ладно, – кивнул я. – Еще чтото?
– Есть один занятный момент, – задумчиво сказал Карл. – Этот пан Черногук любезно предложил мне прислать слепки с ключа. Чтобы я проверил, подходит ли он к замку. Очень мило и предусмотрительно с его стороны. Но я отказался, поскольку заинтересован в приобретении любого ключа той эпохи. Я так и объяснил – дескать, не стоит терять время и деньги на пересылку слепков. А он почемуто предложил снова. Очень долго меня убеждал. Заверил, что сам оплатит почтовые расходы. Многословно, но довольно неубедительно писал, что хочет уберечь меня от возможного разочарования. Словом, был чрезвычайно настойчив, я с трудом его отговорил. И знаешь что, Фил? У меня такое ощущение, что он просто хотел узнать мой адрес. Но постеснялся прямо спросить. И мне теперь интересно, станет ли он вызнавать адрес у тебя. Если станет, придумай чтонибудь.
– А что тут придумывать? Буду честен, дам ему адрес Пашкиной дачи. Любимое занятие тамошних охранников – заворачивать незваных гостей. А они, как назло, так редко приходят.
– Не годится. Он знает, что я живу в Вильнюсе.
– Тогда дам адрес Ужупского инкубатора,3 – ухмыльнулся я. – Если отправится тебя разыскивать, будет ему культурный досуг.
– Гуманное решение, – согласился Карл. – В общем, будь начеку.
– Хорошо, что он тебе не нравится, этот пан Черногук, – сказал я. – Так интереснее. А то – съезди, отвези, привези, а по дороге купи себе мороженое, тоже мне великое поручение.
– Тем не менее я бы предпочел, чтобы ты просто съездил, отвез и привез. Мороженое и прочие радости жизни по вкусу. Только ты сам скажи Нате, что сегодня уезжаешь. Я не успел ее предупредить. Она мне этого не простит.
– О! – Я воздел к потолку указательный палец. – Вот это реальная опасность. Она оставит тебя без сладкого, а меня запрет в подвале. Одна надежда на твою дверь – вдруг за ней всетаки обнаружится какойнибудь выход?
– В любом случае, сперва надо раздобыть ключ, – усмехнулся Карл.

Пражский автобус отправляется в четыре пополудни. Я решил выйти в три и пройтись до вокзала пешком, благо солнце снова выглянуло изза туч, а рюкзак за плечами – необременительная ноша, в отличие от саквояжа, который порядком отравил мне утреннюю прогулку. Хотя бы поэтому имело смысл ее повторить – в обратном направлении.
За пять минут до выхода, когда Рената наполняла мой дорожный термос горячим чаем, а я сосредоточенно разглядывал циферблат настенных часов, сверху спустился Карл.
– Провожу тебя, если не возражаешь, – сказал он.
– Еще бы я возражал. Нашел дурака.
– Проследишь, чтобы несчастный ребенок не сбежал домой в последний момент, – проворчала Рената, засовывая термос в мой рюкзак.
– И это тоже, – согласился Карл. – Несчастный ребенок, которого моя злая воля гонит в один из лучших отелей прекраснейшего европейского города. Бедняжечка.
Рената невольно улыбнулась, но тут же укоризненно покачала головой.
– Поспал бы дома хоть одну ночь, мне было бы спокойнее.
– Зато когда вернусь, останусь на все лето, – сказал я. – Буду катать тебя на море, хочешь? Хоть каждый день.
– Триста километров в один конец, – кивнула Рената. – Прекрасно проведем время.
– Ну вот и договорились, – просиял Карл. – А теперь отдай ему рюкзак. Пошли, Фил.

– Действительно на все лето останешься? – недоверчиво спросил он после того, как мы свернули за угол.
– Наверное. Знаешь, я сегодня полдня думал, почему стал так редко к вам приезжать. И почему не задерживаюсь надолго. Полдня – это потому что не соображаю с недосыпа, на самомто деле все просто.
– Нука, нука, – оживился Карл. – К разгадке этой тайны мне хотелось бы приблизиться. Одно время у меня была версия, что тебе с нами просто скучно. Но, честно говоря, сомневаюсь. По тебе, во всяком случае, не скажешь.
– Соскучишься с вами, как же. Проблема как раз в том, что мне с вами слишком весело. Нет, не так, при чем тут «скучно – весело»? Скажем прямо – рядом с вами я счастлив. И это както… неправильно.
– Почему?
– Это слишком просто – быть счастливым в вашем доме. И слишком хорошо. И заканчивается, как только я уезжаю. И снова начинается, в каком бы скверном состоянии я к вам ни вернулся. Щелк, щелк.
– И что в этом неправильного? – искренне удивился Карл. – Счастье – это всегда правильно, не зря момент, когда оно перестало быть естественным состоянием человека, описан таинственным свидетелем происшествия как изгнание из рая. А способ достижения счастья – дело десятое. Хорошо, если хоть както получается.
– Не такое уж оно десятое. По крайней мере, для меня. Я и так все время чувствую себя новым принцем Сиддхартхой, который в один прекрасный день вышел из дворца и обнаружил за оградой не только прокаженного, старика и похоронную процессию, но и коечто похуже.
– Что ты имеешь в виду?
– Людей. Очень много так называемых обычных людей, которым кажется, что все вышеперечисленное – нормально и даже правильно. Что так и должно быть, потому что положено, и никто не отвертится, шаг в сторону – расстрел. Ято, дурак, в детстве думал, все люди примерно такие, как вы с Ренатой. Ну, по большому счету.
– А они не такие? – наивно удивился Карл.
– Мой опыт показывает, что нет. К сожалению. Я тоже поначалу думал, таких, как вы, большинство, иначе быть не может, просто мне фатально не везет – сперва со школьными учителями и одноклассниками, потом с профессорами, сокурсниками, девушками, соседями, начальством и коллегами по работе… Долго верил, что с человечеством в целом все в порядке, просто я вечно нарываюсь на самые неудачные экземпляры, и если расстаться с очередной подружкой, сменить институт, уволиться с работы, ну или, не знаю, уехать в Тарту, ангелы наконец снова обступят меня плотным кольцом, я вспомню, каково быть одним из них, и жизнь наладится. А ни фига. То, что мне казалось трагическим отклонением от нормы, как показывает практика, и есть норма. Они все такие, простые и унылые, зато сильные и стойкие. И за священное право испоганить жизнь себе и ближним, как следует настрадаться, пожалеть себя всласть, состариться и сдохнуть будут сражаться до последнего, их с толку не собьешь. И что самое страшное, я не могу это изменить. При том, что вроде бы знаю, как надо, – не теоретически, а на собственном опыте. Какое там изменить, просто не превратиться в одного из них – и то оказалось непосильной задачей. Сам не заметил, как это случилось.
– Хочешь сказать, принцу не следует возвращаться во дворец в таком состоянии?
– Вотвот. Не комильфо. И вполне бессмысленно – прежнимто я уже не стану. А для нынешнего меня быть счастливым – значит врать самому себе.
– Помоему, ты совсем запутался в этой своей печальной чепухе, – сочувственно сказал Карл.
– Помоему, тоже. Поэтому пообещал Ренате остаться на все лето. Вранье так вранье, подумаешь. Я уже устал от собственной честности. Тем более принц из меня совсем пропащий. В том смысле, что просветление мне явно не грозит. Вся инкарнация насмарку.
– Вообщето, когда люди, выросшие в европейской традиции, начинают рассуждать о восточной философии, мы выглядим, мягко говоря, довольно забавно. Но – ладно, будем оставаться в рамках твоей терминологии. Так вот, пока для тебя самое страшное, что ты ничего не можешь изменить, ты не пропащий, а очень даже качественный принц. Причем сказочный. Нормальный человеческий принц в подобных случаях говорит: «Меня это не касается» – и интересуется у сопровождающего визиря, который час, чтобы не опоздать к дворцовому обеду. Жаль, что мне не удалось воспитать тебя избалованным, недальновидным болваном, – ты был бы гораздо счастливее. Но уж что выросло, то выросло.
– Чего я не понимаю, это как ты сам умудрился остаться таким, каков есть, – вздохнул я. – Ты ведь тоже рос в заколдованном дворце, Фрида и бабушка Анна, как я понимаю, создали все условия. Вырос, вышел на улицу и остался прежним или даже лучше прежнего, не знаю, мы с тобой не настолько долго знакомы.
– Судя по всему, я, в отличие от тебя, так и не вышел из дворца, – мягко сказал Карл. – Ну, может, из окна иногда выглядывал, но это не то. Я же вундеркинд был, этакий маленький Моцарт, и жизнь у меня была соответствующая, кроме музыки ничего толком не слышал и до сих пор не слышу и, надо думать, не услышу уже никогда. Ты вот говоришь: вышел из дворца, а там страшное – люди! А я до сих пор не знаю, что это такое – «люди». Несколько сотен человек знаю лично, и все очень разные, так что даже близкое знакомство с отдельными экземплярами не дает мне представления о том, что такое «люди» как множество.
– А когда ты просто выходишь на людную улицу, да вот хоть сюда, – я развел руки в стороны, привлекая внимание к проспекту Гедиминаса, на которой мы как раз свернули. – Или, ладно, здесь еще болееменее, а вот, скажем, на Садовое кольцо, мы же столько лет жили в Москве…
– Ну, выхожу, – флегматично согласился Карл. – И что?
– Тебя не накрывает? – я поморщился, порой отсутствие точной формулировки причиняет почти физическую боль. – Не понимаешь? Когда их так много – очень похожих, себя не помнящих, безрадостных, почти слепых, почти безъязыких, но твердо уверенных в собственной правоте, – их слаженный хор, их картина мира накрывает с головой и вдруг оказывается твоей единственной реальностью, разве нет? Такая тоска, такая тяжесть, и все многообразие возможностей вдруг становится пустым обещанием…
– Пожалуй, я действительно не понимаю. Ничего меня не «накрывает». Возможно, потому, что я никогда не выхожу на людную улицу целиком. Большая часть меня в это время остается, как ты выражаешься, «во дворце» и занимается делом. И не только в это время. Вообще всегда. Целиком я, кажется, только играю.
Ну да, да. А что я, собственно, хотел услышать? И сам всегда догадывался, что единственный путь к спасению – быть при деле. Легко сказать, но непросто осуществить. Не всем так везет, как Карлу, который при деле практически с рождения, всюду таскает за собой свой невидимый, зато и неприступный волшебный дворец, как улитка – раковину. А тем, кто живет рядом с ним, время от времени удается посидеть на пороге, и это не просто «лучше, чем ничего», как говорят в таких случаях, а понастоящему круто. Неудивительно, что у Ренаты, как только она к нам попала, прошло желание удавиться в чулане, неудивительно, что я сам всякий раз оживаю, переступив порог их теперь уже общего дома, каким бы несчастным бесчувственным чурбаном с загубленной жизнью не чувствовал себя по пути.
– Мы быстро идем, – заметил Карл, когда мы свернули на улицу Вильняус. – До автобуса еще целых пятьдесят минут, а остаток пути займет максимум пятнадцать, даже если сбавить темп. Сумидуми?
Киваю, невольно расплываясь в улыбке. Эспрессо с медом, espresso su medum, – три года назад, когда ресторан «Помодоро» только открылся и мы с Карлом пришли сюда впервые, я случайно оговорился, читая меню. Новое название так понравилось нам обоим, что теперь мы регулярно наведываемся сюда за очередной порцией «сумидуми» и пьем подслащенный медом кофе, несмотря на приторный вкус – здешний бариста излишне щедр, лучше бы приворовывал, ейбогу.
– Они его еще подают? Хорошо, что некоторые вещи не меняются.
– Ага. А некоторые меняются. Например, цена – теперь на полтора лита дороже. Но это мы с тобой переживем.
– Да хоть на три, – храбро согласился я. – Они же, зайчики такие, столы на улицу вынесли. Думал, еще никто не почесался открыть сезон. А они – уже!
– Специально к твоему приезду. Вчера еще не было, я мимо проходил… Так на чем мы остановились?
– На том, что ты всегда таскаешь за собой свой невидимый дворец, как улитка… Нет, прости. Об этом я только думал. Вслух не говорил.
– Уже сказал, – улыбается Карл. – Твоя правда. Именно это я и пытался тебе объяснить. Единственное, чего я опасаюсь, – ты наверняка думаешь, причина в музыке.
– Ну да, – кивнул я, шаря по карманам в поисках портсигара. – Сам говоришь, ничего кроме нее толком не видишь, то есть не слышишь, что в твоем случае одно и то же.
1 2 3 4 5 6 7 8