Часа через три, когда я сложил в мешки и вынес на помойку большую часть мусора, труды мои отчасти окупились, но крайней мере, разбираться с остатками барахла оказалось довольно увлекательно. Я нашел стопку ветхих книг на разных языках, несколько древних фарфоровых кукол, чудом уцелевших под немилосердными жерновами времени, коробку изпод монпансье, где хранились пуговицы, керосиновую лампу, разрозненные остатки коллекции минералов, пачку старинных открыток с трогательными посланиями на обороте и ржавую губную гармошку, которую Карл уважительно назвал «сосуд гудебный» и тут же утащил кудато к себе. А у дальней стены обнаружилась огромная, примерно полтора на два метра, картина на перекошенном подрамнике. Один взмах тряпкой, и изпод толстенного слоя пыли проступили краски, Рената, с порога наблюдавшая за моими раскопками, заверещала: «Убери руки, дай сюда, ты все испортишь», – и мы поволокли таинственное полотно на кухню. В глубине души я не сомневался, сейчас состоится очередное показательное выступление Карловой удачи, выяснится, что мы нашли неизвестную доселе картину Рембрандта, ну или чьи там шедевры положено находить в собственном подвале счастливчикам вроде моего батюшки. Однако не тутто было, в наши руки попала одна из самых отвратительных халтур за всю историю человечества. Картина изображала зверски осклабившихся сталеваров, вступивших в непростые профессиональные отношения с доменной печью, и была написана настолько скверно, что Рената схватилась за голову, Карл малодушно дезертировал в кабинет, а я спешно поволок творение неизвестного гения на помойку, содрогаясь от стыда при мысли, что соседи могут увидеть нас вместе – меня и сталеваров. Но милосердный Господь не допустил моего позора, с тех пор я Его вечный должник.
А вернувшись в подвал, я обнаружил в дальней его стене кованую дверь, явно старинной работы. Раньше ее закрывала картина, а теперь – только слои пыли и хлопья паутины, которые я тут же ликвидировал. Некоторое время молча рассматривал полустертое изображение трех суровых женщин, глядящих в разные стороны, – одна держала в руках ключ, другая факел, третья – кинжал; у их ног возлежали уродливые псы и ползали змеи, над головами размещался круг, символизирующий то ли солнце, то ли полную луну, то ли просто цикличность времени. А налюбовавшись вдоволь, я пошел звать Карла.
Наблюдая за его реакцией, я начал понимать, что моя находка, пожалуй, покруче неизвестного Рембрандта. Карл эту дверь разве только не расцеловал, да и то, думаю, потому, что решил, они для этого еще недостаточно близко знакомы.
Похоже, у нас в подвале поселилась Геката, наконец сказал он. Владычица порогов, перекрестков и пределов, всех тех мест, где смыкается наше и иное. Именно так ее изображали древние – единой в трех телах, с факелами, змеями и псами. И ключ, ключ – главный ее атрибут. Ты сам не понимаешь, что нашел, Фил. И я тоже не понимаю – пока.
В конце концов Карл выпер меня из подвала, сказал, уборка подождет, потом объясню, все потом. А после обеда позвал наверх пить кофе и объявил: только не падай, но я датирую эту дверь концом пятнадцатого – началом шестнадцатого века.
Падать я, конечно, не стал, но ушам своим не поверил, потому что дом построен в тысяча девятьсот втором, какой, к чертям собачьим, пятнадцатый век. Ну или шестнадцатый, без разницы.
Я тоже не понимаю, кивнул Карл. Но факт остается фактом, дверь на несколько столетий старше дома. А символика изображения – и вовсе на тысячелетия. В пятнадцатом веке, прямо скажем, немного нашлось бы охотников изображать у себя на дверях языческих богинь. Надо думать, ктото из бывших хозяев нашего дома собирал редкости или просто случайно заполучил эту дверь, приволок в подвал и зачемто вставил в стену. Дада, там, за дверью, капитальная стена, никаких пустот, я простучал. Дверь – просто декорация, никуда не ведет.
А смысл? – изумился я. Какой в этом смысл? Никакого, согласился Карл. И это нравится мне больше всего, особенно в сочетании с изображением Гекаты. Пошли, покажу коечто.
Мы спустились в подвал, и Карл буквально ткнул меня носом в стену – смотри внимательно. Дверь, конечно, декорация, но заперта на совесть.
И действительно, старинный врезной замок был в полном порядке, даже без следов ржавчины, что, с учетом подвальной сырости, само по себе чудо. И он был заперт – в каменной толще стены ктото заботливо выдолбил дополнительную дыру, в которую вошел поршень.
Что скажешь? – спросил Карл, и я ответил, что бывший жилец, установивший дверь, был безумен, зато последователен, дотошен и чертовски остроумен в своем безумии – словом, наш человек. Это конечно, рассеянно согласился Карл. Но я о другом думаю. Ключ. Вполне возможно, гдето до сих пор есть ключ от этой двери. И хорошо бы его отыскать. Дохлый номер, сказал я, но он, разумеется, только отмахнулся. И правильно сделал.
Карл, понятно, не удовлетворился собственной экспертизой. В его подвале за год побывало полдюжины специалистов, которых он както ухитрился отыскать, обаять и зазвать в гости. Их общий вердикт гласил: время – середина или вторая половина пятнадцатого века. Место же определить не удалось. Скорее всего, Европа, уточнять никто не брался – похоже, у нашей дверки просто не было аналогов.
Толедо, твердил Карл, вот увидишь, Фил, это дверь из Толедо. Ктото из изгнанников прихватил с собой не только ключ, но и дверь от дома. Ни в одном источнике об этом нет ни слова, но книги пишут люди, а они знают не все. Вернее, вообще ни черта не знают. Представь, если бы тебе пришлось писать, скажем, мемуары о соседях по лестничной площадке, причем уже после того, как они уехали в неизвестном направлении и у тебя не осталось возможности выспросить подробности. Как бы ты ни старался, в твоем отчете будет, в лучшем случае, сотая доля правды о них. Да и то сомневаюсь. Впрочем, если эти люди напишут о себе сами, правды в их рассказе будет не намного больше, даже если они не станут намеренно искажать факты в свою пользу. Человеческая память – несовершенный инструмент, к тому же люди склонны делить события своей жизни на «важные» и «несущественные»; несущественные, как правило, опускают, а они и есть правда, ее живая плоть, упустишь однуединственную мелочь, и подлинности как не бывало. Поэтому история – не более наука, чем художественная литература, я всегда это говорил.
Словом, с тех пор Карл ищет ключ от нашей ДверивПодвале. По моим расчетам, этого развлечения должно было бы хватить до конца самой долгой жизни, какую только можно вообразить. И вдруг такая новость – нашел. Ну ничего себе.

– Рассказывай, – говорю. – Как ты его нашел? Где? Почему думаешь, будто…?
– Рассказываю. Как всегда, то есть почти случайно. Будешь смеяться, в интернете на форуме кагофилов.
– Когокого филов? – привычно пошутил я.
Дурная всетаки у меня манера – автоматически выдавать старые шутки всякий раз, когда прозвучит кодовое слово. Как попугай, прости господи.
Но Карл великодушно улыбнулся и ответил, согласно традиции:
– Кого надо, того и филов. Ты еще хотел спросить, почему я думаю, будто это тот самый ключ. Элементарно, Ватсон. Я читал его описание – это раз. Видел фотографии – это два. Вроде все сходится. Но, конечно, надо проверить.
– Ну и дела, – вздыхаю. А что тут еще скажешь.
– Самому не верится, – кивает Карл.
– А я тебе зачем? Просто поприсутствовать при торжественном моменте? Или владельца ключа сперва надо убить?
– Для начала тебе придется с ним встретиться, а там по обстоятельствам. – Карл очень старается скорчить злодейскую гримасу, а я милосердно не комментирую результат. – Хочу тебя успокоить, через Атлантику лететь не придется. Счастливый обладатель моего ключика живет в Праге. Считай, сосед.
– Хочешь, чтобы я туда смотался?
– Ага. Я бы сам съездил, но время дорого. Пан Черногук собирается по делам, кудато к черту на кулички, чуть ли не в Южную Америку, и неизвестно, когда вернется. К тому же он не производит впечатление человека, готового блюсти чужие интересы – мои в том числе. Отдаст ключик любому желающему, если сторгуются. А желающие найдутся, ключ сам по себе ценная штучка, пятнадцатый век, все ключи той эпохи наперечет, их давнымдавно по коллекциям растащили, и тут вдруг никому не известный экземпляр возник невесть откуда. А я завтра улетаю в Швейцарию, позвали поиграть в храме Святого Валерия в Сионе. У них там самое настоящее «ласточкино гнездо» из аббатства Абонданс, которое… Эй, Фил, пожалуйста, сделай вид, что ты в восхищении. Я понимаю, ты забыл, что такое «ласточкино гнездо» и почему это круто. Но просто поверь мне на слово и скажи «wow!».
– А? – встрепенулся я. – Bay. И ничего я не забыл, господь с тобой. Зачем делать вид, если я действительно в восхищении?
– А по тебе не скажешь, – ухмыльнулся Карл. – Не лицо, каменная маска.
– Просто за зиму отвык следить, чтобы чувства отражались на роже, – все равно никто не видит.
– То есть ты настолько один зимовал? Я все же надеялся, без подружки не обошлось.
– На этот раз обошлось. Положительный итог налицо: я никого не убил.
– Крутой, – уважительно сказал Карл. – Ну что, поедешь пана Черногука пугать?
– Конечно, слетаю, не вопрос. Фамилия его мне очень уж нравится. И в Праге я последний раз был черт знает когда. Еще до наводнения.
– О, тогда тебе тем более туда надо! – оживился Карл. – На мой взгляд, купание пошло ей на пользу, интересно, что ты скажешь… Только ты не слетаешь. Сегодня самолет уже улетел, на завтра все забито, а потом будет поздно, потому что встреча назначена на понедельник. Так что остается два варианта: автобус сегодня в четыре или возьми машину. Как тебе больше нравится?
– А черт его знает, – зевнул я. – С одной стороны, я бы, пожалуй, покатался. С другой стороны, не выспался. С третьей стороны, на машине я могу и завтра отправиться, успею. С четвертой, через Польшу лучше ехать ночью и с закрытыми глазами, у меня от тамошних пейзажей депрессия начинается, хуже, чем от нечерноземной полосы. С пятой…
– Брось монетку, – посоветовал Карл.
– Чтобы понять, чего мне хочется на самом деле? Это и так ясно, нультэ мне хочется. Чтобы – бэмц! – и Фигаро тут, Фигаро там… Ладно, я уже решил. Сяду в автобус и погляжу. Если пустой и не вонючий, пусть везут. Спать сидя – мой любимый спорт. По такому случаю с тебя еще чашка кофе и подробности.
– Кофе полно, бери. А подробности такие. Ключ из желтого металла, длина одиннадцать сантиметров, фотографии я для тебя распечатал, чтобы хоть примерно представлял, что тебе должны дать. Владельца ключа зовут Болеслев Черногук. Чем он занимается, понятия не имею, но у него дом на Нерудовой. Вот адрес, вот телефон.
Я присвистнул.
– Серьезный дядя.
– Думаю, что так. Ну, поглядишь. Встречу он назначил на понедельник, то есть послезавтра, ровно в полдень. Предварительно звонить не нужно, телефон на тот случай, если ты по какойто причине задержишься или не сможешь прийти. Но ты…
– Но я не задержусь. И смогу. И чемодан с баблом в автобусе не забуду.
– Никакого чемодана. Мы договорились поменяться.
– На другой ключ?
– Нет. Насколько я понял, пан Черногук не коллекционирует ключи, этот экземпляр попал ему в руки случайно. Зато он интересуется книгами. В частности, букварями.
– Букварями?
– Старыми, разумеется. Я предложил ему «Букварь для обучения юношества чтению по высочайшему повелению». Тысяча семьсот девяносто третий год, типография Отцов Кармелитов в Бердичеве.
– В Бердичеве? – недоверчиво переспросил я. – Издеваешься?
– Никак нет. Была в городе Бердичеве такая типография. А букварь – вот он.
– Надо же. – Некоторое время я с уважительным отвращением разглядывал ветхую книжицу, потом спросил: – А это не слишком – такой раритет отдавать? Всетаки не ключ от Каабы выкупаем.
– Ну и букварь мне достался, прямо скажем, не за восемнадцать миллионов. А практически даром.
– Только не говори, что купил его в газетном киоске со скидкой для постоянных клиентов.
– Будешь смеяться, почти так и есть. У нас тут по субботам в хорошую погоду барахолка на холме работает, чтото вроде блошиного рынка. Местные клошары распродают фамильные керосинки и собранные в школьные годы коллекции значков, а среди них уныло снуют любители старины, давно утратившие надежду отыскать чтото интересное. И там какойто бодрый дедок разбойничьего вида бойко торговал старинными книжками, за копейки отдавал, так что я все забрал, оптом. Хоть и не понимал, на кой они мне сдались, я же не букинист, и времени со всем этим разбираться нет. Грех стяжательства в чистом виде. Но вот, одна книжица, как видишь, пригодилась. Выходит, я молодец.
– Ты молодец, и это уже давно не новость. А я, значит, повезу бердичевский букварь из Вильны в Прагу, чтобы обменять его там на ключ от двери, вывезенной предположительно из Толедо. Удивительная всетаки штука человеческая жизнь.
– И не говори, – согласился Карл. – Я тебе даже немного завидую. Но меня ждет Святой Валерий.
– И «ласточкино гнездо», – подхватил я. – Ничем не хуже букваря из Бердичева.
– Отель я тебе уже забронировал, все на той же Нерудовой, в двух шагах от дома пана Черногука.
– Ого, – сказал я. – Твое поручение следует занести в Книгу рекордов Гиннесса как самое приятное и необременительное за всю историю человечества.
– Не уверен, – неожиданно возразил Карл.
– Нука, нука, – оживился я. – Что не так?
– Сложно сказать. Может быть, и ничего. Но, вопервых, что касается ключа. Живьем я его не видел, а сфотографировать можно и копию. А ты у нас, скажем прямо, не эксперт.
– Чего уж там, надуть меня проще простого.
– С другой стороны, зачем бы ему тебя надувать? – пожал плечами Карл.
Но особой уверенности в его голосе не было. Я так понял, неведомый пан Черногук ему не слишком нравился.
1 2 3 4 5 6 7 8