Обождёшь ли, боярин?
– Обожду, коль для живописца его художество важней Князевых дел.
Не пожелав пройти в помещение, Иван Кошка уселся на чурбак, стоявший вблизи ворот, и задумался. Как подошёл к нему Андрей, он не заметил. Поступь у живописца была бесшумной, словно у рыси.
– Звал, боярин?
Иван Кошка вскочил от неожиданности.
– Звал. Челом хочу бить тебе. После преславного Феофана ты у нас сделался первым.
Андрей предостерегающе поднял руку, он не терпел хвалы.
– Коли случилась нужда в живописце, скажи по-простому. Казначей рассказал без утайки всё, что произошло во дворце.
Не потаил и того, что вся надежда у него на Андрея. Закончил такими словами:
– Сам видишь, дело государственное. Коли ты не поможешь – больше некому.
– Сделаю, – спокойно сказал Андрей. Его уверенность обрадовала казначея.
– Спасибо, что берёшься. Только…
– Чем, боярин, обеспокоился?
– Время вечернее, а должно быть готово к утру. Управишься ль за короткий срок?
– Один не управлюсь, ученика возьму. Ты верхом иль в возке приехал?
– В возке.
– Ступай за ворота. Мы мигом.
* * *
Было совсем темно, когда возок, запряжённый двумя вороными, въехал в Кремль. Возчик придержал коней у Соборной площади. Из возка выпрыгнули двое. Один держал в руках ящик, другой – большую доску, отсвечивающую в темноте белым левкасом.
– Доброй ночи, боярин, – сказал тот, у кого был ящик. – Прикажи, чтоб до света в собор не входили.
– Может, помощь какая потребуется?
– Сами управимся.
В соборе было темно. Огонёк одинокой лампадки напоминал далёкую, затерявшуюся в чёрном небе звезду.
Андрей отыскал свечи, затеплил от мерцавшей лампадки.
Пантюшка впервые увидел близко прекрасное лицо «Владимирской», с чертами, обозначенными тонкими изогнутыми линиями. Нежной, чуть впалой щекой прижималась она к круглой щеке ребёнка, а тот порывисто обнимал мать. На сына «Владимирская» не смотрела. Казалось, вглядывалась в его судьбу. Длинные тёмные глаза наполнила грусть, в углах сжатого рта затаилась печаль.
– Пантюша! – Негромкий оклик заставил Пантюшку повернуть к учителю голову. – Не хотел тревожить, хорошо ты смотрел. Однако пора. Я уж и знаменку изготовил.

* * *
На заре, по обыкновению, в церковь вошёл пономарь. Каждое утро он приходил сюда, пришёл и сегодня. Привычным взглядом окинул стены, иконостас. Всё ли в порядке, нет ли каких нарушений? Да какие нарушения могут произойти на Соборной площади, в серёдке Москвы, кто посмеет? Вдруг пономарь зажмурил глаза и привалился к столбу. Что такое? Вроде лишку вчера не пил, а вместо одной «Владимирской» почудилось две. Морок нашёл, что ли?
Пономарь постоял неподвижно, потом открыл один левый глаз, потом вытаращил оба. Морок не проходил. Вчера на этом самом месте висела одна «Владимирская». Сегодня… Глаза у несчастного полезли на лоб.
«Чудо. Как есть чудо. Удостоился увидеть».
– Чудо! – завопил пономарь и бросился вон из церкви. – Чудо! – орал он истошно на всю Соборную площадь.
О чуде немедля доложили Василию Дмитриевичу. Речь перед князем держал казначей Иван Кошка.
– Говоришь, одну от другой отличить немыслимо? – спросил великий князь, когда докладчик кончил.
– Немыслимо, государь, не в силах человеческих. Князь окинул казначея весёлым взглядом.
– Напрасно не веришь, государь, – обидчиво проговорил тот, – как есть правду-истину тебе докладываю, ни слова не прибавляю. А коли мне веры нет, вели пономаря кликнуть, того, что первым увидеть сподобился. Он подтвердит. Вечером пономарь церковь запер, поутру отворил – видит, вместо одной «Владимирской» – две.
– Чудо.
– Истинно чудо, государь.
– Коль чудо случилось, и мы поступим по совести. Сухощёкова выпусти из оков, вручи ему новую «Владимирскую» и проводи с честью. Ко мне же пришли живописцев.
– Каких живописцев, государь? Говорю тебе: чудом сотворена икона.
– Я и хочу поглядеть на тех, кто сотворил чудо.
В княжьих хоромах живописцы держались спокойно, с достоинством, от государевой близости не оробели.
– Спасибо, иконники, – вымолвил великий князь, окидывая милостивым взглядом высокого статного чернеца в грубой рясе и стройного мальчонку в опрятной рубахе из небелёной холстины.
Волосы мальчонки, похожие на побуревшую солому, стягивал через лоб кожаный ремешок.
Чернеца Василий Дмитриевич знал. Нельзя не знать живописца, о котором идёт по земле слава. Мальчонку видел впервые.
– За что благодаришь, государь? – спросил Андрей.
– За преискусно выполненную работу.
– Работа для живописца не в тягость. Не ты нас благодарить должен, а мы тебе кланяться, что доверился нам.
– И ты тех же мыслей? – обратился великий князь к мальчонке.
– Истинно так, государь. Для живописца работа – радость.
– Как величать тебя, живописец?
– Пантюшка. По прозвищу – Гнедыш.
Отвечая князю, Пантюшка невольно косился на Капьтагая. Немой телохранитель стоял за Князевым креслом.
ГЛАВА 17
Пантюшкина тайна
Едигей посылал в Москву к великому князю Василию, побуждая его на Витовта.
Московская летопись
Ты чем-то недоволен, – не то спрашивая, не то утверждая, сказал Андрей, когда они с Пантюшкой очутились в Больших сенях.
– Зачем великий князь ордынца при себе держит?
– Что из того, что ордынец? Он, как мы, человек.
– Нет, не как мы. Во всей Орде его самым злым считали. А тут он неотлучно при князе, на каждого что хочет наговорит.
– Как наговорит, коль нем от рождения? Оттого он, может, и злой, что судьба его обделила, ни речи не дала, ни слуха.
– Не так это. – Пантюшка остановился. Глядя на него, остановился и Андрей.
– Помнишь, Андрей, ты меня раненого в монастырь принёс и я тебе ночью о своей жизни рассказывал?
– Помню.
– Всё я тогда рассказал. Одно утаил – как из Орды ушёл. Не хотелось про сундук вспоминать и про волосы крашеные. Теперь слушай.
В Больших сенях великокняжьих хором Пантюшка поведал Андрею то, о чём умолчал раньше. Когда он кончил, Андрей повернул обратно.
– Идём. Надо сказать великому князю.
– Как скажешь? Капьтагай неотлучно при нём.
– Несложное дело, найдусь.
Андрей взял у дьяка берёсту, написал на ней что-то и попросил вновь доложить о них князю.
– Прости, государь, что вернулись. Хотим искать у тебя совета в одном художестве.
– Смыслю ли я? – удивился князь.
– Смыслишь, взгляни. Андрей протянул Василию Дмитриевичу берестяную грамоту.
«Отошли слугу», – прочитал князь. Написано было по-гречески. Василий Дмитриевич поднял взор на Андрея Рублёва. Взгляд больших светлых глаз живописца был твёрд, словно приказывал. Василий Дмитриевич обернулся к немому и, сжав руки, сделал вид, что дёргает конские поводья. Капьтагай немедля отправился на конюшню запрягать Булатку.
– Говори, чем немой помешал? – быстро спросил Василий Дмитриевич.
– Может, пустяк, государь, а может, и нет. Пантюша!
Пантюшка вновь рассказал историю своего побега. Князь слушал внимательно, только один раз перебил.
– Точно ли к Холмскому приходил Капьтагай? – спросил он Пантюшку.
– Точно, великий князь.
– Не ошибся? Может, не разглядел в темноте?
– Свет в шатёр падал. И Капьтагая я хорошо знал. Он что ни день хаживал к моему хозяину, в степь они выезжали вместе.
– Хозяина твоего Хажибея видел, он толмачом приезжал. Рассказывай дальше.

– Всё, государь. Что в Орде со мной было, я тебе рассказал, а как Устиньку с Медоедкой встретил и как потерял их, тебе знать неинтересно.
– Нужды нет, говори.
Когда Пантюшка кончил и эту историю, Василий Дмитриевич сказал:
– Ты, Пантелей, отвёл от меня большую беду. Я твой должник и, если сумею, постараюсь тебе пригодиться. О том, что сейчас открыл, молчи.
– Не проговорюсь, государь. Когда немой вернулся и поклоном дал знать, что приказание выполнено, князь был один. Немой заглянул в глаза своему повелителю, глаза князя искрились весельем. Капьтагай замычал. Князь ласково потрепал его по плечу.
С того дня, как в великокняжьих хоромах побывали живописцы, настроение Василия Дмитриевича заметно улучшилось. Грозной тучей смотрел он последнее время, теперь стал шутить, улыбаться.
Вместе с великим князем повеселел и боярин Иван Фёдорович Кошка. Князь вернул ему своё доверие, которое Иван Фёдорович было утратил после неудачи Юрия Холмского в Литве. Уж не подозревал ли великий князь своего казначея в измене? Если так, то время подозрений прошло.
Когда из Орды прибыло очередное послание с красной печатью «Повелителя всех людей», Василий Дмитриевич, как в прежние дни, вызвал Ивана Кошку в угловую палату.
– Где ж Капьтагай, – удивился Иван Фёдорович, увидя князя одного, без телохранителя. – Отвык я, великий князь, тебя без немого видеть, словно твоей тенью он стал.
– Нужды нет, что тенью. Понадобилось в Летний дворец к великой княгине Софье Витовтовне тайное послание отправить, он и понёс. Да ты садись, казначей, читай.
– «Аллах на небе, хан на земле, – принялся читать казначей вполголоса. – Ты мне друг и я тебе друг, а зятя твоего Витовта распознай. Посылает он мне и хану золото и увещевает меня и хана со всей Ордой пойти ратью на тебя, а землю твою сжечь…»
– Погоди, – прервал князь чтение, – как мыслишь, с чего Всемогущий о нашей земле вздумал заботиться?
– И мыслить нечего: хитрит старая лиса. Его хитрость белыми нитками шита, верней – золотыми.
Иван Кошка намекал на то, что в письме такие слова, как «я», «мы», «нас», были написаны золотом.
– Только и Витовт хитёр, – подумав, продолжал Иван Кошка. – Сколько раз показывал нам своё коварство. Таится до самой поры, потом, где не ждут, объявится.
– После стояния на Угре не объявится.
– Верно. Другой раз позор принимать посовестится, пожалуй. Однако оба ошиблись. И дня не прошло после чтения Едигеева письма, как в Малые сени ворвался запыхавшийся мужичонка. Дворяне хотели его прогнать, а он изловчился, проскользнул.
– Доложи великому князю! – крикнул он Тимофею, вышедшему на шум.
Тимофей с удивлением оглядел тщедушного мужичонку в дырявом зипуне.

– Тебя на крыльцо неведомо как пустили, а ты к великому князю. Эй, стража!
– Погоди кликать стражу, дьяк. Дело у меня к великому князю первоважнейшее. Важнее того дела не может и быть.
– Говори.
– Одному великому князю скажу.
О том, чтоб пустить мужичонка к великому князю, нечего было и думать. С другой стороны, вдруг у него безотлагательное донесение? Чтоб не попасть впросак, думный дьяк Тимофей вызвал Ивана Кошку.
Казначей каждому был известен. Каждый знал, что князю он правая рука. Противиться казначею мужичонка не посмел.
– Готовь рать, боярин, – зачастил он поспешно. – Витовт движется на Москву.
– Отколь тебе ведомо?
– Своими глазами видел. На Угре около Вязьмы встретил литовские рати. Великой силой идут. Я, как увидел, так и бросился в Москву.
– Бегом от Вязьмы бежал? – спросил казначей недобро.
– Бегом, боярин, чуть не всю дорогу бегом. Как ноженьки выдержали?
– Что ж коней не востребовал?
– Где ж это видано, чтоб коней давали даром?
– А заплатить нечем было?

– Нечем. От голода чуть не помер. Сам небось знаешь: деньги – еда, без денег – беда. Может, великий князь меня за усердие пожалует?
– Значит, в карманах пусто?
– Ни единой денежки.
– А это что? – казначей рванул полу дырявого зипуна, кое-как висевшего на мужичонке. Ветхая пестрядина лопнула, на пол полетели серебряные кругляки.
– Говори, кто подослал? На чьи деньги куплен? Мужичонка рухнул в ноги.
– Не погуби, боярин, не куплен я. Про деньги солгал. Остальное как есть правда-истина. Деньги в лесу нашёл. Уж не знаю, кто обронил. Не оставлять же было лисам, волкам и Медоедам. Им без надобности.
– Ордынской чеканки, – сказал Тимофей, подняв с пола один кругляк.
– Едигей подослал?
– Неправда то! Чем хочешь поклянусь, боярин. Витовта видел на Угре. От самой Вязьмы бежал, чтоб упредить.
– Стража! В застенок!
– Пощади! Я не для себя, для Москвы старался.
– Ведите.
– И-эх! Пропадаю за всех.
ГЛАВА 18
В обход, через леса
Этот проклятый народ передвигается так легко, что никто не поверит, если сам не увидит.
Клавихо, путешественник XV века
Княжна отложила пяльцы с золотым шитьём и выглянула в прорезь расписной ставеньки. Заснеженное подворье словно вымерло. Даже снег не был примят. Хозяин хором, Киприян Борисович, уехал в Москву хлопотать о «Владимирской». Почти вся челядь отправилась с ним, чтобы свита боярина выглядела внушительной. Дома кроме двух-трёх конюхов остались одни лишь женщины. А для них другого дела не придумали, как сидеть по горницам да по каморкам, ткать, прясть, низать бисер и небылицы сказывать. Тоска.
Княжна отвернулась от оконца и огляделась по сторонам. Хоть бы что-нибудь оказалось новым, не виденным ранее. Всё привычное, надоевшее: светлые изразцы раскалённой печки, белые скатёрки и полавочники с прошвами, расписной сундук, окованный узорными скобами, на нём – блюдо с заедками.
«Хорошо странствовать по дорогам. Идёшь и не знаешь, что приключится завтра. Кого встретишь, тоже не знаешь». Княжна взяла пяльцы и лениво продёрнула сквозь ткань иглу с золотой нитью. Слишком длинная нить завернулась в сложную петлю. Княжна потянула – нить оборвалась. С досады княжна бросила пяльцы в угол, подумав, выдернула из кос треугольные косники, расшитые мелким речным жемчугом. Освобождённые волосы рассыпались по плечам чёрной волной.
«Уйду, – решила княжна и почувствовала, что способна уйти в самом деле. – Уйду, и никто меня не удержит. Подамся в Москву, повидаюсь с иконниками, про которых Патрикей сказал, что нет им равных».
Задумав побег, княжна начала собираться в дорогу: тайком раздобыла перемётный дорожный мешок, сухари, сало.
Тут пришли дурные вести от брата. Он вновь ничего в Орде не доспел. Иван Михайлович Тверской опередил его, сам на сей раз явился в Орду, и не с пустыми руками явился – с выходом и дарами богатыми. Принимала Орда Тверского с почестями. А Холмский как был безземельным князем, так им и остался. Ярлык на княжение не получил.
Из Орды Юрию Всеволодовичу вновь пришлось удирать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18