На ногах – плетеные чуни. Толстые пшеничные косы были короной уложены вокруг головы. Человек, обладающий поэтическим видением, обязательно бы сравнил девицу с северной богиней или легендарной великаншей Ран – правда, та, кажется, обитала где-то в море, ну да не в этом дело.Дело в том, что из двоих посланных на разведку бойцов партизанского отряда ни один не был поэтом. Посему Сидорчук пихнул Перукарникова локтем и заметил шепотом: «И здоровая же бабища!» – а Перукарников откликнулся: «Да, могучая фрау».Перукарникова особенно удивил ее топор – тяжелый, на длинном топорище, больше напоминающий секиру. Управлялась с ним девица просто с неприличной легкостью – и доблестные солдаты крепко призадумались о том, каким таким способом выманить у владелицы необходимую вещь.– Така як шарахнет нежной ручкою… – развил Сидорчук свою мысль. – Добре, як самим топором по голови не дасть. И як ото у нее инструмент видибраты?– Попробуем, – неопределенно пообещал Перукарников. – Нежность, она, знаешь ли, города берет.Он пригладил волосы, протер лицо рукавом (трудно сказать – что стало чище, а что грязнее) и выбрался из зарослей на открытое место.Девица обернулась на шорох.Иван улыбался ей самой обаятельной из своих улыбок – той самой, которая пачками швыряла в его объятия особ женского пола на танцевальных вечерах в клубе машиностроительного завода имени Жертв Революции (в 1947 году дирекция предприятия наконец очнулась и поспешно переименовала его в завод имени Героев Революции). Но не то девица была действительно не советская, а классово чуждая, не то уродилась мужененавистницей, не то была чересчур застенчива – только улыбка на нее не подействовала. Равно как и добросердечное приветствие, произнесенное с жутким акцентом на языке, отдаленно походившем на немецкий.– Гутен таг, фройлен! – поведал Перукарников.Девица уставилась на него непонимающим взором. При ближайшем рассмотрении оказалась она не так уж и молода, и это окончательно вывело Ивана из себя. Много о себе думает, хоть бы улыбнулась ради приличия. Только врожденное чувство справедливости заставило его признать, что, возможно, и он не стал бы вот так сразу улыбаться странного вида персоне, которая бы вылезла у него из-за спины в военное время и заговорила на непонятном языке.Перукарников был человеком разумным и хорошо знал цену своим лингвистическим способностям. Поэтому он решил сразу прояснить ситуацию:– Шпрехен зи дойч, фрау?Та оставалась безмолвной и неподвижной, словно обратилась в гипсовую статую «Комсомолка с топором».Справа донесся приглушенный смешок, а затем ехидный шепот Сидорчука:– Перукарников, ты такий же нимець, як я – тубаретка. Не травмуй дамочку своими знаннямы, бо вона ось-ось дуба дасть.Услышав шелест в кустах и, очевидно, сообразив, что Перукарников здесь не один, женщина явно встревожилась. Она отошла от Ивана на несколько шагов, выпрямилась, сделала строгое лицо и внятно произнесла:– Ачча ясуаза?!Перукарников, недовольный выходкой Сидорчука, подавал ему знаки рукой, отведенной за спину. Сложнее всего при этом было делать вид, что ничего особенного не происходит: у кустов вообще существует тенденция шелестеть противными голосами… Он с трудом вспомнил все, что когда-либо знал по-немецки, и родил интернациональную по сути фразу:– Мадам, битте ваш топорик на благо партизанской жизни в лесу, – и вытянул руку в требовательном жесте пролетария, требующего следующий булыжник.Благо партизан меньше всего волновало вредную девицу. Идеи пролетарского интернационализма были ей чужды, а вот свои имущественные интересы она блюла. В том смысле, что ухватила топор обеими руками, будто заправский вояка. И стало сразу понятно безо всяких слов, что просто так она его не вручит и без боя не сдастся.Перукарников как раз размышлял о том, по-коммунистически ли это – оглушить женщину по голове, как часового на посту, и что в таком случае должен делать советский партизан, когда снова послышался голос Сидорчука:– Шось твое «шпрехен зи дойч» не работает, Ваня. А ось теби Василь покаже, який треба маты пидхид до дамы, шоб усе було путем.Дальше произошло вот что: закатив глаза так, что были видны только белки, вытянув руки с растопыренными, скрюченными пальцами, оскалив зубы в жуткой ухмылке и вывернув ноги коленями внутрь, Сидорчук внезапно появился на поляне. При этом ковылял он на полусогнутых строго в направлении опешившей, побелевшей от ужаса «фрау» – и ворчал и завывал, как целая стая голодных волков.Итак, выступает Василь Сидорчук, Советский Союз:– Be!!!! Ууу! Be!!!Девица дико завизжала, когда жуткое существо приблизилось к ней на расстояние вытянутой руки. Про спасительный топор она и думать забыла – бросила его на землю и стремительной серной метнулась прочь, вереща на ходу:– Самбу есса!! Самбу есса!!!Сидорчук, весьма довольный произведенным эффектом, распрямился не без труда и подобрал топор. Затем оглядел Перукарникова с видом триумфатора и спросил:– Видал? А то – нежность, нежность…Перукарников холодно возразил:– Ну что ты сделал, Василь?Сидорчук скромно улыбнулся:– Показав фрау, як у ночи вурдалак до панночки чиплявся.Иван тяжко вздохнул:– Через пять минут, не позднее, здесь будет рота автоматчиков. Хватай пулемет и давай отсюда драпать, пока нам не показали вурдалаков.Сидорчук невозмутимо извлек свое оружие из зарослей и пояснил ситуацию:– Ну, скажимо, не рота, а взвид ахтаматчикив; та не через пять, а через десять. И кого воны шукаты будуть – вурдалака, що до панночки чиплявся? Краще поблагодарствуй мени за догадливисть, бо шукалы б воны партизана Перукарникова, що таки не знае нимецькои мовы.– Ладно, не обижайся, – согласился Перукарников. – Может, ты и прав. Давай только посмотрим, нет ли в избе чего съестного.Через пару минут Иван и вовсе развеселился:– Честно говоря, Вася, с такими замашками, как у тебя, для женского общества ты фигура не подходящая!Сидорчук не согласился:– Чого це, я завждый такий галантный парубок, колы треба… А сюды мы не на танци прыйшлы.– Кстати, твой вурдалак очень на настоящего похож – я сам перепугался. Предупреждать надо.– А я попереджував.– Ничего себе подход к даме, – не унимался Перукарников. – Я уж грешным делом подумал, не случилось ли с тобой чего такого по причине долгого отсутствия женщин.Сидорчук немного смутился:– Та ни, я цим не хвораю.А в покинутой избушке действительно нашлись продукты: ржаной хлеб, какие-то квашеные овощи, целый венок лука и даже горшочек сметаны. К величайшему огорчению бойцов партизанского отряда, ни соли, ни алкоголя не обнаружилось. Но и напуганная женщина безвозвратно канула в чаще – и погони слышно не было. Сидорчук и Перукарников прихватили еще один топор и странного вида пилу и, нагруженные добычей, бегом отправились обратно.
Партизанская жизнь – это не только истребление врага, организация диверсий и всякие прочие хлопоты. Это еще и единение с природой, что прекрасно в летнее время и совершенно не радует холодной зимой. К счастью для бойцов отряда, в Уппертале как раз был самый разгар лета.Цвело, благоухало и пело все, что могло петь, цвести и благоухать. Лес был полон всякой живности, и по этой причине человек, вооруженный снайперской винтовкой с оптическим прицелом, просто не мог остаться голодным. Как не мог остаться голодным и человек, у которого всегда есть в подкладке шапки пара рыболовных крючков и лесочка на всякий случай.Жабодыщенко относился как раз к таким запасливым людям; и едва только обнаружилось довольно большое и глубокое озеро с кристально чистой водой, обнаружились и снасти. А буквально через полчаса в пейзаж органично вписался и сам Микола с импровизированной удочкой в руках. При первом же взгляде, брошенном на его неподвижную фигуру, становилось ясно, что он был здесь всегда, и Господь, когда задумывал этот мир, и представить себе не мог, что на берегу водоема не будет удачливого рыболова Жабодыщенко.Поплавок, сделанный из найденного на берегу птичьего пера, вел себя просто исключительно, радуя главного кормильца отряда. Он то и дело резко уходил под воду, и удочка изгибалась крутой дугой. Десятка два рыб приличного размера влажно блестели в густой траве за спиной Миколы.Да, мы забыли уточнить: утро-то раннее-раннее. Это только Жабодыщенко ради хорошего клева может подняться ни свет ни заря, а остальные лишь начинают шевелиться.Сонный Салонюк наблюдает за тем, как его боец ловит рыбу. Сидорчук вообще досматривает самый сладкий рассветный сон. А вот Перукарникову не до того.Дело в том, что партизан Маметов сушит у костра свои сапоги. И сапоги – как бы поаккуратнее выразиться? – не только хорошо видны, но и очень хорошо слышны на большом расстоянии всем, у кого нет жесточайшего насморка (к глубокому их сожалению).Учеными давно установлено, что разные запахи воздействуют на людей по-разному. Скажем, мускус делает мужчин невероятно привлекательными для особ противоположного пола; апельсин бодрит, а лаванда, напротив, расслабляет. Вне всякого сомнения, сапоги Маметова вполне могли совершить переворот в ароматерапии. И заодно заинтересовать создателей безотказного химического оружия.Первое, о чем подумал Перукарников, – что однажды он собственными руками придушит несчастного узбека, а затем уж будет оправдываться перед товарищами по оружию. Второе – ЭТО же запрещено Женевской конвенцией. Разумеется, что вторая мысль была не об убийстве, а исключительно о сапогах.Ухватив двумя пальцами за голенище влажный от росы предмет, Перукарников швырнул его прямо в Маметова:– Ты ничего лучше придумать не мог? Забери у меня из-под носа эту гадость! Башка на плечах есть?Маметов попытался оправдаться:– Моя у костра сушить, моя не виновата, что твоя рядом лежать!Перукарников осатанел:– Смотреть надо, кто у костра лежать! А потом уже что-то делать. Я ж тебя однажды угроблю, и суд меня оправдает.Жабодыщенко прошипел:– Тихише, хлопци, бо вся рыба втэче.Обиженный Маметов принялся прилаживать несчастный сапог с другой стороны костра, где мирно спал Сидорчук, не подозревавший, что кто-то, кроме клятых гитлеровцев, может вот так, на рассвете, без объявления войны учинить красному партизану такую пакость. На происки врага боец Красной Армии и вообще советский человек отвечает сразу, не задумываясь, со всей силой народного гнева.Нервно пошмыгав носом, Сидорчук проморгался и внимательно изучил сапог Маметова. В результате этого интернационалист в нем скоропостижно скончался, и Василь сразу припомнил, что каких-то семь веков назад такие, как Маметов, или очень на него похожие, топтали сапогами его родину. Со словами «у-у, Чингисхан» он швырнул бедную обувь прямо в озеро.Сапог с шумом и брызгами хлопнулся в воду недалеко от Жабодыщенко.Маметов захныкал:– Зачем красноармейца обижать? Моя плавать не уметь, моя сапоги сушить вся ночь.Сидорчук сердито буркнул:– Зализ у чужу солому, ще и шелестыть.Жабодыщенко расстроился:– Ну що вы за люды, хиба так можно щось спиймать? Як уху поисты, то вси як одын груддю идуть на казанок. А як просыш помовчаты, так тильки товарищ командир примером служить.Демонстративно свернув снасти, он начал нанизывать пойманную рыбу на гибкий прутик.Маметов, трепетно прижав к груди второй сапог, чтобы его не постигла та же злая участь, бегал взад и вперед по берегу и высматривал в воде свою собственность:– Ой, моя пропадать, ой, моя не можна без сапог!За спиной Маметова дружно рассмеялись Перукарников и Сидорчук. От их богатырского хохота с Салонюка слетели остатки сна.– Ну що вы з ранку рыгочете, бильш нема чого робыты?Маметов подбежал к командиру и довел до его сведения:– Моя пропадать, моя плавать не уметь!– Знаю, вже выучив, – кротко отвечал Салонюк. – Не будеш плаваты.– Моя пропадать, – настаивал сын солнечного юга.– Та пропады ты пропадом, – обозлился Салонюк, – от вже причепився…Перукарников философски заметил:– Маметов, товарищ командир, у нас человек с приставкой НЕ: не может, не хочет, не умеет, не любит, не знает.Он бы еще долго обличал своего боевого товарища и выпускал пар, однако внимание всех привлек радостный вопль Жабодыщенко, который в данный момент обнаружил совершенно необъяснимый феномен.Рыба в буквальном смысле слова выпрыгивала из воды на берег, и ему оставалось только хватать ее и нанизывать на свой прутик. Точности ради следует заметить, что Жабодыщенко это явление феноменальным не считал и над его природой не задумывался. Он был человек практический – и изобилие еды его радовало.– Ого! Це дило! Оце так рыбалка!Но тут в месте, куда упал сапог, забурлила и вспенилась вода, и из нее одна за другой показались три гигантские головы со встопорщенными гребнями и оскаленными сверкающими клыками.Старожилы Вольхолла сразу сказали бы, что на их памяти Великая Гидра Гельс-Дрих-Энн никогда не пребывала в такой ярости.Руки у Маметова разжались, и он бессильно выронил второй сапог, Жабодыщенко торопливо перекрестился, а Сидорчук с Перукарниковым схватились за оружие.Салонюк закричал на всю округу:– Никому без мого дозволу вогню не видкрывать! Жабодыщенко, Маметов, а ну назад!Сидорчук, машинально протирая левый глаз, осторожно уточнил у Перукарникова:– Ваня, мы ж вчора горилки не пили, правда? Мы ж ее, кляту, и не знайшлы в той хате, правда? Откуда та змеюка?Перукарников, не оборачиваясь, ответил:– А еще говорят, что зеленого змея на самом деле не существует, что это просто выражение такое.Но как бы ни были партизаны ошеломлены и потрясены увиденным, отступили они организованно. Как один. И только Колбажан Маметов так и остался сиротливо стоять прямо перед драконом, тараща на него глаза, которые от удивления стали почти круглыми.– Маметов, – надрывался Салонюк, – ты що мене погано чуеш?!Маметов, не в силах отвести глаз от диковинной гидры, завороженно отвечал:– Моя никогда-никогда такой зверь не видеть. В Ташкенте в зоопарке быть, в Москве в зоопарке гулять – такой большой и красивый не видеть.Салонюк напряженно вслушивался в этот лепет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42