у третьих Ц вообще ничего; п вид у них
был какой-то жалкий и несчастный. У одного парня остался только нимб, кото
рый он нес в руке; вдруг он протягивает его мне и говорит:
Ц Подержите, пожалуйста, минутку. Ц И исчезает в толпе.
Я пошел дальше. Какая-то женщина попросила меня подержать ее пальмовую в
етвь и тоже скрылась. Потом незнакомая девушка дала мне подержать свою а
рфу Ц и, черт возьми, этой тоже не стало; и так далее в том же духе. Скоро я бы
л нагружен как верблюд. Тут подходит ко мне улыбающийся старый джентльме
н и просит подержать его вещи. Я вытер пот с лица и говорю довольно язвител
ьно:
Ц Покорно прошу меня извинить, почтеннейший, но я не вешалка!
Дальше мне стали попадаться на дороге целые кучи этого добра. Я незаметн
о избавился и от своей лишней ноши. Я посмотрел по сторонам, и, знаете, все э
ти тысячные толпы, которые шли вместе со мной, оказались навьюченными, ка
к я был раньше. Встречные, понимаете, обращались к ним с просьбой подержат
ь их вещи Ц одну минутку. Мои спутники тоже побросали все это на дорогу, и
мы пошли дальше.
Когда я взгромоздился на облако вместе с миллионом других людей, я почув
ствовал себя наверху блаженства и сказал:
Ц Ну, значит, обещали не зря. Я уж было начал сомневаться, но теперь мне сов
ершенно ясно, что я в раю!
Я помахал на счастье пальмовой веткой, потом натянул струны арфы и присо
единился к оркестру. Питерс, вы не можете себе представить, какой мы подня
ли шум! Звучало это здорово, даже мороз по коже подирал, но из-за того, что о
дновременно играли слишком много разных мотивов, нарушалась общая гарм
ония; вдобавок там собрались многочисленные индейские племена, их воинс
твенный клич лишал музыку всякой прелести. Через некоторое время я перес
тал играть, решив сделать передышку. Рядом со мной сидел какой-то старичо
к, довольно симпатичный; я заметил, что он не принимает участия в общем кон
церте, и стал уговаривать его играть, но он объяснил мне, что по природе за
стенчив и не решается начать перед такой большой аудиторией. Слово за сл
ово, старичок признался мне, что он почему-то никогда особенно не любил му
зыку. По правде сказать, у меня самого появилось такое же чувство, но я нич
его не сказал. Мы просидели с ним довольно долго в полном бездействии, но в
таком месте никто не обратил на это внимания. Прошло шестнадцать или сем
надцать часов; за это время я и играл, и пел немножко (но все один и тот же мо
тив, так как других не знал), а потом отложил в сторону арфу и начал обмахив
аться пальмовой веткой. И оба мы со старичком часто-часто завздыхали. Нак
онец он спрашивает:
Ц Вы разве не знаете какого-нибудь еще мотива, кроме этого, который трен
ькаете целый день?
Ц Ни одного, Ц отвечаю я.
Ц А вы не могли бы что-нибудь выучить?
Ц Никоим образом, Ц говорю я. Ц Я уже пробовал, да ничего не получилось.

Ц Слишком долго придется повторять одно и то же. Ведь вы знаете, впереди
Ц вечность!
Ц Не сыпьте соли мне на раны, Ц говорю я, Ц у меня и так настроение испор
тилось.
Мы долго молчали, потом он спрашивает:
Ц Вы рады, что попали сюда?
Ц Дедушка, Ц говорю я, Ц буду с вами откровенен. Это не совсем похоже на
то представление о блаженстве, которое создалось у меня, когда я ходил в ц
ерковь.
Ц Что, если нам смыться отсюда? Ц предложил он. Ц Полдня отработали Ц и
хватит!
Я говорю:
Ц С удовольствием. Еще никогда в жизни мне так не хотелось смениться с ва
хты, как сейчас.
Ну, мы и пошли. К нашей гряде облаков двигались миллионы счастливых людей,
распевая осанну, в то время как миллионы других покидали облако, и вид у ни
х был, уверяю вас, до-больно кислый. Мы взяли курс на новичков, и скоро я поп
росил кого-то из них подержать мои вещи Ц одну минутку Ц и опять стал св
ободным человеком и почувствовал себя счастливым до неприличия. Тут как
раз я наткнулся на старого Сэма Бартлета, который давно умер, и мы с ним ос
тановились побеседовать. Я спросил его:
Ц Скажи, пожалуйста, так это вечно и будет? Неужели не предвидится никако
го разнообразия?
На это он мне ответил:
Ц Сейчас я тебе все быстро объясню. Люди принимают буквально и образный
язык Библии, и все ее аллегории, Ц поэтому, являясь сюда, они первым делом
требуют себе арфу, нимб и прочее. Если они просят по-хорошему и если их про
сьбы безобидны и выполнимы, то они не встречают отказа. Им без единого сло
ва выдают все обмундирование. Они сойдутся, попоют, поиграют один денек, а
потом ты их в хоре больше не увидишь. Они сами приходят к выводу, что это во
все не райская жизнь, во всяком случае, не такая, какую нормальный человек
может вытерпеть хотя бы неделю, сохранив рассудок. Наша облачная гряда р
асположена так, что к старожилам шум отсюда не доносится; значит, никому н
е мешает, что новичков пускают лезть на облако, где они, кстати сказать, ср
азу же и вылечиваются. Заметь себе следующее, Ц продолжал он, Ц рай испо
лнен блаженства и красоты, но жизнь здесь кипит, как нигде. Через день посл
е прибытия у нас никто уже не бездельничает Петь псалмы и махать пальмов
ыми ветками целую вечность Ц очень милое занятие, как его расписывают с
церковной кафедры, но на самом деле более глупого способа тратить драгоц
енное время не придумаешь. Этак легко было бы превратить небесных жителе
й в сборище чирикающих невежд. В церкви говорят о вечном покое как о чем-т
о утешительном. Но попробуй испытать этот вечный покой на себе, и сразу по
чувствуешь, как мучительно будет тянуться время. Поверь, Стормфилд, тако
й человек, как ты, всю жизнь проведший в непрестанной деятельности, за пол
года сошел бы с ума, попав на небо, где совершенно нечего делать. Нет, рай не
место для отдыха; на этот счет можешь не сомневаться!
Я ему говорю:
Ц Сэм, услышь я это раньше, я бы огорчился, а теперь я рад. Я рад, что попал сю
да.
А он спрашивает:
Ц Капитан, ты небось изрядно устал?
Я говорю:
Ц Мало сказать, устал, Сэм! Устал как собака!
Ц Еще бы! Понятно! Ты заслужил крепкий сон, Ц и сон тебе будет отпущен. Ты
заработал хороший аппетит, Ц и будешь обедать с наслаждением. Здесь, как
и на земле, наслаждение надо заслужить честным трудом. Нельзя сперва нас
лаждаться, а зарабатывать право на это после. Но в раю есть одно отличие: т
ы сам можешь выбрать себе род занятий; и если будешь работать на совесть, т
о все силы небесные помогут тебе добиться успеха. Человеку с душой поэта,
который в земной жизни был сапожником, не придется здесь тачать сапоги.
Ц Вот это справедливо и разумно, Ц сказал я. Ц Много работы, но лишь так
ой, какая тебе по душе; и никаких больше мук, никаких страданий…
Ц Нет, погоди, тут тоже много мук, но они не смертельны. Тут тоже много стра
даний, но они не вечны. Пойми, счастье не существует само по себе, оно лишь р
ождается как противоположность чему-то неприятному. Вот и все. Нет ничег
о такого, что само по себе являлось бы счастьем, Ц счастьем оно покажется
лишь по контрасту с другим. Как только возникает привычка и притупляетс
я сила контраста Ц тут и счастью конец, и человеку уже нужно что-то новое.
Ну, а на небе много мук и страданий Ц следовательно, много и контрастов; с
тало быть, возможности счастья безграничны.
Я говорю:
Ц Сэм, первый раз слышу про такой сверхразумный рай, но он так же мало пох
ож на представление о рае, которое мне внушали с детских лет, как живая при
нцесса Ц на свое восковое изображение.
Первые месяцы я провел, болтаясь по царствию небесному, заводя друзей и о
сматривая окрестности, и наконец поселился в довольно подходящем уголк
е, чтоб отдохнуть, перед тем как взяться за какое-нибудь дело. Но и там я про
должал заводить знакомства и собирать информацию. Я подолгу беседовал с
о старым лысым ангелом, которого звали Сэнди Мак-Уильямс. Он был родом отк
уда-то из Нью-Джерси. Мы проводили вместе много времени. В теплый денек, по
сле обеда, ляжем, бывало, на пригорке под тенью скалы, Ц курим трубки и раз
говариваем про всякое. Однажды я спросил его:
Ц Сэпдн, сколько тебе лет?
Ц Семьдесят два.
Ц Так я и думал. Сколько же ты лет в раю?
Ц На рождество будет двадцать семь.
Ц А сколько тебе было, когда ты вознесся?
Ц То есть как? Семьдесят два, конечно.
Ц Ты шутишь?
Ц Почему шучу?
Ц Потому что, если тогда тебе было семьдесят два, то, значит, теперь тебе д
евяносто девять.
Ц Ничего подобного! Я остался в том же возрасте, в каком сюда явился.
Ц Вот как! Ц говорю я. Ц Кстати, чтоб не забыть, у меня есть к тебе вопрос.
Внизу, на земле, я всегда полагал, что в раю мы все будем молодыми, подвижны
ми, веселыми.
Ц Что ж, если тебе этого хочется, можешь стать молодым. Нужно только поже
лать.
Ц Почему же у тебя не было такого желания?
Ц Было. У всех бывает. Ты тоже, надо полагать, когда-нибудь попробуешь; но
только тебе это скоро надоест.
Ц Почему?
Ц Сейчас я тебе объясню. Вот ты всегда был моряком; а каким-нибудь другим
делом ты пробовал заниматься?
Ц Да. Одно время я держал бакалейную лавку на приисках; но это было не по м
не, слишком скучно Ц ни волнения, ни штормов Ц словом, никакой жизни. Мне
казалось, что я наполовину живой, а наполовину мертвый. А я хотел быть или
совсем живым, или совсем уж мертвым. Я быстро избавился от лавки и опять уш
ел в море.
Ц То-то и оно. Лавочникам такая жизнь нравится, а тебе она не пришлась по в
кусу. Оттого, что ты к ней не привык. Ну, а я не привык быть молодым, и мне моло
дость была ни к чему. Я превратился в крепкого кудрявого красавца, а крыль
я Ц крылья у меня стали как у мотылька! Я ходил с парнями на пикники, на тан
цы, вечеринки, пробовал ухаживать за девушками и болтать с ними разный вз
дор; но все это было напрасно Ц я чувствовал себя не в своей тарелке, скаж
у больше Ц мне это просто осточертело. Чего мне хотелось, так это рано лож
иться и рано вставать, и иметь какое-нибудь занятие, и чтобы после работы
можно было спокойно сидеть, курить и думать, а не колобродить с оравой пус
тоголовых мальчишек и девчонок. Ты себе не представляешь, до чего я исстр
адался, пока был молодым.
Ц Сколько времени ты был молодым?
Ц Всего две недели. Этого мне хватило с избытком. Ох, каким одиноким я себ
я чувствовал! Понимаешь, после того как я семьдесят два года копил опыт и з
нания, самые серьезные вопросы, занимавшие этих юнцов, казались мне прос
тыми, как азбука. А слушать их споры Ц право, это было бы смешно, если б не б
ыло так печально! Я до того соскучился по привычному солидному поведению
и трезвым речам, что начал примазываться к старикам, но они меня не приним
али в свою компанию. По-ихнему, я был никчемный молокосос и выскочка. Двух
недель с меня вполне хватило. Я с превеликой радостью вновь облысел и ста
л курить трубку и дремать, как бывало, под тенью дерева или утеса.
Ц Позволь, Ц перебил я, Ц ты хочешь сказать, что тебе будет вечно семьде
сят два года?
Ц Не знаю, и меня это не интересует. Но в одном я уверен: двадцатипятилетн
им я уж ни за что не сделаюсь. У меня теперь знаний куда больше, чем двадцат
ь семь лет тому назад, и узнавать новое доставляет мне радость, однако же я
как будто не старею. То есть я не старею телом, а ум мой становится старше, д
елается более крепким, зрелым и служит мне лучше, чем прежде.
Я спросил:
Ц Если человек приходит сюда девяностолетним, неужели он не переводит
стрелку назад?
Ц Как же, обязательно. Сначала он ставит стрелку на четырнадцать лет. Пох
одит немножко в таком виде, почувствует себя дурак дураком и переведет н
а двадцать, Ц но и это не лучше; он пробует тридцать, пятьдесят, восемьдес
ят, наконец девяносто Ц и убеждается, что лучше и удобнее всего ему в том
возрасте, к которому он наиболее привык. Правда, если разум его начал сдав
ать, когда ему на земле перевалило за восемьдесят, то он останавливается
на этой цифре. Каждый выбирает тот возраст, в котором ум его был всего остр
ее, потому что именно тогда ему было приятнее всего жить и вкусы и привычк
и его стали устойчивыми.
Ц Ну, а если человеку двадцать пять лет, он остается навсегда в этом возр
асте, не меняясь даже по внешнему виду?
Ц Если он глупец, то да. Но если он умен, предприимчив и трудолюбив, то прио
бретенные им знания и опыт меняют его привычки, мысли и вкусы, и его уже тя
нет в общество людей постарше возрастом; тогда он дает своему телу поста
реть на столько лет, сколько надо, чтобы чувствовать себя на месте в новой
среде. Так он все время совершенствуется и соответственно меняет свой об
лик, и в конце концов внешне он будет морщинистый и лысый, а внутренне Ц п
роницательный и мудрый.
Ц А как же новорожденные?
Ц И они так же. Скажи, не идиотские ли представления были у нас на земле ка
сательно всего этого! Мы говорили, что на небе будем вечно юными. Мы не гов
орили, сколько нам будет лет, над этим мы, пожалуй, не задумывались, во всяк
ом случае, не у всех были одинаковые мысли. Когда мне было семь лет, я, навер
ное, думал, что на небе всем будет двенадцать; когда мне исполнилось двена
дцать, я, наверное, думал, что на небе всем людям восемнадцать или двадцать
; в сорок я повернул назад: помню, я тогда надеялся, что в раю всем будет лет
по тридцать. Ни взрослый, ни ребенок никогда не считают свой собственный
возраст самым лучшим Ц каждому хочется быть или на несколько лет старше
, или на несколько лет моложе, и каждый уверяет, что в этом полюбившемся ем
у возрасте пребывают все райские жители. Притом каждый хочет, чтобы люди
в раю всегда оставались в таком возрасте, не двигаясь с места, да еще получ
али от этого удовольствие! Ты только представь себе Ц застыть на месте в
раю! Вообрази, какой это был бы рай, если бы его населяли одни семилетние щ
енки, которые только бы и делали, что катали обручи и играли в камешки! Или
неуклюжие, робкие, сентиментальные недоделки девятнадцати лет! Или же то
лько тридцатилетние Ц здоровые, честолюбивые люди, но прикованные, как
несчастные рабы на галерах, к этому возрасту со всеми его недостатками!
1 2 3 4 5 6 7 8