И – выигрыш!«Гитара» – было обозначено.Николай был счастлив. Играть на гитаре он не умел, но главное – выигрыш! Никто в школе никогда не выигрывал, а ему – повезло!Никому ничего не говоря, он отправил заказным ценным письмом лотерею в адрес тиражной комиссии, оттуда пришел ответ и вопрос, не желает ли он получить выигрыш деньгами?«Только гитарой в гарантированном мне законом СССР порядке, а не жульничество!» – сердито написал Николай.Через три недели он получил уведомление о посылке и с замирающим сердцем помчался на почту.Там ему объяснили, что посылка – наложенным платежом и для получения ее ему следует заплатить 8 руб. 30 коп. Николай побежал домой, схватил из книжного шкафа несколько книг отца, по которым тот учился в техникуме и которые ему, работающему прорабом на стройке, давно были не нужны, отнес их в магазин «Букинист» и сдал за 10 руб. 18 коп.В результате он получил-таки выигрыш – гитару стоимостью 7 руб. 50 коп., выпущенную, как свидетельствовала наклейка внутри корпуса, Мозжихинским деревообрабатывающим комбинатом.Гриф ее болтался, дека имела трещину, металлические струны басов под пальцами визжали, как сто рожающих кошек, но Николай с помощью приятеля-гитариста довел ее до ума, и у того же приятеля перенял несколько аккордов. А дальше учился уже сам, но серьезно, по самоучителю Иванова-Крамского. После школы он стал подрабатывать музыкантом в ресторане, обивая порог филармонии и пытаясь проникнуть в какой-нибудь профессиональный вокально-инструментальный ансамбль. И ему повезло, его взяла на сельские гастроли ритм-гитаристом вместо запившего музыканта группа «Созидатели». Николай прошел нелегкую практическую музыкальную школу, он играл и на бас-гитаре, и на ударных, и за «Ионику» вставал, и перкуссией действовал, и даже саксофон освоил! Кроме этого, у хваткого парнишки, трезвенника и скромника, обнаружились организаторские способности, и вскоре он стал по совместительству чем-то вроде администратора ансамбля. Шли годы, он превратился в администратора матерого, вся страна знала его – и помнит сейчас (имея в виду, конечно, профессиональные круги). Причем работал он по мере возможности честно, а если и получал прибыль незапланированную, то, упаси боже, не в виде взяток, а в виде естественно остающегося неучтенного остатка, нигде никаким образом не зафиксированного. Внешний вид его был такой, какой положено иметь администратору его ранга: черный дорогой костюм, ослепительно белая рубашка, лаковые туфли. Но никто не знал, что костюм, рубашка и туфли существуют у Николая Юрьевича в единственных экземплярах, он носит их крайне бережно, собственноручно чистит, гладит, стирает. И завеса над его второй тайной жизнью (потому что описанная до этого явная была даже и не жизнью, а приложением) открылась бы только тому, кто побывал бы у него в квартире. Обставлена она была старым шкафом, списанным по ветхости и простоявшим до этого тридцать семь лет в одной из гримерок филармонии, взятым оттуда же креслом и феноменальным советским дачно-походным изобретением – раскладушкой. Это – быт вещей. А питание? В стареньком холодильнике имелась бутылка подсолнечного масла, две луковицы, полпачки маргарина, пять картофелин и долька чеснока. Чаю и кофе он не пил.И все это оттого, что Николай Юрьевич Юрьев экономил каждую копейку, абсолютно всё тратя на лотерейные билеты. Он покупал все, какие только выпускались, он покупал их и вразбивку, и подряд по сто штук. И выигрывал: павлово-посадские платки, утюги, чайники, те же гитары неистощимого Мозжихинского комбината… Один раз выиграл даже ковер, а один раз телевизор «Свитязь». Все выигрыши он предпочитал получать деньгами, и препятствий ему не чинили, лишь только за «Свитязь» категорически отказались выдать денежный эквивалент. Что ж, пришлось получить. «Свитязь», включенный в сеть, пятнадцать минут разогревался, потом появилась полоса, потом возник диктор и произнес «тывая доминирующие тенде», после чего телевизор моргнул, икнул человеческим, но неестественным голосом и взорвался.Отделавшись испугом и обгоревшими концами портьер (новых покупать не стал, а укоротил), Юрьев бесчувственно (верней, с окаменевшим одним чувством) продолжил свое дело. Он мечтал о главном выигрыше: об автомобиле «Волга ГАЗ-24», все остальное его не устраивало, мелкие выигрыши лишь раззадоривали. И – главное – чувство уверенности, осенившее его когда-то, не проходило. Тут настали времена, когда лотерей расплодилось безумное множество – от моментальных, стерев защитный слой на которых, можно сразу же узнать, проиграл ты или выиграл, до еженедельных с объявлением выигрышных номеров по телевизору. Пришел черед и суперлотерей вроде «Русского лото» и «Лотто-миллион» с главным выигрышем, выраставшим до сумасшедших цифр. И Юрьев бросил все – и ударился именно в две эти лотереи. Но и обстоятельства первой, явной его жизни менялись на глазах: мелкие пескари новорожденного шоу-бизнеса, которых Юрьев и за людей-то не считал, на глазах выросли в молодых акул, зубастых и неуязвимых, какими и являются настоящие акулы животного мира. Однако Николай Юрьевич Юрьев стал почти психологически неуязвим, он равнодушно отнесся к тому, что его вытеснили, отстранили, убрали – и что приходится служить теперь в той же филармонии завхозом, под казенным серым халатом нося все тот же черный вечный свой костюм. Дело в том, что в результате многолетних расчетов, подсчетов, попыток выявить алгоритм Фортуны, он пришел наконец к выводу, что никакого алгоритма нет: купишь ли ты тысячу билетов или один, увеличиваются шансы лишь на мелкие выигрыши (которые даже в совокупности всегда меньше расходов!), а для ГЛАВНОГО выигрыша – все равно. Поэтому он покупает один билет каждого розыгрыша, заполняет, отсылает – и ждет. Восемь раз он выигрывал мелкие суммы, ничуть им не радуясь. И для него уже не то важно, что у главного выигрыша много нулей, а то, что он один его получит, что удача наконец явится к нему во всем блеске, увенчает его жизнь – и оправдает те предчувствия, которые все эти годы с уверенностью существуют в нем!
– Это прямо беллетристика какая-то! – поморщился Писатель, тонко чувствующий безвкусицу в литературных и жизненных сюжетах (потому отчасти, что в своих коммерческих произведениях строго соблюдал законы безвкусицы). – Не хватает финала: он выигрывает, едет лично доставить свой билет и получить деньги, в поезде у него крадут бумажник, в котором ничего, кроме билета, и нет.– Или, – подхватил Парфен, желая показать, что и его ум способен на творческую фантазию, – получает выигрыш, решает поменять на доллары и его обманывают жулики, оставив без копейки.– Или, – соревновался Писатель, не желая уступить, – он умирает тут же, у экрана телевизора, как только узнает, что выиграл.– Да ну вас, – обиделся Змей. – Я вам про живого человека рассказал, а вы начинаете про беллетристику какую-то. Я могу и один к нему сходить, вот в этом доме он живет, – указал Змей на старый облупленный дом, первый этаж оштукатуренный, второй – деревянный.– Иди, – сказал Парфен, отдавая ему деньги.И Змей ушел.– Вот сейчас он поднимается, – сказал Писатель.– Юрьев открывает дверь, – сказал Парфен.– Змей говорит ему, что хочет дать ему три тысячи долларов, – сказал Писатель.– Юрьев ничего не понимает.– Змей объясняет, как умеет.– Юрьев начинает понимать. Он в первую секунду радуется: удача пришла.– Но тут же до него доходит смысл: нет, это не удача, а суррогат удачи!– И он страшно кричит на Змея. Ему не надо подачек, он играет с судьбой в честную игру!– Пошел прочь, кричит он и норовит столкнуть Змея с лестницы.– Тот спускается, на ходу придавая лицу спокойное выражение.– Нет, выражение легкой досады. И говорит: его нет дома.И как только Парфен с Писателем закончили этот свой ернический диалог, из-за угла дома показался Змей с выраженьем легкой досады на лице.– Его нет дома, – сказал он.– Какая жалость! – воскликнул Парфен. – Может, сходим на работу, в филармонию?– Не надо. Там эта… Соседка там… Сказала, что он в больнице.– Тем более! В больницу к нему пойдем!– Ты дослушай! – рассердился Змей. – Он в больнице, да. А в больнице отделения разные, так или нет? Морг в том числе. Он в морге, в общем.– Тогда… – начал было Парфен, но Змей с такой обидой посмотрел на него, что он умолк.– Ладно, – сказал Писатель. – Ходим, ходим, а время обедать. Давайте купим пожрать чего-нибудь и пойдем, Змей, к тебе. Закусим, выпьем слегка.Так они и сделали. То есть купили по дороге колбасы, сыра, хлеба, бутылочку водки – и вот они дома у Змея, в уютной его комнатушке.Змей полез под кровать. Шарил. Вылез. Осмотрелся.– Что? – спросил Парфен.– Тю-тю.– Что – тю-тю? – заорал Писатель.– Нету денег… Глава восемнадцатая, в которой Писатель и Парфен обличают Змея, ибо Писатель с досадой подумал, что надо было быстрее хватать эти деньги и нести домой – на радость жене и дочерям, он тосковал, что не увидит теперь их счастливых лиц… с другой стороны, дочери стали до того отчужденными, что, пожалуй, элементарного человеческого чувства признательности выразить не пожелают, так как слишком это для отца большая роскошь, обойдется, впрочем, нет смысла заранее огорчаться – денег-то нет; а Парфен признался себе, что втайне с самого момента нахождения денег представлял себе, в каком изумлении вытянется лицо жены (и без того достаточно вытянутое), а он не сразу, нет, не сразу выложит эти деньги, он сначала скажет, что губернатор вскорости покинет губернию и решил напоследок всех помощников щедро одарить – и даст ей тысячу, когда же она наохается и наахается, он скажет, что давно пора бы к чертям собачьим сменить мебель, она возразит: на это тысячи не хватит, он скажет: «Почему тысячи? У меня еще есть!» – и начнет вынимать деньги, раскладывая их на широкой супружеской постели (он почему-то эту сцену в спальне представил), и жена вслух будет считать, на глазах сходя с ума от радости, – и вот уже вся постель застелена купюрами, они берут их в охапки и осыпают себя, а потом обнимаются и… – но тут Парфен подумал с тоскою, что, увы, пусть подло это, но не жене хотел бы он эти деньги бросить к ногам, а той женщине, которая ушла от него, с нею хотел бы он обняться и… – но денег-то нет!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
– Ты лопух, – сказал Змею Писатель.– Ты просто идиот, – констатировал Парфен.– Ты нарочно это сделал! – заявил Писатель.– Ты, может, их перепрятал? – заподозрил Парфен.– У него на это не хватило б ни времени, ни ума, – отверг Писатель.– В таком случае его убить мало! – приговорил Парфен.– Ты абсолютно нищий духом человек, а еще в Евангелии сказано, что у неимеющего отнимется! – заклеймил Писатель.– Ты козел, – втолковывал Парфен.– Ты один раз в жизни в руки получил счастье, но, поскольку оно для тебя в диковинку, ты сумел все сделать для того, чтобы это счастье уплыло из твоих рук! – объяснил Писатель.– Ты урод, – изгалялся Парфен.– Ты еще в детстве поражал меня своим неофитством и нежеланием развивать свой ум и интеллект! – огорчался Писатель.– Ты мундук! – неистовствовал Парфен.– Ты е. п., ш. т., г. с., в. д. е. к.! – не выдержал Писатель.– Мы договаривались не выражаться, – напомнил Змей, глядя в пол.– Не выражаться? – завопил Парфен. До этого он сжимал в руке один из шаров, увенчивающих допотопную металлическую кровать Змея. Когда-то шар плотно был привинчен, потом резьба стерлась и разболталась, Змей еще в детстве, балуясь, отвинчивал-привинчивал шары, – и вот теперь шар держался на штыре нахлобучкой. И Парфен дернул рукой и ощутил шар в руке и, вне себя от ярости, бросил его в Змея.Он промахнулся. Шар шарахнулся в стенку, проломив ее, реечно-штукатурную, – и тут же исчез в дыре.Писатель подошел, осмотрел и сказал Парфену:– Ты его убить мог.Змей поднял голову, сунул палец в дыру и сказал:– Да.– Я мимо бросал, – сказал Парфен, мгновенно вспотев и зная, что говорит неправду.Змей подумал о чем-то и вдруг закричал:– Мама! – и выбежал.Парфен и Писатель молчали.Через пару минут Змей влетел в комнату:– Пошли! Еще есть шанс! Ах, мама, мама, маманюшка!На бегу объяснил: да, в его комнату никто не входит. Кроме матери! А мать – дело понятное, про нее и говорить вроде не надо было. Она, оказывается, решила убраться, увидела сверток. А у Змея, человека очень чистоплотного, о чем не раз упоминалось, есть привычка: остатки еды и всего прочего сворачивать в аккуратные бумажные свертки, а потом выносить в мусорный бак. Вот мать и подумала, что это очередной мусор, и вынесла.– А когда баки эти увозят? – спросил Писатель.– Когда вздумается.– Обычно утром или вечером, – с надеждой сказал Парфен.– У нас ничего не делается обычно! У нас все делается как попало! – закричал Писатель с гражданской болью. Глава девятнадцатаяФима Досталь по кличке Достаевский. Было три, стало семь. Хохот и денежный полет. Нервный шофер. Свалка. Эксперт и проницатель. Чуть не убили Мусорный контейнер оказался пуст.Они стояли вокруг него, глядели на дно.Прилипший обрывок туалетной бумаги выглядел оскорбительно.– Спокойно, – сказал Парфен. – Безвыходных ситуаций не бывает.И он ринулся куда-то, а Писатель и Змей поспешили за ним, почему-то сразу и безоговорочно поверив, что именно Парфен, человек дела и политики, сумеет вернуть деньги. Мы вот всё ругаем политику, думали они второпях, а она иногда – нужна. На кнопочки какие-то нажать – и дело в шляпе. Какие кнопочки надо нажимать, они не знали, но имели представление о том, что в политике происходят самые фантастические чудеса, почему же не случиться чуду заурядному и не в политической, а в человеческой жизни?Парфен, наменяв мелочи для телефона-автомата, влез в будку и стал по памяти набирать нужные номера. Голос его стал озабочен, но не бытовой озабоченностью, не личной, а какой-то особенной, в которой слышалась энергичная и строгая печаль о людях вообще. Он спрашивал о чем-то каких-то Иванов Петровичей и Петров Ивановичей. И добился истины.– Этот участок убирают машины АТХ-1, начальник Иван Иваныч Низовой. Свозят на свалку за город, за Жареный Бугор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22