Тем временем во дворе ржали кони, в нетерпении грызя удила, псы заливались на сворах, а стрелки, лесничие и егеря жаловались, что уже выпала роса и потому трудно выследить зверя. Но Лестер затеял охоту совсем другого рода или, вернее говоря, увлекся ею непреднамеренно, как пылкий охотник, который бросается за собаками, случайно перерезавшими ему дорогу в погоне за дичью. Королева — образованнейшая и красивая женщина, гордость Англии, надежда Франции и Голландии, гроза Испании — выслушивала с большей, чем обычно, благосклонностью его романтические любезности, которые очень любила; граф же, движимый тщеславием или честолюбием, а быть может, и тем и другим, становился все красноречивее, пока наконец не заговорил языком настоящей любви.— Нет, Дадли, — сказала Елизавета, и голос ее задрожал. — Нет, я должна быть матерью моего народа. Узы, составляющие счастье простой девушки, запретны для ее повелительницы. Нет, Лестер, ни слова больше… Будь я свободна в выборе своего счастья — тогда, конечно… Но это невозможно… невозможно. Отложите охоту — отложите на полчаса… И, прошу вас, оставьте меня, милорд.— Как, оставить вас! — воскликнул Лестер. — Стало быть, вас оскорбило мое безумие?— Нет, Лестер, не в том дело! — поспешно ответила королева. — Но это безумие, и оно не должно повториться. Ступайте… но не уходите далеко… А пока пусть никто не нарушает моего уединения.Выслушав ее, Дадли низко поклонился и медленно, печально отошел. Королева некоторое время стояла, глядя ему вслед, а затем прошептала про себя: «Если бы это было возможно… если бы это только было возможно! Но нет… нет… Елизавета должна быть супругой и матерью одной только Англии».В этот момент королева услышала чьи-то приближающиеся шаги и, чтобы избежать встречи, завернула в тот самый грот, где скрывалась ее злополучная и все же более удачливая соперница.Елизавета Английская обладала твердым, решительным характером, и хотя разговор, который она прервала, взволновал ее, она быстро овладела собой. Чувства ее были подобны древним памятникам друидов, прозванным «качающимися камнями». Младенец Купидон мог одним пальцем привести их в движение, но сам Геркулес не в силах был нарушить их равновесие. Едва она медленным шагом прошла половину грота, как к ней уже вернулось самообладание и лицо приняло обычное властное выражение.В это время королева вдруг заметила, что в глубине полутемного грота, рядом или, вернее, позади алебастровой колонны, у прозрачного фонтана, притаилась какая-то женщина. Воспитанная на классических авторах, Елизавета сразу припомнила историю Нумы и Эгерии и не сомневалась, что какой-нибудь итальянский скульптор изваял здесь наяду, чье вдохновение даровало законы Риму. Когда же она приблизилась, у нее возникло сомнение, не приняла ли она за статую женщину из плоти и крови. Несчастная Эми и впрямь не двигалась, колеблясь между страстным желанием поделиться своими горестями с какой-нибудь дамой и благоговейным страхом перед приближавшейся к ней величественной фигурой. Эми никогда прежде не видела Елизаветы, но тотчас же догадалась, что это она. Эми поднялась со скамьи, чтобы обратиться к леди, которая, как ей показалось в ту минуту, очень кстати явилась сюда одна. Но, вспомнив, какой страх охватывал Лестера при мысли о том, что королева узнает об их браке, и с каждым мгновением все более убеждаясь, что перед ней стоит сама Елизавета, Эми замерла, не решаясь двинуться ни вперед, ни назад; ее плечи, голова и руки были совершенно неподвижны, а щеки так же бледны, как алебастровая колонна, к которой она прислонилась. Ее шелковое платье цвета зеленоватой морской волны, едва различимого в слабом свете, напоминало тунику греческой нимфы. Такой фантастический наряд казался самым безопасным в замке, где собралось множество актеров и масок. Не мудрено, что королева, глядя на бескровные щеки и остановившийся взгляд Эми, приняла ее за изваяние.Даже подойдя на расстояние нескольких шагов, Елизавета все еще сомневалась, не смотрит ли она на статую, столь искусно сделанную, что в неверном свете ее невозможно отличить от человека. Она остановилась и устремила на эту занятную фигуру такой пристальный взгляд, что сковывавшее Эми изумление сменилось благоговейным страхом; глаза ее медленно опустились и голова поникла под властным взором королевы. Однако она по-прежнему оставалась неподвижной и молчаливой.По одежде и по шкатулке, которую Эми инстинктивно сжимала в руках, королева, естественно, заключила, что эта прекрасная, но безмолвная особа — актриса, одна из многочисленных аллегорических живых фигур, расставленных по всему замку для того, чтобы приветствовать ее, и что бедная, пораженная страхом комедиантка либо забыла свою роль, либо не решалась произнести ее. Желая подбодрить испуганную девушку, Елизавета ласково спросила:— Ну что ж, прекрасная нимфа этого дивного грота? Тебя, кажется, околдовал и лишил дара речи злой волшебник, которого называют Страхом? Мы с ним заклятые враги, девочка, и можем развеять его чары. Говори, мы тебе приказываем!Вместо ответа несчастная графиня упала перед королевой на колени, уронила шкатулку и, ломая руки, устремила на нее взор, исполненный такой мольбы и отчаяния, что Елизавета была тронута до глубины души.— Что это значит? — удивилась она. — Такая страсть едва ли уместна в данном случае. Встань, девушка, и скажи, чего ты хочешь от нас?— Вашего покровительства, государыня, — запинаясь, пробормотала злополучная просительница.— На него имеет право каждая дочь Англии, если она достойна его, — ответила королева. — Но твое отчаяние, кажется, имеет более серьезную причину, чем забытая роль. Ну, так для чего же тебе нужно наше покровительство?Эми торопливо пыталась найти такой ответ, который избавил бы ее от грозящих отовсюду опасностей и в то же время не повредил ее супругу. Но мысли ее путались, и в ответ на настойчивые требования королевы она наконец смогла только прошептать:— Увы! Я не знаю.— Но это глупо, милая, — нетерпеливо произнесла Елизавета. В крайнем смятении просительницы было что-то возбуждавшее любопытство и трогавшее ее. — Больной должен рассказать врачу о своей болезни, и мы не привыкли задавать вопросы, не получая ответа.— Я прошу… я умоляю… — пробормотала несчастная графиня, — я прошу вашей милостивой защиты против… против некоего Варни.Она чуть не задохнулась, произнося роковое слово, но королева расслышала его.— Что? Варни? Сэра Ричарда Варни, слуги лорда Лестера? Но какое отношение ты имеешь к нему?— Я… я была его узницей… и он покушался на мою жизнь… Я бежала, чтобы… чтобы…— Чтобы отдаться под наше покровительство, — промолвила Елизавета. — Так и будет, если ты достойна его, ибо мы самым внимательным образом рассмотрим это дело. А ты, — продолжала королева, устремив на графиню взор, которым словно хотела проникнуть ей в самую душу, — ты Эми, дочь сэра Хью Робсарта из Лидкот-холла?— Простите меня! Простите меня, всемилостивейшая государыня! — воскликнула Эми, снова упав на колени.— За что мне прощать тебя, глупая девочка? За то, что ты дочь своего отца? Ты помешана, это ясно. Ну, я вижу, мне придется вытягивать из тебя каждое слово твоей истории. Ты обманула своего старого почтенного отца — твой вид подтверждает это; ты обманула мистера Тресилиана — тому порукой краска на твоих щеках — и вышла замуж за этого самого Варни?Эми вскочила и пылко перебила королеву:— Нет, государыня, нет! Видит бог, я не так недостойна, как вы думаете! Я не жена этого презренного раба, этого отъявленного негодяя! Я не жена Варни! Скорее я согласилась бы обручиться с самой смертью!Королева, в свою очередь изумленная страстностью Эми, помолчала мгновение, а потом сказала:— Ну, хвала творцу, женщина! Я вижу, ты умеешь говорить, когда хочешь. Но скажи мне, — продолжала она, ибо к ее любопытству теперь добавилось какое-то смутное чувство ревности и ощущение, что ее обманывают, — скажи мне, женщина, ибо я клянусь, что все равно узнаю: чья ты жена или любовница? Говори и не медли! Безопаснее шутить с разъяренной львицей, чем с Елизаветой.Доведенная до крайности, увлекаемая непреодолим мой силой к пропасти, которую она видела, но не могла избежать, не получив и минуты отсрочки, повинуясь гневному требованию и угрожающим жестам оскорбленной королевы, Эми наконец пролепетала в отчаянии:— Граф Лестер знает все.— Граф Лестер! — вскричала Елизавета в крайнем изумлении. — Граф Лестер! — повторила она, загораясь гневом. — Женщина, тебя подучили, ты пытаешься оболгать его! Ему нет дела до таких, как ты. Ты подкуплена, чтобы оклеветать благороднейшего лорда, самого честного человека в Англии! Но, как бы он ни был близок и дорог нам, мы выслушаем тебя в его присутствии! Пойдем со мной! Пойдем со мной сейчас же!Эми в ужасе отпрянула, но разгневанная королева сочла это лишь доказательством ее вины. Елизавета быстро подошла, схватила ее за руку и большими шагами устремилась к выходу из грота и по главной аллее «Забавы», увлекая за собой перепуганную, едва поспевающую за ней графиню, которую она продолжала держать за руку.Лестер в эту минуту был окружен блестящей группой придворных дам и вельмож, толпившихся под аркадой, которой оканчивалась аллея. Собравшиеся ожидали здесь, пока ее величество прикажет начинать охоту. Можно представить себе их изумление, когда они увидели Елизавету, приближавшуюся не своей обычной величественной медленной походкой, а бежавшую так, что не успели они опомниться, как она уже оказалась среди них. Со страхом и изумлением увидели они, что лицо королевы пылает от гнева и возбуждения, что прическа ее в беспорядке, а глаза сверкают, будто в ней взыграл грозный дух Генриха VIII, Не менее поразил их вид бледной, исхудавшей, полумертвой, но все еще прелестной женщины, которую королева крепко держала одной рукой, отмахиваясь другой от обступивших ее придворных дам и кавалеров, которые решили, что она внезапно помешалась.— Где Лестер? — спросила она голосом, который поразил всех. — Подойдите, лорд Лестер!Если бы среди безоблачного летнего дня, когда все кругом сияет и смеется, с ясного синего неба вдруг грянул гром и земля расступилась у самых ног беспечного путника, он при виде разверзшейся перед ним бездны не был бы и наполовину так поражен, как был поражен Лестер внезапно представшим пред ним зрелищем. В эту самую минуту он выслушивал прозрачные намеки и завуалированные поздравления придворных по поводу милостивого внимания королевы, особенно явно сказавшегося во время утренней беседы, и дипломатически отшучивался, делая вид, что не понимает их. Большинство придворных было уверено, что вскоре он из равного им по рангу превратится в их повелителя. И вот теперь, когда сдерживаемая, но тем не менее самодовольная улыбка, с которой он отклонял льстивые намеки, еще не сбежала с его уст, в кружок ворвалась взбешенная Елизавета.Без малейшего усилия поддерживая одной рукой его бледную, изнемогающую жену и указывая другой на ее помертвевшее лицо, королева спросила голосом, прозвучавшим в ушах пораженного вельможи, как трубный глас в день Страшного суда:— Знаешь ли ты эту женщину?Как грешники, услышавшие этот последний глас, воззовут к горам, чтобы они укрыли их, так и Лестер взмолился в душе, чтобы величественная арка, которую он воздвиг в своей гордыне, рухнула и погребла его под развалинами. Но зубчатые стены и своды прочно стояли на месте, зато сам гордый владелец замка, словно невидимая тяжесть склонила его к земле, опустился перед Елизаветой на колени и простерся у ее ног, прикоснувшись лбом к мраморным плитам.— Лестер, — сказала Елизавета голосом, дрожащим от гнева, — если я только увижу, что ты замышлял против меня, твоей слишком снисходительной, безгранично доверявшей тебе повелительницы, низкий, бессовестный обман, а это подтверждается твоим смущением, то клянусь всем святым, вероломный, что ты сложишь голову, как сложил ее твой отец.Лестер сознавал свою вину, но гордость придала ему силы. Он медленно поднял голову; лицо его потемнело и напряглось, но он спокойно ответил:— Моя голова может упасть только по приговору пэров. К ним я и обращусь за правосудием, а не к государыне, которая так воздает мне за мою верную службу!— Что такое, милорды? — воскликнула Елизавета, озираясь по сторонам. — Кажется, нам оказывают открытое неповиновение в замке, который мы сами подарили этому гордецу! Милорд Шрусбери, вы маршал Англии, арестуйте его за государственную измену!— Кого имеет в виду ваше величество? — спросил пораженный Шрусбери, так как он только что подошел к кружку оцепеневших придворных.— Кого могу я иметь в виду, кроме этого предателя Дадли, графа Лестера! Кузен Хансдон, вызовите отряд ваших телохранителей и немедленно заключите его под стражу! Торопитесь, негодяй, я приказываю!Хансдон, суровый старый вельможа, который благодаря родству с Болейнами привык относиться к королеве с большей независимостью, чем кто бы то ни был другой, резко ответил:— А если ваше величество завтра отправит меня в Тауэр за то, что я слишком поторопился исполнить приказ? Умоляю вас, наберитесь терпения.— Терпения! Творец всемогущий! — воскликнула королева. — Не произноси при мне этого слова — ты не знаешь, в чем он виновен!Эми, успевшей за это время немного опомниться, показалось, что ярость оскорбленной королевы грозит ее супругу смертельной опасностью, и тут же (увы, сколько женщин поступали точно так же!) она забыла и собственные горести и опасность, нависшую над ней самой. Тревожась только за него, она упала к ногам королевы, обняла ее колени и воскликнула:— Он невиновен, государыня! Он невиновен! Никто не может ни в чем обвинить благородного Лестера!— Как, милочка, разве ты сама не сказала, что графу Лестеру известна вся твоя история?— Разве я сказала это? — повторила несчастная Эми, отбросив всякую заботу о последовательности своих слов и о своих интересах. — О, если так, я низко оклеветала его! Бог свидетель, я знаю, что у него и в мыслях не было причинить мне зло!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78