– Ну, этот... Как его... Лондон. У него про Север очень достоверно описано...
– Бывали на Севере?
– Нет.
– А почему же говорите, что описано достоверно? Может быть, он все выдумал?
– Если я поверил – значит, правда. Пусть себе хоть сто раз выдумывает... Правды для всех не бывает, есть правда для каждого, кто во что верит.
– В общем-то верно... По отношению к литературе и кино... Но ведь все люди верят в бога... Все честные люди, я бы даже сказал, цивилизованные.
– Те, которые перед едой моют руки? – усмехнулся Джек Эр.
– Ну, это не единственный эталон цивилизованного человека, есть и другие...
– Это верно... Черные наци в лагере были очень чистоплотные... После расстрелов кипятили воду на костре и мылись до пояса.
– Какой ужас, боже мой!
– Нет, это не ужас... Ужас был, когда они, помывшись после расстрелов, садились обедать и очень аккуратно, тоненькими ломтиками, резали сало... Именно это – как они сало резали и крошки хлеба собирали, чтобы все было опрятно, – показалось мне самым ужасным... Я иногда думал, что брежу, я ж еле живой тогда был. Но когда стал один и тот же сон видеть – этот именно, с мельчайшими подробностями, – тогда понял: правда, а никакой не бред.
– А какие еще вы тогда заметили подробности?
– Хлеб был очень мокрый, тяжелый, но все равно крошился; но и крошки были аккуратные, какие-то немецкие, маленькими квадратиками.
– Вы это не придумываете?
– Принесите батон, я постараюсь слепить немецкие крошки, – ответил Джек.
– Нет, нет, я верю... Ну, хорошо, а еще? Я же не был в Германии, мне интересна любая мелочь.
– Вот что поразительно, – задумчиво откликнулся Джек Эр, – самые жестокие из этих черных как-то одинаково пахли. Нет, правда, у них у всех был одинаковый запах – какой-то затхлый... Так мокрые простыни пахнут, если долго лежали в сырости.
– Любопытно... Может быть, всем эсэсовцам давали одинаковое мыло?
– А черт их знает. Только запах был одинаковый, это точно. Затхлый.
– Меня особенно интересуют визуальные подробности.
Джек Эр несколько удивился:
– А почему именно они?
Чиновник ответил не сразу, пытливо посмотрел на парня, поиграл остро отточенным карандашом (последняя новинка: трехцветный грифель, – нажмешь на левую сторону, пишет красным, на правую – синим, а посредине – ярко-черный) и, тщательно подбирая слова, сказал:
– Визуальные подробности интересуют нашу службу потому, что вам – поначалу, понятно, – придется зарекомендовать себя в качестве зоркого наблюдателя, который не упустит в магазинной толчее того человека, за которым надо смотреть в оба.
– Вы что, – усмехнулся Джек Эр, – в топтуны меня хотите пригласить?
– Я не знаю, что это такое, – Подбельски искренно удивился, – объясните, пожалуйста, значение этого слова.
– Да бросьте вы, – рассердился Джек Эр. – Будто кино не смотрите! Так называют того, кто топает следом за гангстером.
– Какое слово вам больше нравится: «солдат» или «вояка»?
– Конечно, «солдат».
Подбельски удовлетворенно кивнул:
– Вот видите... Ну и мне куда больше нравится слово «разведчик», чем «топтун». Петух топчет кур, на то он и петух... А человек, идущий по стопам врага, – все-таки разведчик. Ну-ка попробуйте, закрыв глаза, описать мой кабинет. Только сразу, без подготовки. Зажмурьтесь, Джек, зажмурьтесь! И не обманывайте самого себя, не подглядывайте!
– Я и в школе-то не подглядывал, зачем же здесь?
– Ну, и прекрасно. Раз, два, три! Я слушаю.
– Про все говорить?
– Про то, что запомнили.
– Флаг за вами, портрет президента Трумэна, на столе два телефонных аппарата (один работал как диктофон, фиксируя каждое слово беседующих), в книжных шкафах много книг, два стула, два окна, на окнах жалюзи, двери двустворчатые, а моетесь вы клубничным мылом...
Подбельски расхохотался:
– Последнее – совершенно точно! Замечательно, Джек, для первого раза отлично! А теперь я вам расскажу, что у меня в кабинете, ладно?
– Так вы его как свой дом знаете, неудивительно.
– Хм... В общем-то вы правы... Тогда я позволю себе сосредоточиться на ваших огрехах... Они не очень существенны, но, тем не менее, я хочу, чтобы вы сами убедились, как настоящему разведчику нужна холодная, несколько отстраненная наблюдательность. Итак, портрет президента Гарри Эс. Трумэна в деревянной рамке, три шкафа, в которых стоят книги с красными и синими корешками, среди них много золоченых, что свидетельствует о довольно высокой стоимости собранной литературы; в том шкафу, который стоит возле двустворчатой двери с большой медной ручкой, сделанной в форме лапы собаки, книги разной величины, часть из них потрепана, есть надписи, сделанные готическим шрифтом, что позволяет предположить знание немецкого языка человеком, которому они принадлежат; судя по тому, что на двух других шкафах есть следы пыли, можно допустить, что именно первым шкафом, где пыли нет, обладатель этого кабинета пользуется чаще всего; жалюзи серебристого цвета крепятся на медных болтах; стол покрыт зеленым сукном; стопка бумаги лежит с левого – если смотреть от двери – края стола; справа – небольшая скульптура Авраама Линкольна, сидящего в кресле; в центре лежат восемь карандашей, остро отточенных, разных цветов, и одна самопишущая черная ручка с монограммой желтого цвета, латунь или, возможно, золото... Вот так... Есть разница между тем, что сказали вы и я?
– Здорово, – согласился Джек Эр. – По тому, что вы сказали, можно делать выводы. Только в таком случае я бы еще добавил, что, судя по книгам с золотыми корешками, хозяин комнаты – юрист. Ведь по таким книгам у нас в школе сдавали зачет по основам права.
– Такого рода заключение может повести меня, вашего руководителя, то есть офицера, отвечающего за операцию , по ложному следу... Хозяином комнаты может быть не только юрист, но и бизнесмен, государственный деятель, военачальник, священник... Да, да, именно так, ибо прихожане идут в церковь за советом не только духовным, но и мирским... Профессиональный преступник высокого уровня, глава какого-либо подпольного синдиката, каждый свой шаг соотносит с буквой закона, чтобы – в случае неудачи и провала – взять на себя более легкую статью кодекса... Так что на первой стадии работы разведчику следует отказаться от всех собственных мнений... Только констатация фактов, скрупулезно точная, близкая к фотографической... Опишите мне, например, того черного , который расстрелял вашего несчастного доктора... Опишите так, чтобы я мог узнать его, когда встречу на улице... Сможете?
– Я его все время перед собой вижу... Попробую... Высокий, очень крепкий, но цвет лица землистый, как у человека, страдающего желудочным недомоганием...
– Простите, что перебиваю, Джек... Бои проходили неподалеку от того места, где был ваш госпиталь?
– Совсем рядом бомбили...
– И много зданий горело?
– Да, кругом чад...
– Вот видите... Вы настаиваете, что объект... что этот черный страдал желудочным недомоганием, цвет лица землистый, говорите вы, ну я и буду искать такого, а это на самом деле была копоть от пожарищ, въелась в кожу, лицо поэтому сделалось размыто-грязным, желтоватым... А после войны этот черный садист хорошенько помылся в ванной, и цвет лица у него ныне бело-розовый, отменно здоровый... Ну, дальше, пожалуйста...
– Вообще-то вы здорово все сечете, – улыбнулся Джек Эр. – Я не люблю, когда меня зазря тычут носом, но вы дельно все замечаете, вроде этого... Ну, как его... У нас Пинкертон, а у англичан... Рядом с ним еще вечно малахольный доктор трется...
– Шерлок Холмс?
– Точно, он! Так продолжить? – Джеку явно понравилось то, к чему его так мягко подвинул чиновник.
– Конечно, я весь внимание.
– У него глаза были, у того черного , какие-то водянистые, блекло-голубые, нос вздернутый, на подбородке – ямочка... Вообще, такие ямочки бывают у добрых людей, которые часто смеются, а тот не смеялся, насупленный был все время, словно дрова колол... Так, что же еще... Лоб у него гладкий, выпуклый, без единой морщинки... Ух, скотина, – лицо Эра вдруг сморщилось, как от боли, – попался бы он мне сейчас! Ну, я бы показал ему! Криком бы изошел!

...Вернувшись домой, Джек Эр поужинал с матерью (миссис Патрисиа очень сдала после того, как ей сообщили, что мальчик погиб, поседела за месяц, хотя ей еще не было и сорока, родила его рано, в девятнадцать, души не чаяла, – мальчик был замечательным сыном, очень заботливым, золотые руки, все умел мастерить на ферме, хотя труд этот не любил, – мечтатель, его тянуло в город), поискал по шкале приемника интересные передачи, бейсбол уже кончился, транслировала Си-би-эс из Детройта; радиоспектакль о борьбе ФБР против мафии будет только в восемь, когда соберутся у очага все члены семьи, чтобы слушать сообща, ждать еще двадцать минут; внезапно рассмеялся чему-то и сказал:
– Ма, ну-ка опиши мне нашу кухню... Только сначала закрой глаза.
– Зачем? Как я могу описать кухню с закрытыми глазами?
– В том-то и секрет. Ну, пожалуйста, попробуй, ма, я очень тебя прошу!
– Ну, хорошо, милый, – миссис Эр закрыла глаза. – Газовая плита около стены, стол, который купил еще твой папа, дубовый, на восемь человек, он ведь мечтал, что у тебя будет сестра, он очень хотел девочку... Все отцы почему-то хотят девочек, странно, почему?
– Это они просто не хотят огорчать любимых женщин, я, например, если женюсь, обязательно закажу себе сына.
Миссис Эр рассмеялась, поцеловала его в лоб:
– Какой ты у меня еще маленький...
– Ты продолжай, ма, это очень интересно, как азартная игра, правда! Даже интересней покера!
– Ну, хорошо, – миссис Эр снова зажмурила глаза. – Так, что же еще? Ну, конечно, стулья, восемь стульев, папа купил их на распродаже, вообще-то они стоили значительно дороже, ему тогда здорово повезло, мне даже не верилось, что за гроши можно купить такую прелесть... А знаешь, почему мы взяли их так дешево? Потому что один стул был с поломанной ножкой! А что для папы было выточить новую ножку?! У него же была страсть к столярной работе...
– Мамочка, ты все время отвлекаешься... Вот послушай, как надо работать... Профессионально... Итак, на кухне стол, восемь стульев; возле газовой плиты, которая стоит у окна, полочка, на которой расставлены специи – двенадцать разноцветных баночек, расположенных друг от друга на расстоянии одного дюйма, не больше; занавески закрывают два окна, выходящие во двор, откуда кухня просматривается совершенно свободно; занавески бело-голубые, в мелкую клетку; холодильник марки «Дженерал электрик» с морозильной камерой; на плите кофейник желтого цвета; в посудном шкафу стоит столовый сервиз не менее чем на шесть персон, бело-желтый, с рисунками, изображающими сцены охоты... Ну, как?!
– Мальчик, – удивилась миссис Эр, – ты намерен стать сыщиком?
– Разведчиком...
– Ты будешь выслеживать людей?
– Нелюдей, ма... Нацистов... Я буду охотиться за теми черными наци, которые убивали моих друзей и морили голодом в лагерях людей.
– Мальчик, их работа кажется красивой только в кино... Это очень... я даже не знаю, как тебе сказать... это очень гадко: следить за подобными себе...
– Ма, а разве можно прощать зло? Ты же слышишь по радио, как много нацистов скрылось, сколько отвертелось от суда? Разве можно допускать такое?
– Мальчик, ты сделал все, что мог... Ты это сделал на войне... Если с тобой случится что-нибудь сейчас, я ведь останусь одна, – она грустно улыбнулась, – совсем одна... Что я буду делать?

Полгода Джек Эр проходил специальное обучение. Поселили его в тихой квартире, попросили вернуть письмо» отправленное на бланке ФБР: «Вы должны быть тщательно законспирированы; маме скажете, что вняли ее советам и устроились работать в страховую компанию „Ишпурэнс лимитэд“, бокс 5236, Вашингтон; ваш шеф – мистер Забельски. Отныне это ваша легенда , о кэй?»
Он не понял, откуда им могло быть известно, что мама против его работы, но не удивился их знанию, – значит, так надо. Стажировку проходил в столице: ходил за мужчиной сорока – сорока пяти лет, брюнетом, нос с горбинкой, надевает очки, когда смотрит меню или читает газету, рост – сто семьдесят восемь сантиметров, размер обуви – девять с половиной, завтракает обычно в баре «Стар даст» на углу семнадцатой улицы, обедает в журналистском клубе, ужинает дома, квартира состоит из спальни и холла, в котором он работает на пишущей машинке.
Рапорты Джека Эра были образцовыми, но он не знал, что поднадзорным был такой же, как и он, ветеран, журналист Леон Штайн, сотрудник левых газет, участник гражданской войны в Испании, где сражался в батальоне Линкольна, друг Брехта и Хемингуэя; в прессе выступал как раз по поводу тех гитлеровцев, которые избежали наказания. Ничего этого ему, Джеку Эру, не сообщали, приучив к тому, что на первой стадии его работы необходимо стать профессионалом , а борьба с нацистами, которой он добивался, начнется после того, как он получит квалификацию. Нельзя же победить врага, не овладев навыками тайной борьбы, не правда ли?
Рапорты о Штайне были положены в его формуляр: в случае, если когда-либо и почему-либо Джек взбрыкнет , ему выложат на стол документы о слежке за таким же, как и он, ветераном, написанные его рукой. Тогда же ему был присвоен псевдоним «Элза».

Вот именно его, Джека Эра, и передали – в конфиденциальном порядке, не проводя это документом, – Роберту Макайру для работы по Роумэну.
Инструктируя рослого парня, окрепшего за полгода, налившегося мускулами после ежедневных трехчасовых упражнений в гимнастическом зале, арендованном – через третьих лиц – у Фрэнка Никлбэри на берегу Потомака, Роберт Макайр неторопливо, словно бы рассуждая вслух, говорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85