Шиббл окинул быстрым взглядом фигуру Штирлица и убежденно повторил:
– Двадцать восьмой. Третий рост. Такой тоже есть. Носки натянете шерстяные, ноги не будут потеть. В тропиках часто бывали?
– Первый раз.
– Хорошо, что не соврали. Как переносите жажду?
– Вообще не переношу.
– Значит, потащите большую флягу. У меня брюхо луженое, могу пить из тех озер, где живут змеи и гады.
– Тяжелая фляга?
– Десять литров.
– И мне ее тащить?
– Пять баков – и потащит конь.
– Не хотите перейти работать Гобсеком? Были бы прекрасным ростовщиком.
– Я добрый. Простите, запамятовал ваше имя...
– Брунн. Максимо Брунн.
– Так вот, я слишком добрый для этой работы, сеньор Брунн. Я и здесь-то оказался из-за того, что не умел посылать к черту всякого рода подонков... Теперь вот что... в каком направлении пойдем? В красоту – к Бразилии? Или вниз по Паране – к Асунсьону? Там не так жарко. Или на юг – к центру Аргентины?
– До Асунсьона далеко?
– Не очень.
– Какая там охота?
– Любая.
– То есть?
– Можно стрелять все живое.
– Я же не бывал в тропиках, не знаю, что тут за охота.
– Есть рисковая. Аристократическая. И забавная.
– Объясните про каждую... Только когда выедем из города, по дороге уже, ладно?
– Нет, поздно будет. В зависимости от того, на что хотите охотиться, я подберу вам оружие... Собраться – раз плюнуть, кони во дворе, через десять минут отправимся...
– Рисковая – это как?
– Это ягуар. Пума. Или медведь. Есть бурый, встречается муравьед. Охота достаточно интересная, но придется раскошелиться на десять долларов – наймем проводников, там без индейцев даже я не смогу вывести вас на зверя.
– А что такое аристократическая охота?
– Погодите, а вы ружье-то в руках держали?
– Держал.
– Ну, аристократическая – это если вы захотите пострелять оленя корсуэла-мазам, очень красив, прекрасный трофей. Любопытна охота на тапиров и туканов, но для меня – слишком мелко...
– Пойдем на ягуара, оленя жалко.
– Бросьте. Молодой и сильный олень-корсуэла редко гибнет, под пулю идут старики, у них – нюх и ноги, у вас – ружье, шансы равны. Причем он не может сверзиться в пропасть с камней, а вы можете.
– Пойдем на ягуара, – повторил Штирлиц. – А что такое забавная охота?
– Это на любителей, вам вряд ли понравится...
– Так что это?
– Ну, это когда мы уговариваемся стрелять обезьян или аче-гуаяки...
– Брр, стрелять обезьян... Какая уж тут забава?
– Их довольно трудно отстреливать, они очень быстры и лихо прячутся в сельве... Забавно отстреливать аче – живая мишень.
– Я никогда не слыхал про таких животных...
– Ну, в общем-то они не совсем животные... Это индейцы... На них в Парагвае объявлена свободная охота...
– Вы с ума сошли!
– Почему? Правда. Это даже поощряется... Не верите? Наймем гуарани Гуарани – представители индейского племени.

, они вам про это расскажут подробно, они получают деньги за отстрелянных аче-гуаяки... Значит, берем штуцер? Ягуара можно взять только из штуцера... Аче ложатся от дроби, даже шестеркой их можно класть наповал... Впрочем, гуарани особенно любят подранков – они пытаются обратить их в католичество... Ладно, я пошел за амуницией, сейчас отправимся. Только правду скажите: есть совсем не хочется? Мы встанем на отдых только в десять, когда наступит зной... Шесть часов без пищи, выдержите?
– Выдержу, идем...
– Сейчас... У меня амуниция на втором этаже. Пока раздевайтесь, все равно костюм надо оставлять здесь...
Шиббл поднялся на второй этаж, посмотрел на свежий оттиск объявления, которое Штирлиц заметил (не мог не заметить, весь аэропорт заляпали , для того и было вчера напечатано в местной типографии), взял трубку телефона, набрал номер госпиталя. Ригельт поднял трубку сразу же, ответил шепотом:
– Слушаю.
– Он здесь.
– Очень хорошо. Спасибо, мистер Шиббл. Когда вы оставите его там, где он решит кончить охоту, возвращайтесь и получите вторую половину гонорара. Но я должен знать точный адрес, по которому он остановится. Вы пришлете мне телеграмму или позвоните сюда... Из Парагвая звонок возможен?
– Конечно.
– Хорошо. Сколько времени он намерен охотиться?
– Неделю.
– Чем расплачивается?
– Деньгами, чем же еще...
– Это я понимаю. В какой валюте?
– Доллары США.
– Сколько вы запросили?
– По тарифу, – ответил Шиббл и положил трубку.

Спустившись вниз, он бросил на спинку стула тропический костюм и пробковый шлем; патронташ, набитый разрывными , аккуратно положил на стол и, распахнув створки скрипучего шкафа, вделанного в стену, предложил:
– Мешалку Ружье (охотн. жаргон).

выбирайте по прикладистости; советую взять немецкий штуцер, он хорошего боя, только чуть низит, но мы с вами постреляем по мишени, приладитесь... Переодевайтесь, я иду запрягать коней, спускайтесь следом.

Позиция (Нью-Йорк)

Посол Громыко понимал, как труден будет сегодняшний день; судя по всему, обсуждение испанского вопроса в Совете Безопасности продлится не день и не месяц – годы; тон правой американской прессы явно свидетельствовал о том, что определенные силы в Соединенных Штатах крупно поставили на Франко; не удивительно: самый последовательный, несколько даже маниакальный борец против «красной угрозы и русского большевизма» на европейском континенте.
Обращение в Совет Безопасности польского представителя доктора Оскара Ланге по поводу ситуации в Испании оказалось для англо-американского блока в определенной мере неожиданным; в Вашингтоне и Лондоне полагали, что после безрезультатного обсуждения этого вопроса в Потсдаме, когда Трумэн и Черчилль заблокировали предложение Сталина о санкциях против мадридского диктатора, русские и их союзники не станут возвращаться к проблеме Франко еще раз.
Громыко готовился к заседанию Совета Безопасности с присущей ему тщательностью; в кабинете работать удавалось только рано утром и поздним вечером, вплоть до глубокой ночи, потому что день был расписан по минутам: встречи с государственным секретарем Стеттиниусом; адмиралом Дэвисом; Генри Моргентау и Бернардом Барухом, автором «Атомного проекта»; французским представителем Бою; министром военно-морского флота Форестолом; Генри Уоллесом, бывшим вице-президентом Рузвельта, уволенным в отставку Трумэном.
Человек этот был особо симпатичен Громыко – и как политик, и как личность.
После того, как Уоллес в качестве вице-президента совершил путешествие по Советскому Союзу, он, вернувшись, заметил Громыко:
– Я перечитал французского путешественника Торквилля – он совершил длительную экскурсию по России и Америке в середине прошлого века: «Никто так не похож в мире, как русские и американцы... Хоть и начали они с разных отправных точек и каждый идет своим путем, но их цели видятся мне весьма схожими, – именно они будут доминировать на большей половине глобуса», – Уоллес усмехнулся. – Что касается глобуса, то оставим это на совести французского географа, но я убедился, что мы и русские очень похожи, как только прилетел к вам на Дальний Восток. Но в чем Торквилль прав абсолютно, так это в том, что и мы, и вы пережили горестные эпохи изоляционизма... Именно эта консервативная тенденция наших расистов не позволила Штатам занять место в Лиге Наций – форменное преступление. То, что мы не работали в Лиге Наций, должно быть открыто вменено в вину нашим правым, на которых – именно поэтому – лежит большая доля вины за начало второй мировой войны... Как же был прав ваш предшественник мистер Максим Литвинов, когда он предлагал в Женеве решить вопрос о коллективной безопасности, чтобы мир мог противостоять Гитлеру!
Громыко с улыбкой вспомнил, как на приеме, когда он был еще послом в Вашингтоне, а не представлял Советский Союз в Организации Объединенных Наций, встретился с Уоллесом. Тот поинтересовался: «Отчего господин посол один, где миссис Лидия?» Громыко ответил, что жена приболела, мигрень, раскалывается голова.
Назавтра в восемь утра комендант посольства позвонил на квартиру посла:
– Андрей Андреевич, извините, что отрываю вас от работы, но тут пришел какой-то Уоллес, сидит в приемной, говорит, что он вице-президент и принес Лидии Дмитриевне лекарство. Что с ним делать?
«Какой-то Уоллес» – вице-президент Соединенных Штатов – ночью после приема заехал к своему лечащему врачу и попросил у него самое хорошее лекарство от головной боли для миссис Громыко; в семь пятьдесят утра пришел в посольство с упаковкой пилюль от мигрени.
После того как Громыко, спустившись к Уоллесу, поблагодарил его и угостил кофе, тот задумчиво сказал:
– Знаете, чем больше я думаю о будущем послевоенного мира, тем больше убеждаюсь, как много зависит от позиции Вашингтона и Москвы. Наши правые полны предубеждений против вашей страны... Когда я рассказывал им, что ваши ведущие ученые, писатели и артисты имеют значительно большие заработки, чем народные комиссары и высшие руководители страны, надо мной посмеивались. Когда я заметил, что русский социализм гарантировал всем национальностям равные права, меня стали обвинять в приверженности к коммунизму. А когда я заявил, что ваша культурная политика и просвещение совершенно блистательны и что женщина на практике, а не на словах, получила равные права с мужчинами, у наших правых начались форменные корчи... Я сейчас готовлю заявление о том, что лишь Соединенные Штаты и Советская Россия могут гарантировать мир на земле – после нашей общей победы над Гитлером. Я непременно скажу об этом во всеуслышание, но не думаю, что правая банда мне это простит... Увы, в этой стране, особенно на юге, есть свои фашисты, которым Рузвельт стоит поперек горла...
Слова Уоллеса оказались пророческими: правые не пустили его в Белый дом на второй срок, подведя к Рузвельту своего Трумэна – первое звено в тайном заговоре реакции против великого президента.
Громче всех Уоллеса травил в прессе Игорь Касини, сын последнего царского посла в Америке. Он и его брат Олег (тот был модельером в Голливуде, одевал первую леди) славились громкими скандалами; сплетники, они постоянно вращались в салонах ; не пропускали ни одного приема у Громыко. Игорь подвизался в «Херальд трибюн», писал в разделе «Светские новости». Однажды после того, как он оболгал кого-то из крепких бизнесменов в своей статье (писал хлестко, но как-то исподтишка, слишком уж злобствуя, – впрочем, такая манера нравится лавочникам и неудачникам от искусства), его схватили люди обиженного, обмазали дегтем и обсыпали перьями.
Громыко очень потешался, когда редактор газеты, рассказав ему эту историю, изумленно заключил:
– И ведь знаете, что сделал, проказник? Другой бы тайком прибежал домой отмываться, так нет! Этот – в дегте и перьях – пришел в редакцию и радостно воскликнул: «Снимайте меня! Вот что значит честно служить делу свободы информации!» И умолил напечатать его фотографию! Каково?! Или я чего-то не понимаю, или времена меняются: даже позор превращен в рекламу...
Встречаясь с Игорем Федоровичем Стравинским, посол любил слушать, как тот увлеченно рассказывал о Рахманинове. Генеральный консул в Нью-Йорке Федяшин познакомил их; Рахманинов, уже тяжело больной, приехал говорить о том, что после войны намерен возвратиться на Родину: «Грежу Россией, сны про нее вижу. Если не дождусь победы и умру, завещаю похоронить себя в свинцовом гробу, чтобы потом перевезли в Новгород»... Познакомился Рахманинов с Федяшиным в ноябре сорок первого года, когда переслал в советское консульство четыре тысячи долларов: «Это единственный способ, каким я могу выразить мое сочувствие страданиям народа моей родной земли...» Рахманинов именно тогда рассказал о письме Ванды Тосканини, дочери великого дирижера, вышедшей замуж за пианиста Владимира Горовица: «Концерт моего отца и мужа в Лос-Анджелесе в пользу русских воинов возбудил большой интерес публики, и полагают, что доход составит около двадцати тысяч долларов. Сумма огромная для такого города, как Лос-Анджелес...».
Громыко всегда помнил, сколько грусти было в глазах Стравинского, когда тот сказал:
– Мне порой тычут: «Эмигрант, эмигрант»... А ведь я из царской России уехал-то, мне наши салонные традиционалисты руки выламывали, а никакие не комиссары. Да разве мне одному?! Почему Дягилев свой балет создал в Париже, а не в Санкт-Петербурге?! Все потому же, Андрей Андреевич, потому же: самодержавие, православие, народность, не смей искать, делай, как прежде, попроще да попривычней... Хоть Победоносцев и умер к тому времени, а все равно его крыла были распростерты над несчастной Россией... Труден путь художника. Голгофа...
...Громыко пролистал свое расписание на следующий день: беседа с американским представителем в ООН Джонсоном, встреча с дирижером Сергеем Кусевицким (подружились еще два года назад в Вашингтоне), пресс-конференция, затем составление отчета о сегодняшнем и завтрашнем заседаниях; судя по всему, предстоит сражение; спустя полтора года после разгрома Гитлера у его союзника Франко появились могущественные покровители; если отбросить в сторону словесную шелуху, станет ясно: постановка «испанского вопроса» явно нежелательна для большинства его коллег по Совету Безопасности.
Приехав в здание ООН, понял, что его предположения правильны, особенно когда выслушал речь английского представителя сэра Александра Кадогана:
– У правительства Соединенного Королевства нет сведений о каких-либо германских военных преступниках или нацистских лидерах, которым было бы предоставлено убежище в Испании. Мы не можем чем-либо подтвердить недавно сделанные в газетах заявления, будто нацистский генерал Фаупель находится в Испании и возглавляет какое-то иберийско-американское учреждение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85