А здесь, на улице Порис, - главный храм. А это университет на пересечении Ангамо и Сентено.
Проехали мимо огромного, вдоль всего забора, лозунга: "Хватит дураков Алессандри".
(Алессандри несколько раз переизбирался президентом Чили. Сейчас он глубокий старик, стоит в оппозиции к правительству Народного единства. Сразу после путча фашистов он принесет свои поздравления палачу революции Пинночету, убийце президента Альенде.)
...Когда в региональном комитете коммунистической партии раздаются телефонные звонки - телефон работает беспрерывно, - секретарь снимает трубку и улыбчиво произносит одну и ту же фразу:
- Партидо коммуниста, буэнос диас! (Коммунистическая партия, добрый день!)
...Сегодня улетаю в Пуэрто-Монт - хочу съездить на легендарный остров Чилоэ. Интерес мой к Пуэрто-Монт продиктован еще и тем, что там сильная немецкая колония: много эмигрантов, осевших после крушения гитлеризма.
Заехал в ЭНАП попрощаться с Нольберто Родригесом. В ЭНАП непривычно пусто. Оказывается, только что позвонили из Аргентины, - граница в шестидесяти километрах, - там на нефтяных промыслах "Посесьон". начался пожар. Коммунисты и социалисты ЭНАП были, как и у нас в годы войны, мобилизованы на борьбу со стихией. Уехали и Нольберто с Виктором. (Что стало сейчас с этими людьми? Живы ли они?)
...Сели мы с Хосе в "Каравеллу", только что пришедшую из Парижа после капитального ремонта, а улететь никак не улетим. Бегают бледные стюардессы, пересчитывая нас, как овец, по пальцам; ходят пилоты, внимательно оглядывая всех пассажиров. Хосе шепнул:
- Может, воздушные пираты задумали свое очередное бандитское преступление?
Через полчаса пришла полиция, и карабинеры вывели бородатого, всклокоченного, пьяного парня. Он не пират, он просто шутник. В этом самолете, в первом салоне, сидела только вчера поженившаяся парочка. А он был шафером на свадьбе и решил пролететь в Пуэрто-Монт незаметно, встретить парочку возле аэродрома и сказать: "Здравствуйте, как вы долетели? Давайте здесь продолжим наше пиршество!"
Пока мы сидели в самолете, принесли газеты. В "Меркурио" огромная шапка: "Вчера самолет перуанской компании "Ланса" разбился над сельвой непроходимыми джунглями Амазонки. Погибло 99 человек, никто не спасся".
Прочитав это сообщение, Хосе вздохнул:
- Когда читаешь такое в самолете, хочется воскликнуть: "Да здравствует цензура!"
Через полтора часа прилетели в Пуэрто-Монт - сказочной, неброской и диковинной красоты городок, вытянутый вдоль золотого пляжа, окруженный островами, поросшими синим лесом. Уже на аэродроме было заметно ощущение общей тревоги. Оказывается, только что получено сообщение - полчаса назад началось извержение вулкана Вильярика, погибло сорок человек. Из Сантьяго передано правительственное сообщение, что к месту катастрофы вылетает министр внутренних дел Тоа.
(Вильярика находится в шестидесяти километрах от Пуэрто-Монт. Когда мы подлетали, Хосе сказал:
- Странное небо: то было голубое, а сейчас вдруг стало черным.
А как раз в это время началось извержение вулкана. В солнечные дни Вильярика хорошо видна, когда подлетаешь к Пуэрто-Монт. Значит, черное небо и было началом извержения.)
Интересно слушать сообщения разных радиостанций. Правые передают о страшной трагедии так, словно в этом виновато правительство Альенде, нагнетают страсти, пугают людей. Это же неприлично - всякая озлобленность неприлична, а такая особенно.
После победы Народного единства многие буржуа покинули страну. Но все улететь не могли, ибо наивно считать, что все правые - богатые люди. Остались в стране и правые газетчики. Поначалу правые газеты осторожно критиковали правительство Народного единства, и никто их за это не преследовал. Тогда правые начали активизироваться, более резко пробуя силу правительства, ибо критика - пробный камень устойчивости режима. Если правительство начнет пугаться критики и запретит ее, значит, дело плохо. Но правительство Альенде не испугалось, оно утверждало, что все решит не схоластическая полемика, а ситуация в экономике и строгое соблюдение закона. Будущее, в конечном счете, определяют не правые силы и не ультралевые фразеры, а блок рабочих и крестьян; не буржуазные крикуны, а буржуазные специалисты, если они хотят служить своей родине и работать рука об руку с народом. (Через полтора года правительство закона будет свергнуто фашистами - слугами беззакония. Горький урок, который будет учтен в будущем: закон обязан безжалостно карать фашизм во всех его проявлениях.)
Встретили нас Маноло и Луис из местного филиала КОРА. Вместе с ними приехал на своем грохочущем "додже" Роберто - молодой парнишка, корреспондент радио, киномеханик, пропагандист, он носится с утра и до ночи по новым "агрогородам" - организует культуру в деревне.
Маноло, Луису и Роберто, если сложить воедино их возраст, - шестьдесят два года. Маноло недавно окончил университет, а сейчас он уже ответственный сотрудник КОРА - революция доверяет молодежи. В КОРА нет гипертрофированного подчеркивания роли молодежи (Троцкий, Мао, Маркузе). Подчеркивание роли молодежи в политике, как правило, маскирует истинное бесправие двадцатилетних. Мао избил руками хунвейбинов своих семидесятилетних противников, а потом загнал ребят в тартарары, а их лидеров поставил к стенке. Видимо, лишь наука показывает единственно верное отношение к возрасту: гений - он и есть гений в пятнадцать лет (Грибоедов, Эдисон), в двадцать лет (Эйнштейн, Курчатов, Королев). Но любой "негений" должен пройти все ступени роста - от аспиранта до академика, от бухгалтера до министра финансов. Путь долгий, но разумный. Мера ответственности формует человека. Понятно, нельзя медлить, но и спешна тоже чревата горькими последствиями....
...Ехали по необычайно аккуратному и очень шумному Пуэрто-Монт. Аккуратность и спокойствие архитектуры входит в явное противоречие с чудовищным шумом улиц - крики, песни, музыка, танцы, смех.. Я вопросительно посмотрел на Хосе. Он вздохнул и постучал указательным пальцем по календарю на часах. Господи! Тридцать первое декабря! Новый год!
Один раз я встречал Новый год в Якутии, на берегу стеклянной таинственной реки Чары; в другой раз - во Вьетнаме. Особенно мне запомнился вьетнамский Новый год.
Тот год начался для меня в час ночи - я поехал на позиции к ракетчикам. На обратном пути попали под бомбежку, американцы носились на высоте ста метров, а может быть, и ниже: они изменили тактику и пытались накрыть ракетные установки с минимальной высоты - иногда с пятидесяти метров, что обеспечивает вршзапность удара. Такие бои особенно напряженны для ракетчиков: каждая секунда - на вес золота.
Машина резко свернула с дороги в маленький мысочек джунглей. Я уселся под банановое дерево и сорвал незрелый плод. О том, что он незрелый, мне сказали вьетнамцы, но я уплетал его за обе щеки - у нас в магазинах такой банан не считается незрелым.
Бомбежка кончилась. Двинулись дальше - и... о великая сила выдержки! Почему мы вспоминаем о тебе, лишь когда температура подскакивает под сорок, а в глазах начинают метаться кровавые шарики?! А в посольстве сегодня празднуют Новый год. Я уже приготовился надеть синий костюм и почувствовать себя дома, в Советском Союзе, за столом в большом посольском зале! "Все, - подумал я, крышка! Тю-тю Новый год!.." Хоан что-то сказал шоферу, и мы свернули в сторону, куда - я и не заметил из-за беспрерывной кровавой тошноты, озноба и судорог.
Небольшой трехэтажный дом. Поднялись на второй этаж. Человек в белом халате взял мою кисть тонкой, холодной, очень сильной и в то же время ласковой рукой, близко заглянул в глаза и сказал:
- Пойдемте, пожалуйста, со мной...
Мы спустились на первый этаж, и там второй человек в белом халате уложил меня на клеенчатый диванчик, тоже взял мою кисть в свои руки и стал неторопливо расспрашивать меня о том, что случилось.
Я рассказал ему про банан.
- Понятно, - ответил он. - Это все ерунда. Причина приступа не в этом.
И он стал расспрашивать: ел ли я свинину вчера вечером, была ли она пережарена или недожарена? Если я угощался лягушкой, то была ли она в тесте или просто обжарена в масле? Если потчевали вьетнамским дорогим деликатесом собакой, то ел ли я колбаски или гуляш? Что и где я пил? Если пил ликер, то какой именно?
- Понятно, - повторил он и расстегнул мой китель. - Сейчас вам будет больно, - сказал он и надавил справа, там, где кончаются ребра.
В глазах у меня потемнело.
Человек в белом халате улыбнулся.
- Через пятнадцать минут все пройдет,
Он сказал что-то одному из собравшихся здесь людей - старику в черной шапочке. Тот вышел, а я почувствовал, как в обе ноги возле лодыжек одновременно укусили два комара. Я увидел, что у меня в лодыжки воткнуты две иголки. Вернулся старик в черной шапочке и протянул мне чашку с густым коричневым безвкусным напитком.
- Выпейте, - сказал он, - через десять минут все образуется.
Я выпил, подумав: "Знаю я эти медицинские разговорчики, меня к ним с детства приучили стоматологи".
Человек в белом халате, воткнувший мне в ноги иглы, по-прежнему сидел возле меня и держал мою кисть в своих руках. Он неторопливо рассказывал о том, когда, чем я болел и как протекали мои болезни. Потом он сказал, какой у меня состав крови, какая кислотность, что я люблю есть, а что нет. Я даже испугался: он говорил так, будто был моим лечащим врачом по крайней мере лет пять. И чем дальше он говорил (а иголки по-прежнему торчали в лодыжках), тем лучше я себя чувствовал: боль уходила, озноб кончился, и совсем исчезло страшное ощущение предсмертной, ватной слабости.
- Вы находитесь в Институте восточной медицины, - многозначительно, шепотом, произнес Хоан.
А первым, кто меня встретил, был директор института профессор Хыонг, а иглами уколол в самые нужные, одному ему известные, точки специалист по иглотерапии профессор Фан Ба Кы.
Я подумал, что в руки мне попалась журналистская удача: я мог побеседовать с врачами, чьи методы лечения и лекарства дискутируются во всем мире - одни считают это откровением, другие подвергают сомнению.
Врачи любезно согласились побеседовать со мной. Иглы вытащили; я поднялся с клеенчатого диванчика, почувствовав себя совершенно здоровым, и мы расположились в кабинете профессора Хыонга.
- Каждый вьетнамец, - говорил профессор Нгуэн Ван Хыонг, - должен уметь лечить себя в первую очередь плодами своей земли. Средневековый доктор Той Тинь первым сказал эти слова в своей книге "Вьетнамский быстро и священно действующий фармацевт". В ней собраны четыре тысячи рецептов от двухсот болезней. (По лаконичности изложения они напоминают "максимы" Суворова. Большинство рецептов записано в стихах.) А самым знаменитым был доктор Ланг Вонг, выдающийся военачальник. Им написаны прелестные стихи:
Для меня неважно, кто ты:
Бедняк или король!
Ты болен, и я иду к тебе
Через ночь и ливень...
Основное направление работ нашего института? Используя достижения современной науки, исследовать практическую и философскую мудрость этой медицины. На наш взгляд, ее сплав с современной наукой даст в будущем национальную вьетнамскую медицину. Один из принципов народной медицины: чем меньше операций, тем лучше. Надо верить организму, надо помогать ему сражаться за самого себя. Есть два помощника - травы и иглоукалывание. С помощью этих двух компонентов, я убежден, можно лечить большинство болезней. Возьмите, например, перелом коленной чашечки. На переломы мы не накладываем гипс - это изолирует больное место от воздуха и солнца. Мы используем две бамбуковые шины и мазь из трав. Больное место взаимодействует с деревом и травами. Повязку мы меняем два раза в день, и перелом обычно срастается в два раза быстрее, чем при гипсовых повязках. Представьте себе плитку черного чая, размоченную в воде, только очень клейкую, сантиметра три толщиной и десять длиной. Для непосредственного взаимодействия травы и организма эту густую клейкую массу кладут на место перелома.
- Вообще, - улыбается профессор, - я в некотором роде "отступник": я же по образованию врач-хирург. Травы мы ищем по всему Вьетнаму. Наши фармацевты во главе со своим старейшиной, восьмидесятипятилетним Фо Дык Тханем, проводят в экспедициях по пять-шесть месяцев. Во время войны ими было открыто двадцать новых видов лекарственных трав, дотоле неизвестных мировой медицине (напиток из таких трав и иглоукалывание подняли меня на ноги). Травами лечат ревматизм, острые печеночные заболевания, спондилоз. (И все это подтверждается историями болезней, рентгеновскими снимками, колонками химических формул. Мне показали нескольких больных, они были переведены сюда из госпиталей, здесь их вылечили...)
Сейчас, - продолжал профессор, - мы рекомендовали министерству сельского хозяйства триста видов лекарственных трав. Мы хотим, чтобы каждый вьетнамец имел у себя на огороде лекарства, по силе равные пенициллину и пирамидону. Словом, восточная медицина - это загадка сфинкса, которую мы обязаны разгадать...
День был занят сборами. Забыв о недавнем приступе, я метался по городу, запасаясь всем необходимым к предстоящей поездке на юго-запад, в горы.
А в десять вечера поехали в посольство: правдист Алексей Васильев, который завтра улетает домой, в отпуск, Олег Игнатьев и я. (Васильев рассказал мне, что Игнатьев перед вылетом в Ханой звонил и просил встретить его на аэродроме. "Если трудно, то, конечно, не надо, - пошутил он, - я доберусь на такси". Мы очень смеялись по этому поводу: район аэродрома американцы бомбят особенно беспощадно, и никаких такси в городе нет.) В огромном зале почти одни мужчины: жены приезжают сюда ненадолго. Это и понятно: Ханой - фронтовой город.
Собралась почти вся советская колония. Приехали из джунглей дорожники, геологи, энергетики, механики - словом, все наши специалисты, помогающие Вьетнаму. В большинстве своем это все люди молодые. Многие из них отпустили бороды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25