– перебил Ленца американский журналист из ЮПИ. – Его имя?
– Это помощник режиссера Люса.
– Какого Люса? Это автор картины «Наци в белых рубашках»? .
– Да.
– Где находится в настоящее время Люс?
– Не знаю. Я надеялся... Я долго ждал, что он придет сам, узнав о моем аресте... Он не пришел... За показ этого материала по телевидению ответственность несу я. Никто из моей газеты не имел отношения к съемкам.
– Кто записал беседу с Кочевым? Ту, которую вы опубликовали?
– Я получил ее от помощника Люса. Я по профессии газетчик, а не инспектор уголовной полиции, я не заметил фальшивки...
– Вы хотите сказать, – заметил Кроне из «Телеграфа», – что мы работаем в полиции?
В зале засмеялись. Улыбнулся и Ленц.
– Нет, – ответил он, – я не хочу сказать, что вы работаете на полицию, просто, видимо, вы журналисты более высокого класса, чем я.
– Как вы думаете, где сейчас Кочев? – спросил Гейнц Кроне.
– Об этом надо спрашивать не меня.
– Вы ощутили ужас, когда оказались за решеткой? – спросила старуха из «Пари-жур».
– Я ощутил ужас, когда прошло двадцать четыре часа, а Люс, который через своего помощника передал мне этот материал, не сделал никакого заявления, подставив меня таким образом, под удар.
– У вас есть доказательства связи Люса с левыми?
– Этим предстоит заняться вам, если вы этого пожелаете. Не так уж трудно, я думаю, докопаться до его связей с Тойфелем, Дучке и прочей швалью.
– Вы оскорбляете людей, которые не могут ответить вам, ибо их нет в зале, – сказал Кроне. – Допустимо ли это, господин Ленц?
– А допустимо ли меня, газетчика, подставлять под удар только потому, что я не разделяю социал-демократических взглядов Люса? Кто кого унизил, господин Кроне? Я, назвавший их швалью, или они, посадив меня в тюрьму? От этих людей – я убедился теперь – можно ожидать всего.
– Допускаете ли вы, – спросил Ленца журналист из гамбургской газеты, – что Люс действовал против вас для того, чтобы нанести удар по престижу концерна Акселя Шпрингера?
– Кто вам сказал, что моя газета входит в концерн Шпрингера?
– Вы отрицаете это?
– Я выпускаю газету, а не держу пакет акций. Спросите об этом Шпрингера. Его финансовые дела меня не касаются.
– Но вы допускаете мысль, что могут бить в поддых только потому, что вы, ваша газета публиковала против Люса, против его фильма резкие материалы?
– Мне бы не хотелось допускать такой мысли. Если это так, то это провокация.
– Насколько мне известно, Люс – режиссер. Он что, одновременно сам и снимает? – спросила старуха из «Пари-жур».
– Этого я не знаю. Ко мне пришел человек от Люса с его пленкой. И все.
– Собираетесь ли вы привлечь Люса к суду?
– Я еще не говорил с моим адвокатом. По характеру я не кровожаден, но хотел бы просить Люса избегать личных встреч со мной – это я говорю с полной мерой ответственности.
Кроне спросил:
– Господин Ленц, вы работали в министерстве пропаганды у доктора Геббельса?
– Да.
– Ваш пост?
– Я был референтом в отделе проведения дискуссий с представителями церкви.
– По-моему, с представителями церкви дискутировали в концлагерях, – пожал плечами Кроне, – их же сажали в концлагеря, господин Ленц.
– Смею вас уверить, что я никого не сажал в концлагерь, господин Кроне. Есть еще вопросы, господа?
– Большое спасибо, – сказала старуха из «Пари-жур», – мы благодарны вам, господин Ленц. Примите ванну, отоспитесь и возвращайтесь поскорее в свою газету.
– Простите, господин Ленц, – поднялся Кроне, – последние вопросы: когда и где вам была передана пленка, сколько вы за нее уплатили человеку Люса и, наконец, сколько вы получили за показ этого материала?
– О том, где и когда была передана пленка, я не буду сейчас говорить, чтобы не вооружать моих незримых врагов лишними материалами. Скажу лишь, что при этом присутствовало еще два человека. О моих финансовых делах, думаю, бестактно беседовать здесь, ибо я не считаю приличным задавать встречный вопрос господину Кроне. Впрочем, каждому – свое. До свидания, господа, спасибо за внимание...

СТРЕМИТЕЛЬНАЯ МЕДЛИТЕЛЬНОСТЬ

1

– Господин Люс, на мое имя поступила жалоба редактора Ленца с требованием привлечь вас к ответственности.
– Я уже читал об этом в утренних газетах, – устало ответил Люс. – Я к вашим услугам.
– К моим услугам, – задумчиво повторил Берг, – ну что же, пусть так. Что вы можете сказать о заявлении редактора Ленца?
– Это ложь.
– Кому выгодна эта ложь? Вы знакомы с редактором Ленцем?
– Нет.
– Ленц утверждает, что вы знакомы.
– Он мог знать меня. Я его не знаю.
– Где он мог видеть вас?
– Я не иголка в стоге сена, – Люс пожал плечами. – Мы могли видеться на фестивалях, приемах...
– Когда и зачем ваш человек передал ему пленку?
– Какой человек? Что за ерунда! Допросите моих помощников... Какая пленка?!
– Вы сейчас работаете над фильмом?
– Это известно из газет, господин прокурор.
– Я в данном случае не читатель, господин Люс, я должностное лицо, ведущее расследование. Итак, над чем вы сейчас работаете?
– Я снимаю картину, которая называется «Берлин остается Берлином». Такой ответ вас устраивает?
Берг посмотрел на Люса из-под толстых стекол своих диоптрических очков и сказал:
– Вполне. В каком качестве вы выступаете в вашем новом фильме?
– Я выступаю в моем новом фильме в качестве автора.
– Что есть понятие «автор фильма»? Автор фильма – это сценарист?
– В фильме «Берлин остается Берлином» я выступаю как сценарист, режиссер, оператор и автор музыки.
– Теперь мне все ясно, господин Люс, благодарю вас. На каком этапе сейчас работа над фильмом?
– На заключительном.
– Вы знаете всех ваших сотрудников?
– Да.
– Что вы делали девятнадцатого августа?
– Снимал. На улицах. Да, да, именно на тех, которые были показаны по телевидению Ленцем. Я снимал в тот день те же самые объекты, которые показал телезрителям Ленц.
– Когда вы познакомились с Кочевым?
– С этим болгарином? Я его в глаза не видел!
– Вы допускаете мысль, что кто-то из ваших сотрудников мог привлечь его к съемкам?
– Надо запросить план работ того дня, господин прокурор. Я не могу сейчас сказать со всей определенностью, вели мы тогда хроникальные съемки скрытой камерой или же ассистенты организовывали открытую массовку...
– Что значит «скрытая камера»?
– Это такая камера, которую не должны видеть люди, чтобы они были естественны... многие цепенеют перед объективом или микрофоном...
– Такой метод уже практиковался в мировом кинематографе?
– Сотни раз.
– Могли бы вы определить по отснятому материалу, ваши это кадры или нет.
– Думаю, смог бы... Погодите, господин прокурор! Пусть сделают химический анализ той пленки, которую Ленц показывал на телевидении, и моей. Идиот, как я об этом не подумал раньше!
– Об этом мы подумали. Этим сейчас занимаются эксперты в фирме АЭГ. У вас нет отвода против фирмы?
– Отвод? Почему я должен давать отвод фирме?!
– Я могу считать эти слова официальным согласием на экспертизу пленки, показанной на ТВ, фирмой АЭГ?
– Да.
– Я прочитаю, какие вопросы я поставил перед экспертами, господин Люс. Меня интересует, идентична ли пленка, на которой работаете вы, с пленкой, арестованной мною на ТВ. Меня интересует, идентична ли проявка и обработка этих пленок – вашей, которую мы изъяли в вашем ателье, и той, которая арестована нами. Меня интересует, наконец, является ли пленка, арестованная на ТВ, той самой пленкой, которая была девятнадцатого заряжена в вашем киноаппарате. Вы ничего не хотите добавить?
– Нет. Вопросы абсолютно точны.
– Хорошо. Они должны ко мне сейчас позвонить, поэтому мы отвлечемся от дел Ленца и вернемся к другой трагедии... к гибели Дорнброка... Вот что меня интересует, господин Люс: у вас в доме был яд?
– У меня маленькие дети... Как же я могу держать дома яд?
– Этот ваш ответ меня не устраивает. Я хочу точного ответа. У вас в доме был яд?
– Нет.
– Вы настаиваете на этом утверждении?
– Да.
– Вы лжете. Порошок с ядом обнаружен мною и вашем доме.
– Повторяю еще раз: в моем доме никогда не было яда!
– В спальне, в ларчике, который был заперт, лежал порошок с ядом. Вот фотография ларчика... Ручная работа, семнадцатый век.
– Это ларчик жены... Это не мой ларец...
– Вы что, в разводе с женой?
– Я? Нет. Почему?
– Это я хочу спросить почему. Вы не в разводе, следовательно, имущество у вас общее. Как же вы можете говорить, что это не ваш ларчик?
– Я не говорил так... Я сказал, что... Да, простите, это может показаться подлостью... Если можно, сотрите эту часть беседы...
– Увы, это не беседа... Это допрос. Итак?
– Да, это наш... Это мой ларчик.
– Но о том, что там лежал яд, вы не знали?
– Я не знаю, как мне отвечать, чтобы не выглядеть мерзавцем, – растерянно сказал Люс.
– А вы отвечайте правду.
– Вы убеждены, что правдивые показания – это панацея от мерзости?
– Мы уклоняемся от темы беседы, господин Люс. Впрочем, если бы я считал вас настоящим врагом, то вам бы не помогла ни ложь и ни правда, – впервые за весь разговор Берг очень внимательно посмотрел на Люса, и какое-то подобие улыбки промелькнуло на его лице. – У вас очень плохие отношения с женой?
– Мы любим друг друга, но эта любовь порой хуже ненависти...
– Причина?
– Она – женщина, я – мужчина. Она любит дом и создана для дома, семьи, а я не могу без толпы, без шума, друзей, увлечений, поездок...
– Понимаю... Ваши ссоры носили драматический характер?
– Да.
– Причина? Ревность, отсутствие денег?
– Все вместе. Хотя о моих финансовых затруднениях она ничего не знала... Я старался не посвящать ее в эти дела.
– Как у вас сейчас с деньгами?
– Плохо, как всегда...
– Дорнброк погиб от такого же яда, который обнаружен в вашем доме...
– Ларчик был заперт?
– В общем-то, я должен был задать вам этот вопрос, господин Люс... Запирали вы ларчик или он обычно стоял открытым?.. Да, ларчик был заперт. Я получил данные экспертизы из морга только что, это всегда занимает много времени... Поэтому сегодня мне необходимо знать то, что вчера казалось второстепенным... Кельнер, которого я допросил, кельнер из «Эврики», отказался подтвердить под присягой, что именно вы были у него всю ночь с двух и до половины шестого... Он, знаете ли, не очень-то рассматривает хронику киноискусства в иллюстрированных журналах. Поэтому он не обязан знать вас в лицо... Вы не носите очков?
– Там я был в очках...
– В темных?
– В дымчатых.
– А ваша дама?
– Тоже. Она была в парике. Сейчас продают парики, они очень меняют внешность... И в очках...
– Вам придется назвать имя подруги. Я постараюсь сделать так, чтобы это не попало в прессу...
– Но вы понимаете, что яд в ларце у Норы... это все связано...
– Понимаю. А вы свое положение понимаете?
– Начинаю понимать.
– Кому выгодно подвести вас под удар? Под такой сильный удар?
– Не знаю.
– У вас есть конкуренты?
– Есть, но я, к сожалению, не Моцарт... Сальери искать довольно сложно.
– Враждуете с кем-нибудь? Или, быть может, вам мстит муж вашей подруги? Кстати, ее имя, фамилия и адрес...
– Ее муж ничего не знает... Мою подругу зовут Эжени Шорнбах.
– Шорнбах? Ее муж военный?
– Да.
– Чем он занимается?
– Я не знаю.
Берг хорошо знал, чем занимается в Западном Берлине генерал Шорнбах, – он был нелегальным представителем МАД МАД – военная контрразведка ФРГ.

.
– У Шорнбах есть дети? – спросил Берг.
– Да.
– Давно у вас эта связь?
– Нет.
На столе прокурора зазвонил телефон, и Люс вздрогнул, хотя звонок был приглушен зеленой подушкой, – видимо, Берг не любил резких звуков, он и говорил-то тихим голосом, таким тихим, что иногда Люсу приходилось подаваться вперед, чтобы услышать его.
– Прокурор Берг... Да, слушаю... Спасибо. Я пришлю нарочного, а пока вы скажете мне устно результаты экспертизы... Так... Так... Так... Ну что же, не очень густо, но уже кое-что... Посылаю вам человека. Спасибо. До свидания.
Он положил трубку, минуту сидел в задумчивости, а потом вызвал секретаршу и попросил:
– Пожалуйста, отправьте нарочного в кинолабораторию АЭГ, Фюрнбергштрассе, девять, к господину Ушицу. Пакет сразу же передадите мне.
Секретарша посмотрела на Люса с жадным любопытством и, выходя из кабинета, раза три обернулась.
– Так, – сказал Берг, – ладно... У меня язва...
– Что? – не понял Люс.
– У меня язва, – повторил Берг, – питаться надо по часам. Протертые котлеты и чай с сахарином. Не составите компанию?
– Может быть, мы продолжим завтра?
– Нет. Нам придется еще посидеть сегодня...
Они поднялись.
– Это рядом, – сказал прокурор, выключая диктофон так, чтобы это видел Люс, – за углом.
Когда они вышли из прокуратуры, Берг сказал:
– Хорошо, если бы вы сами привезли ко мне вашу подругу.
– Я понимаю.
– Тогда мне будет легче еще раз поговорить с кельнером...
– Спасибо.
– Теперь вот что... Ваш фильм... Ну, этот... который наделал много шума... О наци в белых рубашках... Когда вы этот фильм выпускали, вам никто не звонил, не угрожал, не просил?
– Десятки раз звонили, предлагали, просили...
– А Дорнброк?
– Ганс?
– Да.
– Нет. Он молчал. От его папаши было много звонков... не от него лично, естественно, но из его окружения... ко мне даже приезжал его сотрудник, Айсман. Говорил, что ненавидит нацизм так же, как все мы. «Нас, немцев, делают чудовищами, зачем вы помогаете иностранным злопыхателям, Люс?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47