.. Позиция ясна?
– Да.
– Оспаривать не будешь?
– В общем-то, позиция поддается раскачке, штандартенфюрер... Меня здесь поддерживают...
– Тебя поддерживают до тех пор, пока мы, братство, не сказали своего слова. Ты подошел к Перону, минуя нас, ты обошел нас, Риктер, нет?
– Я действовал самостоятельно, это верно.
– Ты отдаешь себе отчет в том, как мы нуждаемся, особенно в это трагическое время, в рычагах влияния на здешних руководителей? Ты – рычаг такого рода... Мы заинтересованы в тебе... А особенно я. Понятно?
– Да.
– Ну и хорошо. Сейчас ты напишешь согласие работать на меня: во-первых, кратко сообщишь, на каком этапе находятся твои разработки, какие фирмы и откуда поставляют тебе товар : во-вторых и в-третьих, перечислишь тех физиков из НСДАП, которые прибыли сюда и в Кордову по твоим рекомендациям.
– Зачем вам все это? – прошептал Риктер с отчаянием. – Если нуждаетесь в деньгах, скажите, я готов помогать постоянно... Хотите работать – пожалуйста, здесь нуждаются в людях вашего типа... Зачем нужны эти забытые упражнения по конспирации?
– Очень плохо, что ты забываешь упражнения по конспирации, Риктер. Ты не получал такого приказа...
– Неправда... Сеньор Рикардо Блюм дал мне полную санкцию на действия...
– Ты имеешь в виду...
– Да... Очень похож на группенфюрера Мюллера, но вы же знаете: раз не говорят – не спрашивай...
– Он тебя принял дома?!
– Нет, нет, конспиративная встреча...
Штирлиц играл сейчас, балансируя на проволоке, только она была натянута не над ареной цирка, а над пропастью, и страховки нет, и нет в руках спасительного шеста, который позволяет соотносить себя с линией горизонта, никакого отклонения...
– Посмотри на меня, Риктер. Можешь потрогать бороду, она настоящая... И очки с диоптрией... Приказ получить от тебя три документа я получил именно от него... Ты же знаешь систему : начальник корректен и добр, а подчиненный делает черновую работу, отбирает подписку, оформляет отношения, ничего не попишешь... Но дело в том, что интересы группенфюрера не во всем совпадают с моими... И подачкой тут дело не ограничится... Я хочу, чтобы ты написал и четвертую бумагу: «Дорогой Штирлиц, приглашаю Вас принять участие в разработке моего проекта. В случае Вашего отказа те идеи, которыми Вы располагали и передали мне безвозмездно в рейхе в сорок четвертом году, будут вознаграждены тридцатью процентами из моего авторского гонорара...» Ну, как? Сговоримся?
– О тридцати процентах не может быть и речи. Десять.
– Двадцать. Номер счета я скажу, когда встретимся в более удобном месте... Писать в темноте можешь?
– Я включу настольную лампу...
– Как раз этого делать не надо, Риктер... Темнота – друг жуликов и возлюбленных...
– Противно это все, – вздохнул Риктер. – И самое ужасное, что я дважды видел сон именно обо всем том, что сейчас происходит...
– А тебе не показывали сон о том, что пришло время идти к Перону и предлагать ему переводить исследования по бомбе в русло атомной энергетики?
– Зачем?
– Затем, что это выгоднее Аргентине. С бомбой ее задушат, а с энергетикой она станет первой страной этого континента. Подумай над моими словами... Станции – это навсегда, Риктер, бомба – ненадолго... Но к этому разговору мы еще вернемся, у меня есть все твои телефоны, я позвоню или от меня позвонят – встретимся... Обязательно скоро встретимся...

...В пять часов утра Штирлиц разбудил своих американцев, усадил их, сонных, толком еще не протрезвевших (отчего все начинающие горнолыжники так пьют после первого спуска?!), в раздрызганный автобус и попросил шофера Педро не гнать, начнут блевать, будет вонища, противно...
Когда выехали из города, Штирлиц устроился рядом с шофером и, приложив ко рту металлический рупор, громко спросил:
– Джентльмены, что вам больше по душе: всласть похрапеть или же послушать мои разъяснения про здешний край?
– Если бы можно было пропустить глоток виски, – сказал аптекарь из Далласа, – мы бы взбодрились...
– У каждого под сиденьем сумка, – ответил Штирлиц, – там найдете три сандвича, фляжку виски и фрукты.
Аптекарь застонал от наслаждения, достал холщовую сумку, припал к фляжке, блаженно зажмурился, откусил кусок груши, хрустко разгрыз ее (Штирлицу показалось, что у него зубы как у коня; все-таки что-то от животного в человеке – даже такого замечательного, как конь, – вызывает отвращение), закурил и, оглядев спутников, сказал:
– Джентльмены, по-моему, теперь самое время послушать маэстро...
– Просим, просим, – дружно поддержали остальные; лица помятые, мешки под глазами набухли, глаза покрыты красной паутиной, были б артистами или писателями, те проживают за один час несколько жизней, изнуряющее внутреннее напряжение, да и несправедливость ощущают не так, как остальные, а кончиками нервов, тем нужен стакан, чтобы хоть как-то успокоиться, а эти-то что?!
– Ладно, – ответил Штирлиц, – слушайте... Вообще-то, сначала я хочу задать вам один вопрос...
– Валяйте, – загалдели в ответ; добрая нация, дети, в них много открытости, а может, просто привыкли к гарантиям, уважают себя, поэтому так снисходительны и к себе, и к другим.
– Кто-нибудь из вас воевал?
Аптекарь ответил первым:
– Я служил в Сан-Диего, на авиабазе.
– А в Европе или на Дальнем Востоке? – спросил Штирлиц.
– Нет, никто, – ответил кряжистый крепыш, чем-то похожий на японца. – Все служили в Штатах.
– Тогда вам не понять, – сказал Штирлиц. – Вы ведь катались на лыжах в аргентинской Германии... Город начали строить австрийцы, а после того, как Гитлер повалился, сюда переехали сотни нацистов...
– Всех нацистов посадили в концентрационные лагеря, – возразил аптекарь. – Так им и надо, этим свиньям.
– Ничего подобного, – сказал Штирлиц. – Когда вернетесь, внимательно посмотрите названия магазинов, кафе, отелей, баров, компаний, каждое второе – немецкое... А особенно после того, как Перон пригласил в Барилоче немецких физиков... Не иначе, как здесь готовят атомную бомбу.
Американцы дружно расхохотались, зааплодировав Штирлицу.
– Между прочим, я серьезно, – ответил он, заставив себя улыбнуться. – Вокруг водопады, дармовая электроэнергия, вдали от людских глаз... Да вы на острова посмотрите, мимо которых проезжаете, когда отправляетесь на склон... Попробуйте туда пройти! Интересно, что с вами потом случится... Да не смейтесь вы! Это же сенсация! Расскажете американским газетчикам – заработаете деньги, окупите часть трат на путешествие... Ладно, сейчас мы начнем огибать озеро, дорога по другому берегу дерьмовая, зато можно будет выпить «агуа ардьенте» у сеньора дона Фрица Крабба...
И снова американцы расхохотались, повторяя: «сеньор дон Фриц».
– Чего гогочете?! – спросил Штирлиц. – А еще через три километра будет асиенда сеньора дона Валера, Ганса-Фердинанда Валера... А потом мы въедем в Анды, будем их резать насквозь, сорок миль, пока не упремся в чилийскую границу... Оттуда шестьдесят миль до Пуэрто-Монта – самого красивого рыбного рынка, зарядите свою сексуальную мощь мясом морских ежей, рапанами в два кулака величиной и устрицами, которых в Европе никто никогда не видывал! Впрочем, можно проехать пять миль, отогнать автобус в лес, а самим пойти по тропе в горы, через двое суток остановимся перед воротами, над которыми укреплен портрет великого фюрера Адольфа Гитлера, это колония «Дигнидад», никто в Штатах не верит, что там обосновались люди СС, а я...
– Кто такие «люди СС»? – спросил аптекарь.
– Уф, – вздохнул Штирлиц, – до чего же темные вы люди, прямо спасу нет.
Всего просчитать невозможно, сказал он себе, не мог же я всерьез рассчитывать на то, что среди туристов появится какой-нибудь журналист или ветеран, вроде Пола, который сидел в лагерях Гиммлера... Никогда нельзя рассчитывать на везение; американцы верно говорят: оптимальный подсчет должен исходить из концепции «фифти – фифти»... А из чего ты исходил, когда рассчитывал полет Клаудии в Буэнос-Айрес, спросил он себя. Этот вопрос был ужасным, как пощечина. А что я мог поделать, ответил он себе вопросом, стыдясь его; ему даже показалось, что он произнес его вслух; поступать надо, исходя только из того, чего ты не имел права делать; если каждый научится следовать такому жизненному принципу, горя будет меньше. Вздор, возразил он себе. Война продолжается, она не кончена, а лишь обрела иные формы, в чем-то, быть может, более страшные, потому что началась борьба за корродирование идей, за подмену сущности скорректированными суррогатами былой правды, страшный процесс предательства прошлого... В войне не бывает нейтралов. Нейтрализм – фикция. Третьей силой пользуются те, которые противостоят друг другу. Клаудиа никогда не была нейтральной, она еще в тридцать седьмом слышала, как я говорил на другом языке, очень похожем на португальский, а все испанцы убеждены, что русский и португальский очень похожи, особенно в интонациях...
...Когда Штирлиц в таверне Фрица Крабба заговорил по-немецки, именно так, как говорили в американских фильмах про войну, и Фриц отвечал ему, с радостью внимая командирскому голосу сеньора Макса, настоящий берлинец, что ни говори, хозяева страны, середина рейха, лица американцев изменились, они как-то притихли, заново присматриваясь к окружающему...
Всю дорогу до Пуэрто-Монта Штирлиц отвечал на вопросы; их было множество; тот, что был похож на японца, записывал что-то в телефонную книжку; Штирлиц смог прочитать тисненые золотые буквы: «Налоговое управление, Нью-Йорк».
Звали его Джеймс Мацумото, он действительно служил агентом налогового управления; однако его Штирлиц ни о чем не попросил; в Пуэрто-Монте передал конверт молоденькому парнишке, морячку, в порту:
– Браток, я ухожу на Огненную Землю, не успел бросить весточку подружке, опусти в ящик, сделай милость, а?
В конверте была вырезка из газеты с рекламой летных школ: «Научитесь водить самолет – и вы обретете счастье!» И ничего больше, только буква «М». Адрес простой: «Твэнти сенчури Фокс», Голливуд, США. Так же прост обратный адрес: «Синема инкорпорэйтед».
Если за эти месяцы ничего не изменилось, письмо будет у Спарка в тот же день, как придет на студию.
...Через семь дней Штирлиц высадился со шхуны «Амиго» в Пунта-Аренас. Возле асиенды «Наталия» перешел границу, здесь ее никто не охранял.
Через двенадцать дней он позвонил в дверь квартиры сенатора Оссорио.
Тот, как только взглянул в глазок, сразу же понял: Брунн, друг той чудесной женщины, которую убили.

Позиция (Нью-Йорк, сорок седьмой)

Перед утренним заседанием Совета Безопасности Громыко увиделся с английским коллегой лордом Галифаксом за кофе; представители великих стран достаточно часто практиковали такие встречи, чтобы договориться о тактике предстоящей дискуссии: несмотря на возникшие разногласия, представители «большой тройки» должны стараться соблюдать какие-то рамки общности ; в единении боевых союзников человечество по-прежнему видит гарантию будущего, нельзя травмировать людей, это безжалостно.
Громыко внимательно выслушал доводы лорда Галифакса, высказанные, понятно, в общей форме: «Я понял вашу позицию, милорд»; в свою очередь, Галифакс поинтересовался, на каком языке будет выступать чрезвычайный посол и полномочный министр; то, как он произносил этот титул молодого русского дипломата («тридцать девять лет не возраст для политика»), доставляло ему видимое удовольствие; форма – великий организатор политики, приучает к взаимной корректности; Сталин поступил разумно, вернув мундиры своим финансовым чиновникам, горнякам и дипломатам; порою шаг в прошлое оказывается на самом деле большим подспорьем для будущего; когда Литвинов стоял в своем мятом пиджаке рядом с послами Европы, одетыми во фраки, шитые золотом, чувствовалась известная дискомфортность. – Было бы лучше, если этот вопрос, – повторил лорд Галифакс, – ваше превосходительство изложили на английском языке. У вас прекрасный, настоящий английский – в отличие от наших младших братьев; признаться, я с трудом понимаю американцев, такое небрежение к грамматике... Обещаю вам, господин чрезвычайный посол и полномочный министр, найти в своем ответе формулировки, которые будут содействовать общей надежде на возможность продолжения дискуссии о вооружениях; видимо, я остановлюсь на вопросе целесообразности более глубокого исследования разности наших точек зрения...
С французами было легче: и радикал Мендес-Франс, просидевший в гитлеровском концлагере все годы войны, и Пароди, и Бидо, политик старой школы, значительно более правый, чем Мендес, не могли не соотносить свою линию с позицией де Голля, – тот относился к русским с нескрываемым респектом: «Без них победа над нацизмом была невозможна; жертвенность народа делает ему честь; Россия – традиционный – особенно в потенции – союзник Франции».
Поэтому, заняв свое место за столом и пододвинув микрофон, Громыко уже мог – в какой-то мере – предвидеть то, как будут разворачиваться прения; говорил, как и рекомендовал лорд Галифакс, по-английски:
– Думаю, что мы все согласимся с тем, что созданная Советом Безопасности Комиссия по обычному вооружению еще не сделала заметного прогресса в своей работе. В комиссии подверглись обсуждению два предварительных плана: Соединенных Штатов Америки и Советского Союза. В советском плане содержится должная увязка вопроса о всеобщем сокращении вооружений и вооруженных сил с задачей запрещения атомного и других видов оружия массового уничтожения. Собственно, увязка этих двух задач представляет собой основное отличие советских предложений от американского плана, в котором вообще отсутствует какая бы то ни была увязка вопроса о всеобщем сокращении вооружений с вопросом о запрещении атомного оружия.
В советском плане предусматривается установление общих принципов сокращения вооружений и вооруженных сил и определение минимальных потребностей для каждого государства по всем видам вооружений и вооруженных сил, с учетом запрещения атомного оружия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77