Сейчас бы зеленого сюда, он бы живо растолковал что к чему. Сергей задрал голову вверх, к потолку. И ему показалось, что из сырой черноты высунулись два мутных глаза на стебельках, поглядели на него рассеянно и скрылись.
– Вы не волнуйтесь, любезнейший, – прогнусавило в ушах, – наши люди сделают все наилучшим образом!
Сергей заволновался, заерзал. Но никакого зеленого в камере не было, ему просто померещилось. Он повернул голову влево. И вздрогнул. Жирный обманщик Григорий крался к нему со сверкающим во тьме коловоротом в руках. Оставалось совсем немного – обрюзгший «дохтур» уже плотоядно облизывался.
Сергей замер. Перехватило горло. Сердце остановилось.
Но в это время дед Кулеха ловко вытянул свою хилую босую ножку – и «дохтур» Григорий со страшной силой навернулся. Коловорот полетел из рук на пол, звякнул,застыл.
– А-а-а-а!!! – завизжал упавший и тут же принялся оправдываться: – Это просто необходимо! Маленькая трепанация черепа, совсем малюсенькая!!! Пациенту требуется немедленное вскрытие!!!
– Я вот те щя самому в башке дырку просверлю! – пообещал «дохтуру» один из пролетариев.
– Нет уж, тут нельзя откладывать! Промедление смерти подобно! – сказал другой.
Он встал, вразвалку, блатной походочкой, глубоко запихнув лапы в карманы, подошел к жирному Григорию и врезал ему ногой в бок, потом еще раз. «Дохтур», понимая, что с ним не шутят, помалкивал, только сопел. Встал и другой пролетарий, стал помогать приятелю. Они били лженищего сосредоточенно, мастеровито. Но никто не вступался. Даже сердобольной дед Кулеха покряхтывал, кашлял, вздыхал натужно, но молчал.
Теперь Сергей окончательно убедился, что никакие это не пролетарии, а самые обычные блатари, и что бьют они жирного Григория не из чувства справедливости, защищая его, а просто ради собственного удовольствия.
– Добавь-ка ему слева! – советовал один.
– Щя! – соглашался другой. И его башмак утопал в жирной и дряблой щеке.
Рук из карманов они не вынимали. И вообще, казалось, что эта парочка просто танцует над поверженным, столь грационозны и ритмичны были ее движения.
– Хвати-и-ит!!! – выкрикнул Сергей.
Стекло, отделяющее от мира, становилось все толще. Но это не меняло дела, не отгораживало его ни на капельку, лишь затуманивало мозг, лишало рассудок ясности.
– Чего это вдруг – хватит? – миролюбиво спросил один из блатарей. – Мы ж тока во вкус входим! Мы ж сами дохтура, а ентот жирдяй – наш пациент! Все для его тока пользы! А слабонервных просим выйти из помещения!
Последнее предложение прозвучало издевкой – куда выйдешь из камеры! Сергей заскрипел невыбитыми зубами. И тут на него снова навалилась боль. Болело все тело, сверху до низу, и с низу доверху. Приходилось терпеть, тут аспирину и компрессов не предложат.
– Вот так пациенту, вот так! – приговаривал один.
– И эдак тоже! – добавлял второй.
Жирный пациент помалкивал, вращал глазищами и прямо на виду превращался из «дохтура» Григория в прежнего угрюмого и хмурого отца Григорио. Да и с блатарями-пролетариями происходило нечто странное. Они менялись на глазах – один все уменьшался в размерах, другой напротив, рос, тянулся головой к потолку.
Это бред, подумалось Сергею, это все видится в бреду! Такого не может быть на самом деле, отшибли, сволочи, мозги! Ему вспомнилась почему-то родная московская подземка – весь этот город под городом, мир под миром, прибежище воров, убийц, проститок, извращенцев, алкашей, безумцев... И его потянуло туда, повлекло, ах, если оказаться снова там, в родном подземелье. Хотя и бывал-то за последние два года всего несколько раз в этом «родимом» подземелье, а все ж тянуло почему-то. Да, тянуло! Сергей вдруг поймал себя на том, что про подземку, населенную ублюдками, он вспомнил случайно, потому и потянуло. С таким же успехом он мог вспомнить и сумашедший дом отца Григория, и пирамиду тольтеков под ужасающей статуей полуживого, дышащего и извергающего фонтаны крови Кецалькоатля, и шалаш дикаря, и подвалы Гардиза, и пыточное кресло, и даже невидимую паутину Колодца Смерти, невидимую в ослепительно сияющем бесконечном пространстве... Все казалось родным, близким – не раздумывая, он перенесся бы в любое из этих мест, все лучше, все чище! Да, везде была надежда, везде было лучше! Он готов был бежать куда угодно, лишь бы бежать! Но бутылки-генератора с сатанинским зельем у него под руками не было, как сбежишь?! Да и где она теперь, эта бутыль с этикеткой ядреного пойла «солнцедара»?! Может, и нигде? Может, раскололась при падении с унитаза? Или же утонула в зловонном красном болоте? А может, ее и вообще не было, может, все пригрезилось?! Нет, ему не дано никуда сбежать! Он не сможет этого сделать... Сергей вдруг почувствовал, что то новое, проникшее в него во время допроса, творимого товарищем Генрихом, все больше и больше подчиняет его себе. Да, он уже не хотел никуда бежать. Он не имел права сбегать! Он должен был остаться здесь до конца, до самого распоследнего конца, все вынести, все вытерпеть! Только это очистит его от всей скверны, налипшей за последние месяцы и за всю предыдущую жизнь, от той липкой мерзостной грязи, той дряни, которой буквально пропитан этот мир, из которой сотворен не только лишь гнусный и подлый зеленый наставничек, но и все эти омерзительные Григории, белые и черные, гинги, шаманы, инквизиторы, палачи-любители и палачи-профессионалы, стражи-каратели и жрецы-исполнители... Он останется среди них. Но их грязь, их мерзость и подлость не прилипнут к нему, нет! Пускай он сам подлец, пускай подонок, сволочь, жлоб, негодяй, трус жалкий, гнусный бабник, скотина, недоумок, мерзавец, поганец, гад! Пускай вся жизнь его была сплошной грязью, целым водопадом грязи и гнуси, пускай! Пускай он вытирал ноги о других, и другие вытирали ноги об него, пускай! Пускай он распространял вокруг себя зловоние, смрад, пускай место его в выгребной яме! Но теперь все не так, теперь все иначе! И он больше не позволит упасть на свое очищенное страданиями тело даже капельке грязи! Нет, не позволит! Они смогут убить его, и убьют! Но они не испачкают его своей грязью, нет!
– Ты бредишь, что ль, паря? – поинтересовался дед Кулеха.
– Брежу, – покорно ответил Сергей.
Избиваемый Григорио-Григорий превратился в мешок с перемолотыми костями. Но все молчал, кусал губы и молчал. Блатари не останавливались. Они неузнаваемо изменились... Нет! Почему неузнаваемо?! Сергей вгляделся – точно, один стал совсем маленьким, чуть не карликом! Второй вытянулся под потолок, несмотря на то, что колени его были согнуты, да и спина больше походила на дугу.
– Остановитесь же! – закричал Сергей, превозмогая боль.
Низенький хмырь-блатарь сверкнул неожиданно золотой фиксой из гнилозубого рта, ухмыльнулся.
– Щя, падла, остановимся! – прохрипел он. – Вот добъем паскудину, остановимся, передохнем малость, и за тебя, сучару, примемся!
– А что делать прикажете, почтенный? – протянул уныло длинный хмырь. – Надо. Понимаете, надо!
Его выпученные глазища вдруг выпучились еще больше, вытянулись из глазниц на длинных морщинистых зеленых стеблях, стали совсем мутными, бессмысленными. С носа упала на пол зеленая капля... но не скатилась в пыльный шарик, а сама подползла к ноге длинного и влилась в нее.
– Зеленый?! – удивился Сергей. – Инопланетянин?!
– Вечно вы все путаете, – обреченно выдохнул длинный. И его унылый нос-сосиска совсем обвис. Губа отвисла, потекли желтые слюни. – Ваш куратор уже давным-давно сдал ваше дело в архив. Да вы не беспокойтесь, там все в порядке – дело закончено. А последнюю точку исполнители поставят, не переживайте.
– Ага, тока я ему, падле, допрежь рыло-то еще начищу! – пригрозил хмырь-карлик. – Он у меня всю нервную систему, сука, на ... себе намотал, всей жилы повытягивал!
Длинный хмырь долго глядел на карлика. Даже остановился, перестал мутузить псевдонищего Григория-Григорио. А потом плаксиво изрек:
– А чего с ним связываться, чего труп-то пинать?! Ну его к лешему. Это ж отражение!
– Чаво?!
– Да ничаво! Отражение это! Не человек, не гуманоид и вообще ничто, пузырь мыльный, паучок в паутинке!
– Эй, кончай бредить! – заорал дед Кулеха прямо на ухо Сергею. – Ты чего, паря?! Кончай!!!
Сергей отшатнулся.
– Сами вы отражения! – закричал он. – Это вас нет! А я есть! И мир мой есть!И Вселенная моя есть!
Он вскочил на ноги, прыгнул на длинного, ухватил его за нос-сосиску, ухватил цепко, всей рукой, и так долбанул головой о каменную стену, что хмырь охнул и прикрыл свои мутные красные глазки.
– Убивають!!! Убивають!!! – Хмырь-карлик орал так, будто был исполином.
Сергей повернулся к нему. Перед глазами сверкнуло длинное хищно изогнутое лезвие финкаря. Еле увернулся. Карлик взмах– нул второй раз, ощерился. Но теперь он имел дело уже не с прежним Сергеем, а с совсем другим, с новым. И этот новый Сергей, не отпрыгнул, не дернулся, не упал... Он перехватил хищное лезвие голой рукой, сжал пальцы, рванул на себя – и нож вылетел из лапы хмыря.
– Не-е-ет!!! – завизжал хмырь.
– Да! – твердо произнес Сергей.
Первым ударом он перебил напрочь торчащую из-под майки хмыря ключицу, вторым – сломал хребет. Ногой отшвырнул к стене' трепещущее тело. Для пущей надежности с маху раздробил каблуком переносицу длинному хмырю. И только тогда вернулся к стене, тяжело привалился к ней, затрясся в нервной трясучке.
– Нехорошо, – мрачно пробурчал дед Кулеха, – так христиане разве ж поступают? Нехорошо! Душегуб ты!
Сергей никак не мог отдышаться. И все же он обнял деда, прижал к себе.
– Не душегуб я, дедушка, не душегуб, – прошептал на ухо, тяжело сопя, – нету в этих тварях души! И не было никогда! Это не люди! И даже не глина, в которую еще хоть что-то можно вдохнуть. Это гинги! Бездушные твари! Отражения! Призраки! Они вообще не из нашего мира! Они из чужой... нет, они из Чуждой Вселенной, они из Преисподней, дед ты мой Кулеха! Не жалей их!
Останки длинного и карлика шипели, скручивались, свертывались, пузырились и исчезали. Инквизитор, он же «дохтур», лежал мешком и не шевелился.
– Бредишь ты, паря! – тяжело вздохнул старик. – Все времечко бредишь! Нельзя ведь так-то!
Сергей подтянул колени к животу. Прикрыл глаза. Стекло, отделявшее его от мира, пропало. Его уже давно не было. Но мир от этого не менялся.
– Ну, – проговорил он медленно, – кто там у нас на очереди? Или со всеми разобрались?!
– Примолкни ты, не накликай нечистую! – испугался дед.
Но два других нищих, до того лежавшие молчком, притворявшиеся спящими, встали. И одним движением, будто братья-близнецы, откинули грубые черные накидки.
– Ах, вот как?! – изумился Сергей.
Перед ним стояли дикарь и клювастый. Каким образом они могли оказаться вместе, в этой смрадной камере, было уму не– постижимо. Видать, и впрямь не врал зеленый – все миры в Пространстве перекрестные, с любым из обитателей миров этих можно встретиться в любом месте, там, где перекресточек вдруг образуется.
– Чего надо? – грубо спросил Сергей.
Клювастый ощерился и вытянул вперед когтистые страшные лапы. Дикарь вытащил из-за спины дубину. И слаженно, будто та самая четверка интернационалистов, они бросились на жертву. Но они не знали одного – никакой жертвы не было!
Два тонких пальца погрузились глубоко в глаза, в череп дикаря. Хрустнул и разлетелся на две половины жуткий клюв.
– Матерь Божья! – изумленно выдохнул дед Кулеха. И перекрестил нечистую силу.
Шаман с палачом, не дождавшись следующих ударов от своей несостоявшейся жертвы, начали растворяться в воздухе. Да, эта нечистая сила боялась Креста.
– Куда?!
Сергей вытянул руку, ухватил дикаря за ожерелье, за связку бус-амулетов. Рванул. Дикарь с клювастым исчезли. Сергей стоял посреди камеры и сжимал в руке красный дорогой галстук с красивой заколкой. Из заколки торчал зуб.
– Что это? – Сергей выронил галстук, заколка треснула, зуб выкатился, застыл в грязи.
Сергей подобрал его – да, это был именно тот зуб, его! Он хотел было поднести зуб ко рту, приладить к десне, хотя бы попробовать... но дед Кулеха махнул рукой, остановил.
– Брось, паря, – проговорил он с нажимом, – прошлое разви ж возвернешь? Нет, не воротишь!
Сергей кинул зуб в пыль. Отвернулся.
– И все-таки ты бредишь, милай! – заверил дед Кулеха. И приложил руку ко лбу Сергея.
Именно в этот момент тот вдруг почувствовал, что и еще одно какое-то странное и толстенное стекло, стоящее перед его глазами, рассыпалось, разлетелось на мельчайшие кусочки. Будто лопнула какая-то преграда!
И все разом изменилось.
Сергей даже ударился затылком о стену. Камера, прежде почти пустынная, тихая, была забита до отказу всевозможным людом. Везде сидели, лежали, стояли мужчины, женщины, дети, старики – один на одном, одна на другой, тесно, вплотную, будто сельди в бочке. Камера была наполнена стонами, сипом, хрипом, гулом, ужасающими запахами. Это было воистину страшно! Десятки избитых, измученных, голодных, обескровленных людей не могли ни присесть толком, ни прилечь. Они задыхались, теряли сознание, тянулись куда-то вверх, но падали... и не могли упасть. Казалось, это одно, тысячерукое, тысяченогое, тысячеголовое изможденное, покрытое синяками, ранами кровоточащими, ссадинами и нарывами тело – тело непонятного многоликого существа, именуемого народ.
– Прочухался! – просипело в ухо голосом деда Кулехи.
Сергей хотел ответить. Но раздался скрип открываемых дверей и пьяный крик:
– Сто голов! Выходь!!!
Сергей еще не понимал, что происходит. Он пытался приподняться. Не получалось. Из камеры прикладами выгнали в коридор почти половину. Стало свободнее. Немного воздуха проникло из-за дверей – и это было как глоток чистого кислорода, у Сергея даже голова закружилась от такого обилия воздуха.
– Стрелять повели, – грустно подытожил дед Кулеха.
– Но за что?! – встрепенулся Сергей.
– Как его – за что? Заложники!
Сергей прикрыл глаза. Как наяву перед его мысленным взором встал листок с квадратиками. И теперь Сергей четко увидал – в последнем была заключена словно в плоской клетке именно его фамилия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38