Но разглядеть все получше не дали – грубая рука ухватила его под локоть, в спину толкнули.
– Нет, пускай он оденется! – проговорил сиропный голос.
Сергею набросили на плечи куртку, навесили через плечо сумку. И опять толкнули. Но не к входной двери толкнули, а к кухне.
– Не задерживайте, молодой человек, не задерживайте!
После третьего толчка он вышиб телом дверь, полетел на стол, но сумел притормозить, застыл у подоконника, обернувшись лицом к обидчикам.
– Вы, разумеется, догадываетесь, в чем вас обвиняют? – спросил обладатель приторного голоса.
Сергей рассмотрел его. Это был человек среднего роста, весь затянутый в черную кожу: и куртка у него была кожаная, и сапоги, и портупея с двумя висящими на ней кобурами, и фуражка, и даже штаны. Над крохотным пенсне торчали клочковатые вздернутые брови, нос был широк и крут, губы извивисты, казалось, ироническая улыбочка навечно поселилась на них, черные усики, черная бородка клинышком довершали портрет «тени».
За черным стояли какие-то помятые одутловатые личности – небритые, явно похмельные, мутноглазые. Одеты они были по-разному, но очень небрежно, если не сказать более. Сергей невольно взглянул вниз, на линолиум – он был весь затоптан и заплеван семечной шелухой, видно, гости гостевали тут давненько. В углу, возле перекособоченной колонки, пирамидой стояли четыре винтовки. Это было что-то новое.
Сергей раскрыл было рот. Но не успел ничего сказать.
– Не волнуйтесь, юноша, – мягко пропел черный, – мы вас сейчас расстреляем. Прямо тут!
– Кокнем, стало быть, – растолковал подробнее один из мутноглазых.
Сергей понял – гости не шутят.
– А на каком, собственно, основании?! – попробовал возмутиться он.
Черный ехидно засмеялся ему в лицо – усы встопорщились, губы расползлись чуть не до ушей, из-за белесых стекол высверкнули желтыми огоньками черные умные глаза.
– Заявление делали? В милиции?
– Какое еще заявление? – не сообразил Сергей.
– А по поводу убиенного вами, там, у сугроба?!
– Ну делал.
– Вот вам и основание! А вот документ! – черный достал из кобуры свернутую вчетверо бумагу, протянул. – Читайте, читайте, юноша, все по закону!
Сергей дрожащими пальцами развернул листок. На том было выведено лиловыми чернилами: «На основании заявления обвиняемого, показаний свидетелей и с санкции прокурора обвиняемого следует расстрелять не позднее, чем через четыре минуты после оглашения данного приговора. Члены следственного комитета. Подписи.» Ниже стояла круглая неразборчивая печать. Сергей сумел прочитать только «минбытхоз», все остальное было смазано.
– Это липа! – заявил он.
– Какая же это липа! – искренне удивился черный. – Глядите, с водяными знаками!
На бумажке и впрямь были водяные знаки – просвечивал знакомый профиль. Но Сергея и это не убедило.
– А чего с ним говорить! – процедил один из мутноглазых. И взял из пирамиды винтовку. Другие последовали его примеру.
– Погодите, товарищи, – остановил их черный. – Стрелять только по моей команде! Законность должна быть во всем!
Сергей поверил – сейчас его расстреляют. Прямо здесь! Три минуты прошло. Осталась минута. Мутноглазые поднимали стволы винтовок, плевали шелуху на пол. Проснулся висящий на стене приемничек-репродуктор. И объявил хрипато:
– Но от тайги до британских морей
Красная армия всех сильней...
И спекся. Заглох.
Черный поглядел на Сергея как-то отечески, любя. Потом скосил глаз назад и проинструктировал:
– Как взмахну платочком, так и палите!
– Не боись, не промажем, – заверили его мутноглазые хором.
Винтовочные дула смотрели в лицо Сергею. Оставались секунды.
– Стойте! – жалобно попросил он, цепляясь пальцами в подоконник. – Стойте!
– Чего еще, юноша? – полюбопытствовал черный. И принялся протирать вынутой из кармана красной тряпочкой свои очочки.
– Последнее желание!
– Вот как?! – черный удивился, брови поползли вверх по морщинистому лбу.
– Мировым паразитам последних желаниев не дается, – зло выговорил крайний мутноглазый. – Мировых паразитов давят как клопов, на месте!
– Пора кончать! – брякнул средний.
– Ну почему же, – показал свою власть черный. – Давайте послушаем. Чего же, интересно, вы желаете, юноша, папироску, рюмочку водки и ложечку икорки, женщину?
Сергей надулся и выпалил:
– Я желаю в уборную!
– Чего?!
– Он говорит, в сортир хочет! – пояснил крайний.
Черный отмахнулся, наморщился.
– Странное у вас какое-то желание, – проговорил он в нос. – Я еще понимаю, если б, извиняюсь за выражение, сортир, стоял где-то на улице! Но как вы собираетесь бежать из этого, пардон, сортира?!
– Я не собираюсь бежать, – ответил Сергей, – брюхо чего-то скрутило. Боюсь, как бы конфузия не вышла – пальнете и...
– Как это все по-мещански, как по-расейски! – еще сильнее сморщился черный. – Брюхо! Дикость! Отсталость! Нет! Нет!! Тысячи раз я убеждал товарищей – рано, рано мы взялись за это дело! Совсем рано – народец не готов, народец убог, сир, дик, темен!!! Ему идеалы, а он – брюхо, понимаете ли!
– Шлепнуть, контру, и весь разговор! – присоветовал мутноглазый справа. – Или я его щас штыком продырявлю!
– Пулей сподручней, – покачал головой левый.
Черный коротко махнул рукой.
– Идите, идите, юноша! И постарайтесь нас не задерживать! – он достал из кармана часы-луковку на цепочке, щелкнул крышечкой. Потом горестно вздохнул: – Как трудно сохранять чистые руки среди всей этой грязи, дряни и швали!
Сергей зашел в туалет, прикрыл дверь. Судя по всему, палачи не боялись, что он убежит. Скрипнула молния на сумке. И бутылка выплыла наружу. Это было последним средством! Но... Одно «но» – Ира! Он уже дернулся– не оставлять же ее с этими убийцами, с этими подонками! Но потом спохватился – ведь это они, именно ОНИ! Те, о ком говорил зеленый! И пришли Они за Ним! Больше им никто не нужен!
Он сорвал пробку. И начал пить.
Первые глотки давались с трудом. Организм отвергал бормотень. Но потом пошло лучше. И все же, когда бутыль опустела, у Сергея глаза вылезали на лоб. Он весь вспотел, сбросил куртку прямо на унитаз. В голову шарахнуло, да еще как шарахнуло – он чуть не выронил бутылки. Все завертелось, закрутилось вокруг. Явилось огромное плотоядно ухмыляющееся лицо бородатого шамана. Шаман это хитро щурил глаза и все заглядывал Сергею чуть ли не в душу. Потом он вдруг прокартавил: «моодцом, батенька, моодцом! на пгавильном пути, товагищ!» И пропал. Сергей почувствовал, что вот-вот грохнется – никогда он еще не косел так с одной-то бутыли.
– Чегой-то он там прозаседался, – тревожно прозвучало извне. – Может, в дыру ускользнул?
– Ниче, – ответили бодрее, – я его из дыры етой штыком выковыряю! Не усклизнет, убивец!
Сергей вскинул бутыль вверх – она уже была полна. И присосался. Совсем неразборчиво до него донесся сиропный голос:
– Большое дело, товарищи, в перчатках не делают! Надо вынимать приговоренного.
– Ето верно, – заметил один из мутноглазых, – я сразу скумекал, что ен там по большому делу засел. А что перчаток на ем не было, его точно видал, врать не буду!
И они принялись колотить в дверь.
Сергею показалось, что он сейчас лопнет. Но именно в этот миг голова стала светлеть. Он глотнул еще трижды... и отвел бутыль-генератор, поставил на крышку унитаза.
– Отворяй, зараза!
– Да-с, юноша, ваше последнее желание что-то затянулось!
– На штыки брать надо!!!
Бутыль-генератор вспыхнула, рассыпая мириады искр, хрустальные соты высветили иные миры, притягивая к себе, маня.
– Выходь, сучара золотопогонная!
– Сейчас, – откликнулся Сергей, – только штаны подтяну!
Сияние залило весь туалет, стены пропали, пол ушел вниз, потолок умчался под облака. Сергей приготовился к неожиданному – вот сейчас высунется лапа, или вопьется в мясо гарпун, или захлестнет цепями... Но ничего такого не произошло.
– Не сработала! – прошипел он и приготовился смачно выругаться.
Но в это время из мрачной сердцевины бутыли-генератора выпучилась тяжелая маслянистая струя, медленно потекла вниз, ударило в нос страшным бормотушным запахом, и не запахом даже, а кошмарной вонью. Струя падала далеко, туда, куда провалился кафельный пол... и оттуда, оттуда поднималось вверх целое море маслянистой жижи, бурлило, вздымалось, ползло. Сергей забрался с ногами на унитаз, на крышку, спихнул бутыль в жижу.
– Надо стрелять! – пропел черный за дверью.
– Стрельнем! – отозвался один из мутноглазых.
Пуля пробила дверь, потом бачок – и из бачка ударила еще одна струя, не менее вонючая и маслянистая. Черная жижа добралась до коленей Сергея, до груди, коснулась подбородка. Он подпрыгнул, пытаясь ухватиться за лампочку.Но сорвался, соскользнул с крышки, ушел с головой в бормотушную жидкость, начал захлебываться, рваться вверх... но чем сильнее он бился, тем сильнее его засасывало в беспросветную жуткую пучину, тем больше жижи проникало в легкие и тем меньше оставалось надежды.
Обезумев от страха, от удушия, от ощущения приближающейся смерти, он рвал на себе рубаху, засовывал пальцы в рот, оттягивал нижнюю челюсть, будто это она мешала вздохнуть, царапал ногтями лицо... кричал, кричал, кричал! Но ни звука не вырывалось из его горла.

Наваждение последнее

Сколь, веревочка, ни вейся,
А совьешься ты в петлю!
Вл. Высоцкий

Дед Кулеха не спал восьмые сутки кряду. Изнемог, изболелся вконец сердцем, намучился... но умирать ему не хотелось. Другой бы в кромешной тьме, зловонной мокряди, смраде давно бы сбился со счету, потерял бы временную нить и сам потерялся. Но дед Кулеха упорно считал часы и минутки, отмеривал срок. Хотя какой там срок! Срока никто не определял. Одно было ясно – расстреливать приводили по ночам. Вот уже восемь партий на тот свет спровадили. А стало быть прошло восемь суток.
Позапрошлой ночью из дыры выполз мертвец. Долго мычал, тянул трясущиеся руки, силился сказать чего-то. Дед Кулеха хотел его распросить. Да мертвец-то помер и взаправду, отмучился – слишком много сил, видать, потратил, чтоб выползти из страшной дыры. Мертвому лучше с мертвыми – дед Кулеха спихнул тело вниз.
Ему бы и самому там лежать. Но восемь суток назад исхитрился, прополз в темнотище под ногами у пьяных палачей, забился в нишу на втором ярусе да замер там, будто куль с овсом. Партия была большая, человек в шестьдесят, стреляли долго, утомились, прочухались, а беглеца-то так и не хватились. Дед Кулеха, матерщинник и безбожник, уверовал в Силы Небесные в единочасье, взмолил Бога, чтоб не дал Тот ему погибнуть теперь, после чудесного спасения!
Каждый раз, когда сверху доносились глухие шаги, а потом и пьяная ругань, стоны, мольбы, злобное покрикивание, у деда Кулехи сердце превращалось в загнанного, затравленного сворой борзых зайчонка. Трясущиеся губы нашептывали полузабытые слова молитв, немели. И до того было страшно, что обмирал дед Кулеха, терял чувство верха и низа и казалось ему, что висит он на тонюсенькой ниточке подвешенный, висит над такой пропастью, в которую и заглянуть-то боязно. А потом... потом гремели выстрелы, жутко орали недобитые, визжали раненные, матерились стрелки, добивая тех, кого пуля не брала, рукоятями своих наганов да маузеров. И все это время дед Кулеха падал в пропасть – падал и не мог достичь дна! Ужас падения застил все, и не было муки сравнимой с этим падением.
Палачи уходили протрезвевшие. А иногда и добавляли прямо тут, в подвале. Никогда не закусывали. Дед Кулеха тянул воздух ноздрями и думал гнусную думу: ежели помирать, так за хороший глоток самогонки! И хотелось ему бежать к ним, пасть на колени, взмолить... Но знал, знал дед Кулеха – пришить-то пришьют, а вот глоточка, каты, ни за что не дадут сделать, ух, жлобы поганые! И он не высовывался. Лишь принимался молиться усерднее, сам выдумывал молитвы – и до того страстен был и горяч, что не могло его жгучее, переполненное болью слово не дойти до Господа Бога.
А молил он об одном – чтоб послал ему Господь любую замену, чтоб отвел он от него этот проклятущий и вездесущий карающий меч. Конечно, лучше если б так ослобонил... ну, а нет, так что ж теперь получается: вроде бы он, Кулеха, самый плохой человек на белом Божьем свете, нет, что ли, его грешнее, подлее, ненужнее?! Ведь есть же! Есть наверняка, точно, есть!
День в подземелье был не менее мрачным, чем ночь. Но дед Кулеха знал – это день. И отсыпался! Ночами он о сне не мог даже помыслить, ночами зуб не попадал на зуб. Спал он тяжко, мучимый кошмарами, стонал, вскрикивал, ерзал, потел. А потом просыпался и начинал бить башкой в земляную стену.
– Господи, Иисусе Христе, отведи беду от раба Твоего, – вопил он в голос, ничего не соображая спросонья,– не дай погибнуть от руки врагов Твоих, прислужников сатаны! Обереги и защити! Прикрой дланью твоей! Господи!!! Неужто нету у Тебя грешника грешнее?! За что послал испытание лютое рабу Твоему? Пошли замену, Господи-и-и!!!
Бог был глух к мольбам старика. У Него, небось, своих забот хватало. А может, и не считал Он нужным отводить беду от старого матерщинника и богохульника, от пьяницы и бродяжки. Неисповедимы пути Господний!
Полбуханки черняги и шмат сала, уворованный из заготконторы, дед Кулеха съел в первые три дня. Поначалу он экономил, хотел растянуть... не получилось. Зато потом голод сам пропал. Курить хотелось, это да. А вот есть – нисколечко. Пил старик из лужицы – в нише была ямка, вот в ней и скапливалась водица. Пил дед Кулеха, а на губах у него стоял привкус крови, будто прямо из страшной дыры хлебал.
Раз пять он подползал к ступенькам, ведущим наверх. Прислушивался, выжидал. Что-то ему нашептывало, дескать, беги скорее, дед Кулеха, спасайся, вот он выход! Но старик знал, никуда не убежишь – лестница вела в полуподвальные погреба, где раньше хранилось что-то съестное в неимоверных количествах, а ныне содержались заложники и прочая контра. С двух сторон длиннющего коридора стояли два охранника с винтовками. Крохотные окошки – все сплошь зарешечены. Да и какие там окошки – руку не просунуть! А потом еще наверх, и еще. А там вообще страсть, начальник на начальнике, и каждый с револьвером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38