Упираясь локтями в колени, он прятал сигарету в ладонях, словно находился на ветру, а не в комнате. Вид у него был утомленный.
Мари включила утюг, принесла из кухни белье и разложила на столе.
— Тебе тоже не спится? — спросил он так тихо, будто не хотел, чтоб она услышала.
Мари не ответила, придвинула к себе стул и села. Немного помолчав, она проговорила:
— Ревет...
Он поднял голову:
— Что ты сказала?
— Ничего...
Он привстал.
— Где пепельница?
— На окне, я сейчас принесу.
— Не надо.
Он прошел к окну, затушил сигарету, а затем взял в руки пепельницу — большую белую ракушку, и стал ее разглядывать.
Разглядывал он ее долго, а затем вдруг перевернул, высыпав окурок и пепел на пол. Он поднес ракушку к уху и прислушался.
Лицо его постепенно изменилось, в уголках губ мелькнуло что-то похожее на улыбку. Затем он положил ракушку на подоконник, подобрал окурок и аккуратно положил его обратно. Он был высокого роста, сухощавый и жилистый, а в трусах казался еще более высоким и крупным.
— Мито...
Нет, женщина не позвала его, а просто произнесла его имя вслух. Он это почувствовал и потому не обернулся к ней. Он продолжал смотреть в окно, но вряд ли что-нибудь видел.
— Я погашу свет,— сказала Мари.
— Не надо... ты же гладишь...
— Я и так вижу...
— Пусть пока будет... Потом погасишь.
Мари по-прежнему сидела на краешке стула, будто куда-то спешила и все не решалась уйти. Мито взял пепельницу, придвинул стул к кровати, выложил на него пепельницу, коробку сигарет, спички, прилег на кровать и закурил. Курил, не отнимая ракушки от уха.
— Оставь ракушку! — голос Мари прозвучал неожиданно строго.
— Ракушку?
— Да, оставь!
Мито окинул Мари внимательным, тяжелым взглядом и положил ракушку на стул.
— Почему?
Мари привстала. Теперь она подошла к окну и стала вглядываться в ночь.
— Потому что ты не слушаешь меня, потому что...
Голос ее задрожал.
— Мари!
Она долго не отзывалась, но затем вдруг обернулась резко:
— Чего тебе?
— Что с тобой?
Мито показалось, что он видит ее впервые.
— Что с тобой случилось, я спрашиваю?
У Мари изменилось лицо.
— А что со мной должно было случиться?
Она отбежала от окна, смочила палец кончиком языка и приложила палец к утюгу — горячий! Постелила на стол шерстяное одеяло, разложила простыню и начала гладить.
— Я сказала — оставь, потому что я все время одна. Ты пропадаешь целыми неделями. Приходишь, когда хочешь. Я же не животное? Не знаю... Вот и все.
Какой спокойный голос у нее, когда она гладит. Мито засмеялся.
— Как будто я где-то бываю! — Он закашлялся. Подавив кашель, затушил в пепельнице сигарету.— Убивает меня это курение...
— А ты не кури!
— «Не кури»,— передразнил он ее и снова улыбнулся,— «не кури»!
Мари улыбнулась:
— Да, а что?
— «Не кури»!
Мито положил руки под голову и выпятил грудь, кожа была гладкая и блестящая, словно утюг.
Мари украдкой взглянула на Мито и только на секунду остановила взгляд на его груди. Над правым соском синела татуировка: Жужуна, Ира, Лили... «Это грехи молодости»,— смеялся обычно Мито.
«Ведь он меня еще не знал тогда,— думала Мари.— Что тут такого?»
Она чувствовала, что если будет его ревновать, то станет смешной. Ведь не жена она ему? Она всего-навсего Жужуна, Ира и Лили — и больше никто.
Иногда ей хотелось ногтями соскрести эти имена, хотелось плакать, кричать... Хотелось... Хотелось... Очень хотелось.
Вдруг она представила и свое имя там, на груди Мито, выведенное синими буквами.
Она словно испарилась, исчезла, осталось только ее имя, вытравленное синей тушью.
— Завтра опять будет шторм,— сказал Мито.
— А почему ты завтра уходишь, ты ведь работал эту неделю?
— Теперь неизвестно, когда удастся отдохнуть,
— Ты просто не хочешь... если бы ты хотел...
— Чего это я не хочу?
— Отдыхать!
Мари говорила теперь громко, и даже от упреков этих Мито получал огромное удовольствие.
«Если б можно было упрятать ее голос в ракушку,— думал он,— всюду носил бы с собой». Хотя он и не напрягал слуха, голос Мари так же беспрепятственно проникал в его существо, как шум моря. «В самом деле, если б можно было этот голос носить с собой, положить бы себе в кабину, как раковину, и слушать»,
— Ах! — вдруг вскрикнула Мари.
— Что такое?
— Обожглась!
Мито рассмеялся; Мари тоже не удержала улыбки.
— И ничего-то я не умею... Все прикидываюсь, играю...
— Ты уже в который раз говоришь об этом. Во что ты играешь?
— В домовитую хозяйку...
— Что с тобой? — услышал Леван голос Элисо. Смех ее был явно вымученным.
Леван поднял голову и взглянул на Элисо.
— Со мной ничего. А в чем дело?
Леван перевел взгляд на Гиги. Мальчик удивленно смотрел на него.
— Встань,— сказала Элисо,— довольно тебе играть.
Последние слова она произнесла раздельно, в них
слышалось раздражение.
Леван встал.
— В самом деле, довольно, Гиги.
Мальчик торопливо кивнул ему головой.
Леван опустился в кожаное кресло. Кресло было глубокое, старинное.
Элисо вернулась к танцующим.
«Нет, так и впрямь не годится, подумают, что я просто строю из себя что-то!»
Ника о чем-то вполголоса разговаривал с Лолой. Лола смотрела в сторону. У нее было довольно серьезное выражение лица. Затем и они пошли танцевать. К Левану подошел Гоча. В руке он держал бутерброд.
— Чего киснешь? — спросил он Левана.
— Смотрю.— Леван показал рукой в сторону танцующих.
Гоча, пританцовывая и негромко напевая, удалился. Теперь к Левану подошла Лена.
— Потанцуем?
— Нет, к сожалению, я не танцую.
«Она мне кого-то напоминает. Но кого?» — думал Леван.
— А я очень люблю танцы.
— Я тоже, только когда смотрю на других.
— Довольно танцевать! — вдруг громко сказала Мзия и хлопнула в ладоши.— Довольно!
— Да будет тебе, Мзия! — девушкам явно хотелось танцевать.— Не мешай нам!
— А я говорю: довольно! — Магнитофон замолк.--» Давайте за стол!
— Я думала, что вы совсем другой,— сказала Лена,
— Какой?
— Как вам сказать, более гордый.
— Почему?
— Не знаю.
Вокруг низкого и узенького столика стояли маленькие стулья без спинок. Такая мебель, должно быть, придумана для маленьких квартир с низкими потолками. А в этой просторной комнате, похожей на зал, стол и стулья казались кукольными.
На столе, кроме коньяка, бутербродов и рюмок, не было ничего. И это никак не соответствовало громадному старинному буфету орехового дерева, который громоздился в углу, как идол изобилия, благополучия и довольства. Да и коньячные бутылки выглядели беспомощными перед большими рогами в серебряной оправе, которые возлежали на буфете, словно два буйвола,
В такой комнате следовало накрыть большой, длинный стол, полный хачапури и поросят с красными редисками в зубах.
В комнате стоял и большой стол, за которым свободно уместились бы все гости, но Мзия почему-то пригласила гостей к маленькому столику.
Очевидно, в этой семье не могли расстаться со старинной роскошной мебелью, а напоказ кокетливо выставляли модные, игрушечные столики и стульчики.
«Небось футболисты в прошлом году сидели за большим столом,— подумал Леван,— и физики, вероятно, не страдали от тесноты».
— Все меню на столе,— объявила Мзия,
— А кофе? — спросила Лола.
— Кофе будет,— успокоила ее хозяйка.
Гоча начал разливать коньяк.
— Я думаю, что тамады нам не надо!
— Не надо! Не надо! — хором откликнулись девушки.
Леван улыбнулся. Да, конечно, дни рождения, именины и всякие вечеринки для девушек были сплошным мучением. Ребята пили, хмелели, произносили длиннющие тосты, клялись друг другу в любви, а девушки сидели и клевали носами. Не притрагиваясь к еде и вину, не провозглашая тостов, они терпеливо досиживали до конца.
— Тамады, конечно, нам не нужно никакого,— сказал Гоча,— кроме меня!
Нана, Лола и Лена громко запротестовали. Гоча дал им немного пошуметь, затем поднял руку, и они сразу угомонились.
— Я хочу выпить за здоровье Мзии,— сказал Гоча.— Мзия, будь здорова!
Он опорожнил свой бокал и сел.
Леван хотел привстать и выпить тост стоя, но Мзия, положив руку на его плечо, не дала ему подняться:
— Сиди, сиди, ради бога!
Затем все встали и снова начали танцевать. Выпитый коньяк давал о себе знать.
«Буду танцевать,— решил Леван, поднимаясь со стула,— непременно буду танцевать».
Поднявшись с места, он наткнулся на удивленный взгляд Элисо; наверно, она разгадала его намерение. Это только укрепило его в решении танцевать. Он оглядел комнату, словно выбирая, с кем бы потанцевать, и тут увидел Лену. Она стояла совсем одна и держала журнал. Хотя она даже не смотрела в сторону Левана, ему показалось, что она ждет его. Он подошел к ней.
— Потанцуем? — вопрос прозвучал так, будто они часто танцевали вместе. Лена молча кивнула и положила руку на его плечо.— Только я танцевать не умею,— сказал Леван.
— Я хочу вам что-то сказать.— Лена остановилась, не убирая руки с плеча Левана.
— Я вас слушаю,— сказал Леван, тоже не снимая руки с ее талии.
— Я хочу уйти,— тихо сказала Лена.
— Куда?
— Не знаю, все равно куда..,
Леван удивленно молчал. Ему показалось, что Лену он знает давно, что они и раньше встречались — и не однажды.
— Отпускаю тебе грехи, дочь моя!..— попробовал пошутить Леван.
— Что? — спросила Лена и, догадавшись, улыбнулась.— Нет, это не исповедь. Я сама не знаю, почему я вам об этом сказала. Она молчала долго. Наконец заговорила снова: — Ну что же мы стоим, давайте танцевать!
Они словно только сейчас почувствовали, что так стоять неудобно.
— Вы мне кого-то напоминаете,— проговорил Леван.
— Кого? — Лена в упор посмотрела на него.
— Не знаю,— ответил Леван.— Ей-богу, не знаю.
— Таких, как я, много,— улыбнулась Лена.
— Нет, не много...
«Нет!» — хотелось громко крикнуть ему. Однако получилось у него очень тихо.
Нет, таких девушек немного, это Леван знал наверняка. Не каждый может единственным словом вывернуть тебе душу наизнанку.
— Только не считайте меня дурочкой,— попросила Лена.
— Нет,— Леван улыбнулся,— постараюсь.
— Иногда мне и вправду хочется быть дурочкой...— сказала Лена.
Они уже не танцевали, а просто топтались на одном месте, не слушая музыки. «Может быть, это и есть настоящий танец?» — думал Леван.
— ... И ничего не понимать,— продолжала Лена,— совсем ничего.
— Как Лола? — спросил Леван: это вырвалось у него нечаянно.
— А вы разве знаете Лолу?
— Нет, я просто так сказал..,
— Лола — хорошая девочка.— Лена несколько минут не сводила глаз с Левана, но потом отвернулась в сторону и проговорила: — Да, хотя бы как Лола!
В это время Леван увидел Элисо, танцующую с Го- чей. Она погрозила Левану пальцем, изображая ревность. Она, разумеется, шутила — Леван знал это. Элисо хотелось иметь смелого и очаровательного мужа. У нее
всегда все было заранее продумано и отмерено. Нужно, чтобы со стороны Леван казался нескованным и свободным.
Писатель или вообще какой-нибудь деятель искусства под каблуком у жены — это создает у окружающих дурное впечатление и плохо отражается на его творчестве. Элисо это прекрасно понимала. Это было удивительно! Казалось, Элисо прожила уже целую жизнь.
— Такое с вами никогда не приключалось?
— Вы о чем?
— Вот... Как бы вам сказать? Вам никогда не хотелось куда-нибудь уехать или просто уйти?
— Как нет! Но когда мне надо уйти, я ухожу.
— Нет, я не об этом...
— Я не понял?
— Куда-нибудь очень далеко.
— Куда?
— Куда не добраться ни поездом, ни самолетом.
— Да-а... не знаю.
Воспоминание или мысль, начатая раньше, вдруг взорвались. И все вокруг как будто перестало существовать, все...
РАКУШКА (Продолжение)
Мито долго смотрел на Мари. Потом затушил сигарету и негромко позвал:
— Иди ко мне! Мари не обернулась.
— Потуши свет и иди ко мне! — повторил Мито.
— Нет,— наконец отозвалась Мари.— Надо догладить.
— Брось этот утюг и иди сюда!
— Я же сказала — нет!
Мито встал, подошел к Мари и взял ее за плечи.
— Мари!
Она не оглянулась. Только утюг застыл на весу, — Мари! — голос у Мито дрогнул.
— Нет,— прошептала Мари,— Нет!
— Почему?
— Нет!
— Я спрашиваю, почему?
— Потому что я не хочу.
Мито так удивился, что ничего не смог сказать. Он как дурак глядел в затылок женщине и молчал. Потом он попытался силой повернуть ее лицом к себе, но это оказалось не так просто. Мари напряглась всем телом: она сопротивлялась ему, отказывала.
— Что с тобой? — с трудом выдавил из себя Мито и внезапно закричал: — Что с тобой, я спрашиваю!
— Ничего.
Мари, не выпуская из рук утюга, поставила его на обломок кирпича, служивший подставкой. Она стояла и смотрела на простыню, разостланную на столе, будто ожидая, что на ней вот-вот что-то появится.
В комнате было тихо.
Мито взглянул на Мари, и она вдруг показалась ему чужой и далекой, ему стало неловко оттого, что он не одет.
— Спи, Мито,— сказала ему Мари.
— Знаю! — сказал Мито.— Я все знаю!
— Что? — Мари подняла голову, но на Мито не взглянула.
— Все знаю!
Он замолчал, словно ожидая ее вопроса. Поскольку она молчала, после паузы он продолжал:
— Это твой сосед... Недаром все говорят.
— Нет! — Мари резко повернулась.— Нет.
— Что — нет? Что!
— Нет, Мито,— казалось, она сделала над собой усилие и улыбнулась ему. Это была та самая улыбка, которая связывала Мито по рукам и ногам. Одна эта улыбка могла успокоить его. Вот и сейчас горячей волной омыло сердце, растворив ревность и злость.
— Тогда в чем же дело? — спросил он растерянно, ибо больше ничем не мог объяснить ее упрямство.
Никогда еще с такой силой ему не хотелось приласкать ее, ощутить податливость ее груди и плеч. Он рассердился на себя за то, что стоит в трусах, как дурак, и ничего не предпринимает.
Решил подойти к ней и силой потащить к постели, заставить подчиниться... Нет, он не понимал ее каприза и ничем не мог его объяснить.
1 2 3 4 5 6 7