— Сноха велела мне кофе пить, каждый божий день свою норму. Кто бы ни ходил сюда кудахтать, я никого не послушаю. Мой дом — мой закон, я никого не боюсь. Я должна пить настоящий кофе, сноха сказала.
— Чего ты церемонишься со своей снохой!
— Церемонюсь, да! — воскликнула Сальме.— Моя сноха врач, она все знает, она одна умнее, чем десяток таких, как ты!
— Я человек рабочий и хочу после работы отдыхать. Ночью ты топаешь по комнате, днем жжешь зерна. Это непорядок. Я пойду жаловаться в контору.
— Ступай жалуйся в контору-переконтору, я никого не боюсь. Ничего они мне не сделают, я пенсионерка.
— Небось сделают, не важничай очень-то.
Сальме боялась конторы, оттуда в самом деле приходили приструнивать буянов. Но она не выказывала своего страха.
Неужели из-за каких-то несчастных кофейных зерен придет директор или парторг?
Сальме не успела ответить Хильдегард. Часто бывало именно так. Пока Сальме готовилась достойно ответить, Хильдегард успевала уйти.
Сальме встала и, гордо подняв голову, заходила взад- вперед по комнате. Свой дом — свой закон, да, так и есть. В городе она не думала о своем доме, там всем заправляла сноха, Сальме на каждом шагу чувствовала, что там хозяйка сноха, а не она. А все же хорошо самой быть хозяйкой, знать, что ты сама — «а» и «я» в своей квартире. Только с этой Хильдегард, с этой занудой, как Сальме именовала про себя соседку, она не знает, как вести себя. Что плохого сделал ей этот запах жареных зерен! Непривычное дело.
Что же делать с зернами? Она повертела в ладони одно зернышко. Сноха как-то принесла в городе кофейные зерна и, ссыпав их в мельницу, сказала, что они пережарены, хорошего кофе из них не выйдет. Но те были куда светлее, чем эти, ее. В сомнении Сальме высыпала зерна из сковородки в помойное ведро.
Как хорошо, что она положила на сковородку не все зерна. Никогда нельзя этого делать. Сначала надо испробовать и посмотреть, что выйдет.
Но она не остановится, пока не обжарит их как следует. Сальме вытерла старой газетой дно сковородки и снова поставила ее на огонь.
На этот раз она решила сначала положить в сковородку масла. Известное дело, когда жаришь без масла, все подгорает.
Продавец, правда, ничего не говорил о масле, но разве он знает, мужчина все-таки. Броннер, подумала Сальме. Сковородка с крышкой, а на крышке длинная ручка, такой нет даже у ее снохи, хотя у нее много всяких штукенций.
Масло на сковородке потемнело, и Сальме насыпала пригоршню кофейных зерен. Затем подложила под сковородку еще один круг. Она же сама виновата, что развела такой сильный огонь в плите.
Она стояла с длинным хлебным ножом в руке перед сковородкой и бурчала: «Масло дрянное, не выносит жару, пена подымается, подгорает, как сметана...» Сальме подложила еще один круг и добавила на кончике ножа масла в сковородку.
Кофейные зерна подрумянились. Ишь ты, темнеют, неправда, что они не поджарятся. Интересно, какие они изнутри. Она разрезала ножом одно зернышко, оно было внутри бледное, как суровая нитка. Надо подержать на огне еще, пусть дойдут. Сальме накрыла сковородку крышкой и поворошила огонь, чтобы горел норови ее. Все надо делать с умом да с подходцем.
Наконец зерна были в миске, и Сальме радовалась. Дело это не такое уж и трудное, каким казалось сперва. Хильдегард не умеет жарить кофейные зерна, продавец тоже, хотя о сказал, что зерна надо положить на сковородку. Сальме была очень Довольна собой. Даже проголодалась.
В городе у снохи была маленькая мельница, сунешь вилку в гнездо, надавишь на крышку, и машинка зажжужит. Она, Сальме, конечно, не решалась притрагиваться к ней, но однажды сноха чуть не силком заставила ее молоть кофе. Сальме нажала на крышку, и машинка затрещала. Сальме испугалась и отпустила крышку. Но ничего не случилось, кофемолка просто остановилась.
Сальме думала, у кого в Кивиру есть такая машинка. У начальства наверняка, конечно, есть, но разве пойдешь просить. Надо искать у людей попроще. Даже у жены бригадира Тальвинга, пожалуй, есть кофейная мельница, хотя ее муж больше уважал водку. Но идти к ней Сальме не решалась, и эта смерть, и вообще... было как-то неудобно в такие печальные дни.
У кого еще могла быть кофемолка? Спрашивать у жены Орешкина не было смысла — в семье пьют чай; те, кто живет на втором этаже,— тоже.
Сальме охотнее обошлась бы старинной ручной мельницей, но такой тоже вроде ни у кого не было. Разве что у каких- нибудь старожилов, вроде семейства Коостов, но и у старой Эмилии Сальме не видела кофейной мельницы.
Затем Сальме вспомнила, что однажды видела на шкафу в кухне у Эллы Каур почти такую же машинку, как у снохи в городе.
ЕЩЕ ОДИН ПРОМАХ
В густых сумерках Сальме добралась до Кауров, Кауры жили в двухэтажном блочном доме, на втором этаже. Еще в коридоре, за дверьми, Сальме услышала детский крик и голос Эллы:
— Ты что обижаешь малышку...
Сальме надавила на кнопку звонка и держала палец
долго, подумав, что Элла может не услышать, раз дети так шумят.
Элла вышла открывать, ворча: «Кто там трезвонит, будто мы вымерли...»
Увидев Сальме, Элла улыбнулась ей как старой знакомой.
— Я к тебе по делу. Еще на лестнице услышала, как дети кричат.— Сальме вытерла ноги о коврик.
— Известное дело, дети, разве они молча усидят. Входи, входи, что они себе сделают. Галоши можешь снять в прихожей.
— Нет, я никогда не снимаю галоши, а то мне их не надеть,— буркнула Сальме и принялась снимать валенки вместе с галошами.
У Кауров везде было чисто, везде постелены коврики, как у городских. Светлоголовый мальчик вышел из комнаты и с удивлением замер на пороге.
— Мати, скажи тете «здравствуйте»,— сказала Элла.
Мальчуган осторожно подошел поближе, протянул Сальме руку.
— Ишь какой, не боится,— удивилась Сальме.
— А чего он должен бояться?
— Оно конечно...
— Тетя, у тебя такие большие валенки! — Мальчуган разглядывал валенки, от которых шел холод.— Семимильные сапоги.
— И все-то он знает,— засмеялась Сальме.
— А почему бы ему и не знать, — с гордостью сказала Элла.— Руттар каждый вечер читает ему книгу. Глядишь, скоро и сам будет читать. Быстро все запоминает. Что услышит, сразу запоминает. При ребенке надо следить за собой, что говоришь.
Из комнаты донеслось верещание.
Элла поспешила на голос.
— Ой малюсенькая моя! Ах, у тебя штанишки мокрые!
И она пошла в ванную с полнощекой девочкой на руках.
Вскоре вышла и сказала:
— Присаживайся.
Сама прошла в кухню и села на табурет, все еще держа ребенка.
Сальме смотрела, как она хлопочет.
— Совсем еще несмышленыш,— сказала Сальме.— И охота тебе с ними возиться? Неужели Руттар не может устроить ее в ясли? Пусть государство заботится и воспитывает, это ему работники нужны!
— Я и сама в силах вырастить своих внуков. Что мне еще делать-то? В яслях дети часто болеют.
— Нет, я бы не стала возиться с детьми,— решительно сказала Сальме.— Я за свою жизнь много поработала и повидала мороки.
— Да, конечно,— отозвалась Элла.— Не знаю вот, почему у твоей снохи детей нет...
— Не спрашивала я...
— Почему же не спрашивала? Люди молодые, давно пора детей заводить. Неужели не хотят? Или какая хворь мешает им...
— Что ты, какая еще хворь, сноха сама врач.
— Может, у Пауля не получается...
Сальме крепко сжала губы, но что ответить, не нашлась. Ей только вспомнилось, как сноха говорила: «Что ты допоздна спать не ложишься, все высматриваешь что-то?» Сальме тогда ответила, что теперь живет на городской манер, она же никому не мешает: молодые тоже еще не легли. На это сноха как-то странно фыркнула, что они как раз и ждут, когда она ляжет. О детях она в самом деле ни разу не заводила разговора, это было их дело, ее это не касалось. Люди они нынешние, кто знает, хотят ли они вообще детей.
— Я ни у кого ничего не выспрашиваю,— буркнула она.— Какое мне дело! Я ни с кем не завожу разговоры, живу одна, как сама умею, живу в своей квартире, как мышь в сусеке, живу на свою пенсию. Мне ничего не надо, ни с кем не вожусь. Мне-то что, как бы люди не важничали. У меня своя пенсия, никто ее у меня не отнимет.
Мальчуган вошел в кухню и потянул за палец девчушку что была на руках у бабушки. Девочка рассмеялась.
— Гляди, вот так они и шалят,— объяснила Элла.— Сперва смеются, а потом визжат.
— Пусть хоть так, мне никого не надо, — сказала Сальме недоверчиво.— Одни часы на стене...
Элла встала с табуретки и отнесла девчушку в комнату.
— Ну, поползай теперь сама.
Девочка словно того только и ожидала, поползла на четвереньках к красному мячу.
— Я перегоню! — крикнул мальчуган и тоже опустился на четвереньки.
— Не слышала ли ты, что Тальвинг будто бы умер? — спросила Элла.
— Не знаю, ничего не знаю,— ответила Сальме торопливо и хмуро.
— Как же так, ты ведь живешь в том же доме в том же коридоре?
— Я ни с кем не вожусь.
— Женщины в очереди за молоком говорили. Будто утром он сказал ребенку, что умрет... и умер. Потом будто бы «скорая помощь» приезжала, и врач сказал: мол, в голове у Тальвинга лопнул самый большой кровеносный сосуд.
— Да, говорят, что так и было.—Сальме снова улыбнулась недоверчиво.— А я не разношу сплетен. По мне, пусть будет так или этак, все равно.— Она взмахнула рукой и прибавила вполголоса: — Но поди знай, как оно было. Говорят, в Тарту тоже умер один важный человек и похоронили его со всеми почестями, а потом оказалось, что не того хоронили. Кто знает, кого схоронили — босяка какого или бродягу... Настоящий-то пропал, присвоил казенные деньги и задал деру.
— Да-а, да...— удивлялась Элла.— Что только не услышишь! А что, родственники не узнали его?
— Так уж и узнали! Сговорились, все было продумано заранее. Один мужчина, который раньше сидел в конторе за одним столом с ним, сказал, что это не тот человек, но кто его стал слушать, все спешили надгробные речи говорить, так и обошлось.
— Откуда ты все это знаешь? — засомневалась Элла.
— Я-то не знаю, это Усач в лавке говорил... Я не верю, что Тальвинг умер. Такой высокий крепкий мужчина... Кто знает, какие хитрости за всем этим... Неужели он знал наперед, что умрет? Об этом никто наперед не знает. Небось захотел взять себе свободный денек и разыграл комедию... Да мне-то что, меня не касается.
Элла вздохнула.
Из комнаты вбежал Мати и крикнул:
— Бабушка, Кайе написала на пол!
Элла вскочила, взяла тряпку и торопливо вошла в комнату.
Сальме оглядела кухню. На полке стояли в ряд пестрые банки и рядом с ними — электрическая кофемолка, почти такая же, как у снохи в городе. Сальме встала и оглядела ее.
Вернулась Элла и повесила мокрые ползунки сушиться на трубе перед плитой.
Сальме резко отшатнулась, будто ее застали за чем-то
некрасивым, хотя Элла вовсе не обратила внимания на то, что гостья рассматривала кофемолку.
— Тебя тоже пригласили на свадьбу? — спросила Сальме.
— Я останусь дома с детьми. Молодые — те пойдут. Вроде пышная свадьба будет. Из города привезут два оркестра, пива будто бы заварили несколько бидонов.
— Ну да, народ они богатый. Теперь и жену берут за мебель. У продавщицы Ийви и дома полно новой дорогой мебели, а у той, что с почты, ничего нет, кормила и поила его, как быка, теперь у нее много недостачи. Чего доброго, еще посадят за решетку! Вот она какая штука, жизнь-то...
— Что это за разговор?
— Своими глазами видела, как эта девушка стояла у печки с заплаканным лицом, а чужой человек за столом все стучал и стучал на счетах. Отчего бы ему быть таким сердитым, если все гладко. Кто знает, как еще пойдут дела и у этой продавщицы... Муха летит на мед. Мне-то что, пусть хоть всех пересажают. Вот те какая штука..
Сальме посмеивалась, хихикала.
— Слушай у тебя кофейная мельница есть?
— К тебе что, гости придут?
— Какие еще гости. Ко мне никто уже не ходит в гости. Кому нужна бедная старая женщина.
— Сын и сноха ведь бывают.
— Какие же они гости... Зачем мне нужны гости, мне самой надо пить кофе, сноха сказала, что я должна каждый день пить свою норму кофе. Я обежала три лавки, пока достала кофейные зерна. Правда, необжаренные, да где их, лучшие, взять-то. Старый Палу научил, как их жарить...
Сальме достала из сумки кружку с кофейными зернами и показала Элле.
— Гляди, какие хорошие получились,— похвалила она себя.— Как в лавке купленные, разницы почти нет.
— Да, конечно,— сказала Элла, которая, правда, не была таким уж большим знатоком, потому что в их семье пили кофе, только когда приходили гости.
— Теперь надо бы их смолоть, но мельницы нет.
Элла сняла кофемолку со шкафа.
— Вот у нас есть одна. Подарили сыну на день рождения. Но я ею не молола. Сноха сама мелет, когда нужно. Я-то ее не трогаю, тонкая штука, вдруг еще сломается, я буду виноватой...
— А чему в ней ломаться? — воскликнула Сальме решительно и протянула руку к мельнице.
Элла отставила, потянула машинку назад, к себе и осторожно спросила:
— Ты сама-то молола?
— А то как же,— соврала Сальме.— В Таллине каждое утро молола. Кому еще бы и молоть кофе. Сноха научила, я и молола. Подумаешь, тоже искусство, сунешь вилку в гнездо и нажмешь на крышку. Когда перестанешь нажимать, кофемолка и остановится.
— Да, да,— бормотала Элла.— Небось ты знаешь.
— Почему бы мне не знать! — Сальме решительно взяла кофемолку, насыпала в нее зерен и повторила про себя: «Первым делом вилку в гнездо и потом нажать на крышку».
Едва она вставила вилку, как машинка заработала со страшным визгом.
— Господи, я еще не успела нажать, а она уже закружила,— испугалась Сальме и сняла руку с крышки.
Кофемолка должна была бы теперь остановиться, но нет, не остановилась, крышка с нее слетела, и кофейные крошки разлетались по кухне. Машинка визжала и гудела.
К счастью, Элла догадалась выдернуть из гнезда вилку.
— Зачем берешься, если не знаешь! — сердито упрекнула она.
— Упаси боже, это прямо адская машина...
Сальме села на табуретку и испуганно, изумленно смотрела на кофемолку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9