— Нет, я просто боюсь капеллана. Он приказал всем членам кружка вставать раньше, чтобы успеть к заутрене.
— А почему ты вообще в этот кружок записался?
— Я не записывался. Капеллан записал.
— И в служки капеллан взял?
— Нет, мать хотела. Я еще с начальной школы служка.
— Тебе нравится в кружке?
— Нет, из всех кружков мне больше всего нравятся скауты.
— И мне нравятся. Они как солдаты. У них форма красивая, звания всякие... Альбертас Сикорскис уже записался.
— Моей маме не нравятся скауты. А отцу не нравится, что я в религиозном кружке. Когда отец возьмет верх, я тоже вступлю в скауты.
— Ты красиво рисуешь. — Бенюсу захотелось чем-то отблагодарить товарища за откровенность.
— Мне совсем не нравится рисовать. Я бы хотел писать стихи. А отец говорит: все чепуха, и рисунки, и стихи. Он хочет, чтобы я стал агрономом.—Л юч-вартис потянул к себе черновик, лежавший на столе, взял карандаш. На полях тетради один за другим вы-стоились скауты в форме с финками у пояса, ксендзы, служки, а с другой стороны листа на это пестрое шествие глядело суровое женское лицо и усатый дядя с подозрительно прищуренными глазами. Мысли Ро-маса были далеко-далеко.
Финка! Это не просто нож с изогнутым лезвием и сверкающей рукояткой, который носят на ремне для красоты. Это удивительный инструмент, отточенный, как бритва, и узкий, как кинжал. Одним взмахом такого ножа можно насмерть перепугать врага и приобрести друга, двумя-тремя ударами можно перерубить толстенную палку или, нажав посильнее, разрезать целую буханку зачерствевшего хлеба. А как этот нож летит в мишень! Если ты набил руку, как Людас Гряу-жинис — с десяти шагов попадешь в листок тетради, пришпиленный к стене. А Бенюс набьет руку. Не с десяти, но с пятнадцати-двадцати шагов он будет метать свою финку и попадет не в листок тетради, а в игральную карту. Вот как он научится владеть волшебным ножом. А тогда... Эх, тогда! Никто не будет дивиться штукам Гряужиниса. Все только он — Жутаутас, Бенюс! Соберутся на перемене вокруг Бенюса, а финка, сверкая серебром, мелькнет в воздухе и з-з-вик! В середину карты. Да, только — где финка? В лавочке Зельке таких финок сколько хочешь. Бенюс уже одну заприметил. Рукоятка голубая, прозрачная, со сверкающими серебряными звездочками, лезвие длиной
в пядь. Конечно, с Людасовой финкой не сравнишь — эта попроще, но в гимназии есть финки и еще хуже. Бенюс каждый день забегает к Зельке поглядеть, лежит ли его избранница. Кто ее возьмет! Все-таки семь литов. Бенюс шепнул хозяину, что достанет эти семь литов. Зельке одобрительно улыбнулся в седую бороду и ждет. «Ну?» — нетерпеливо спрашивают каждый раз его хитрые глазки. Бенюс краснеет и с отчаянием трясет головой. Семь литов... У него уже накоплено почти два лита, но откуда взять остальные пять? Тогда он похвастался перед Аницетасом, что мать даст деньги на финку, а потом сам усомнился. Мать по любой погоде и бездорожью приходила в местечко каждое воскресенье. И всегда с полной корзинкой. Кроме обычных продуктов, она всегда приносила любимому сыночку какое-нибудь лакомство: кровяную колбасу, если у соседа кололи свинью, сладкий сыр или стаканчик меда, а прощаясь, всегда оставляла двадцать-тридцать центов на мелочи. Двадцать-тридцать центов... Это не семь и не пять литов. Таких денег Бенюс в жизни в руках не держал. И чем дальше, тем сильнее не давали ему покоя сомнения: захочет ли мать понять, что ему нужен финский нож? Вряд ли... Она ведь придает больше значения деньгам, чем вещи, без которой, по ее мнению, можно обойтись. Но Бенюс не может обойтись без финки. Этот проклятый нож окончательно овладел его воображением, он должен во что бы то ни стало приобрести его.
Последняя неделя казалась ему очень длинной. Он думал, что воскресенье никогда не наступит. Мать на этот раз и обрадовала и растревожила его.
— Может быть, мама, хочешь посмотреть дневник? — предложил мальчик, когда, опорожнив корзинку, она вернулась из кухни. Агне прошла по грязи девять километров и хотя, войдя в местечко, она и почистилась, как могла, ветхие, размокшие ботинки выглядели ужасно, а одежда была вся в пятнах грязи. На прядях волос, выбившихся из-под белого шерстяного платка, комками засохла глина.
— Конечно, покажи. — Она оглядела чистую комнату, понюхала воздух и улыбнулась.—А у нас грязища — выше колен.
— Волосы вытри. — Бенюс ткнул пальцем в комок глины.—Погоди, я зеркало принесу.
— Не надо.—Она вытащила из кармана осколок
зеркала и стряхнула глину с волос. — Слава богу, что ты вчера не пошел домой. И не ходи, пока не подмерзло.
Бенюс открыл дневник.
— В триместре у меня только одна тройка. По геометрии. Счет мне плохо дается.— Он протянул табель, вклеенный в конце дневника, и показал пальцем.— Больше четверки. Пятерки у меня тоже есть. Видишь, какие стоят — что жеребцы — ржут, шеи повыгибали.
— Ты хорошо учишься.— Агне смотрела в табель сосредоточенно, стараясь скрыть, что она плохо разбирается в этих столбцах, испещренных цифрами и напечатанными поперек названиями предметов. — Отец будет доволен.
— Я бы мог еще лучше...—У Бенюса перехватило дыхание. — Мне книг не хватает, — добавил он, справившись с волнением.
Агне не поняла, что он хочет этим сказать. А может, притворилась, что не понимает? Дневник перестал ее интересовать. Она положила его на стол осторожно, как что-то хрупкое, словно боясь, чтобы не разбился, и стала осматривать комнату. Она примерно в десятый раз видела эти желтые стены, у которых белели опрятно заправленные кровати. Две из них — Бенюса и Лючвартиса — стояли близко одна от другой, разделенные только столом. На стене в изголовье висело по маленькому деревянному крестику. Кровать Мышки не была видна: ее хозяйка поставила у стены, рядом с дверью в сени. Чтобы комната, по словам Букнене, не смахивала на больничную палату, она отгородила кровать «деточки» ширмой.
— Тук-тук-тук,—постукивал Фелюс в своей комнате. «Они там, у него», — подумал Бенюс.
— Разве он и по воскресеньям работает? — спросила мать недовольно.
— Одно воскресенье работает, другое — пьет Прошлый раз три дня подряд пил.
Мать вздохнула. Она смотрела в пол и думала. За стеной без передышки сыпались веселые удары молотка.
— Тут нехорошее место.—Мать покачала головой. — Я присмотрела тебе комнату в другом доме. После Нового года сможешь перебраться. Комнатка меньше, зато будете вдвоем. А хозяйка там не хуже: готовит хорошо и чистоту соблюдает.
Бенюс ничего не ответил.
— Груйнисы всему меру знают. — Агне спешила убедить сына.— Они люди честные. Там тебе никто не будет мешать. Да и за комнату надо будет меньше платить.
— Как знаешь, мама. — Мысли Бенюса были далеко. Мальчик был так озабочен, что даже не обратил внимания, что за ширмой что-то скрипнуло.— Только, мама...—Он смущенно запнулся и стал листать учебник по географии, лежавший на столе.
— Какая это книга? —Агне протянула руку.
— География Литвы.— Он пододвинул книгу к матери и сел напротив.
Агне послюнила пальцы. Книга была новая, страницы — слишком тонкие и нежные для ее грубых потрескавшихся пальцев. Она перелистывала по нескольку страниц сразу, изредка останавливалась и с любопытством рассматривала картинки. На нее глядели незнакомые люди, города, пейзажи. Одна картинка показалась знакомой. Может, это совпадение, а может, и правда, она видела это место, когда ходила по людям? Разве все запомнишь!.. В ее сознании, одна за другой, как эти картинки, возникали и исчезали картины прошлого. Но в эту минуту ярче всего она вспомнила один случай из времен своего детства, который долгие годы лежал где-то глубоко в памяти под толстым слоем более поздних событий. Агне вспомнила низенького рябого человека с широким костистым лицом и короткими толстыми ногами. Это был деревенский кузнец Артурас Лапенис, которого люди прозвали «цицилистом». Хозяева его ненавидели, только и ждали, чтобы он поскорей угодил в тюрьму. Дядя Артурас же смеялся в ответ на это и, в свою очередь, обещал им скорый конец; он был добр к бедным, всегда за них заступался. Агне любила Лапениса. Когда она была совсем маленькой, дядя Артурас часто совал ей то бублик, то конфету, то подбрасывал на руках, а иногда качал на колене, — старался как-нибудь порадовать сиротку. А когда Агне удочерили Жутаутасы, и девочка начала пасти свиней, Лапенис всегда заходил на пастбище, если шел мимо. Он был начитанный человек, много знал и умел интересно рассказывать. От него Агне узнала, что в мире есть много государств, много больших городов, морей, что воды в мире больше, чем земли, а некоторые
звезды — больше солнца, хотя, если смотришь издали, они и кажутся маленькими, как крупинки. В головке Агне никак не умещались такие премудрости. Она хотела быть ученой, все знать и понимать, как дядя Артурас. «Ты научишь меня читать, — говорила она Лапенису. — Тогда я прочитаю все книги на свете и буду рассказывать детям интересные истории». «Погоди немножко. Ты еще маленькая. Лучше зайди ко мне, покажу красивые картинки». Зайди... Хорошо говорить, а как зайдешь, коли опекуны запретили и на порог ступить к Лапенису? Однажды ночью Агне плохо спала. К утру ей приснился дядя Артурас. Он стоял за широкой канавой, полной воды, и держал раскрытую книгу с картинками. «Подойди,—кричал он.—Это волшебные картинки. Они живые. Посмотри, как движутся!» Она не поняла, почему картинки волшебные, но очень хотела увидеть их поближе... На другой день к избушке Лапенисов подкатила телега с жандармами, они заковали дядю Артураса в кандалы и увезли. Он исчез с ее горизонта, словно падающая звезда. И вот теперь, листая книгу, она вспомнила старого друга детских дней. Ее глаза заволок туман. Тяжелая слеза блеснула в уголке глаза и покатилась по щеке. Слеза погибших надежд и примирения с судьбой. Горькая слеза матери. «Слава тебе, господи, спасибо и за то, чем богата. Я не жалуюсь, молю только, чтобы сын был счастливее матери. Помоги ему, господи». Агне провела ладонью по щеке и вместе со слезой словно и печаль смахнула с сердца: на лице засветилась нежная улыбка, прояснившиеся глаза с любовью взглянули на сына.
— По дому не скучаешь, сынушка?
— Скоро на рождественские каникулы приеду,— ответил он уклончиво. За эту неделю Бенюс ни разу не вспомнил о доме.
— Ты очень красиво читаешь. Привези какую-нибудь книгу. По вечерам нам вслух почитаешь.
— Привезу... только, знаешь, мама...— Бенюс потупил глаза. Он еще никогда не лгал матери.—Мне нужны деньги... На книги...
— А зачем тебе книги? Купишь потом, когда у нас будет больше денег,—ответила Агне.—А пока бери в гимназии, на складе. Ведь есть такой склад, где книги выдают читать?
— В библиотеке много книг. Но мне нужны книги
не для чтения, а чтобы учиться. — Он перечислил несколько учебников, которые будут нужны только в третьем классе.
Агне помрачнела, на лице сразу проступила усталость.
— Я думала, у тебя уже все есть, — сказала она огорченно.
— Это будут последние...—Бенюс закрыл ладонями пылающие щеки.
— Сколько на них надо?
— Пять литов... с центами...
— Пять литов! — жалобно повторила Агне. — А ты не можешь подержанные достать? Вышло бы дешевле.
— Нет, нет, — пролепетал Бенюс. — Нет старых. Эти учебники в первый раз напечатаны.
— И скоро они тебе будут нужны? — смягчилась она, увидев волнение сына.
— Я должен учиться...
Агне снова вспомнила дядю Артураса, картинки, крушение детской мечты, и ее душа широко распахнулась перед сыном.
— Да, тебе нужно учиться. — Ее голос звучал твердо, торжественно. — Ты должен выйти в люди, как бы там ни было. Не бойся, бог и мать тебя не оставят.— Отвернувшись, она вытащила из-за пазухи полотняный узелок. С робким звоном посыпались на ладонь монеты. Заскорузлый палец раскладывал их, пересчитывал. Это было похоже на прощание с живым существом, а не на простое пересчитывание денег — столько тепла было в материнских глазах. Пять, десять, двадцать центов. А вот и пол-лита. За эту кучу медяков, если бы приложить еще один серебреник, можно бы Шарунасу справить ушанку. Бегает на ветру в летнем картузике. Да что поделаешь, если нужно Бе-нюсу? Двух мужчин одними штанами не оденешь. Придется из старых тряпок сшить шапку. А вот два лита, два серебряных братца. Их Агне получила от Сикорскиса за молотьбу. Два дня глотала пыль, купалась в поту, сбрасывая с клади снопы. За два лита отданы два дня жизни. За эти два дня жизни можно купить новые кожанцы. А кожанцы нужны, хоть плачь. Старые вконец истлели, заплат не держат. Позавчера, собираясь к Сикорскису стлать лен, надела деревянные башмаки. До вечера в кровь разбила ноги. Нельзя за такой работой в клумпах. Что ж, теперь уж ничего не
сделаешь. Придется покамест без башмаков обойтись. Ноги у нее привычные, выдержат... А вот и еще одна серебряная монетка. Последняя. Получена от Симутиса за копку картошки. Хорошо бы ее попридержать. Мясо-то кончилось, корова почти не доится. Туго стало с едой. А тут еще пост. Как ни крути, не выкрутишься, селедку покупать надо. Но что же делать, если этот последний лит нужен на книги Бенюкасу. Мы дома, не пропадем. Есть соль, лук, хлеб. Может, Зельке смилостивится, даст две селедочки в долг, вот и сведем концы с концами.
— Бери.—Агне протянула руку с монетами. Бенюс не шевельнулся.
— Не бойся, это не из тех, которые я отложила за учение. Из тех ни цента не пропадет — закляты. — Она ободряюще улыбнулась.—Здесь без двадцати центов шесть литов. А тебе хватит, если я себе пять центов оставлю? Хотела конфет Шарунасу...
Бенюс проглотил комок, застрявший в горле.
— Мне пяти с половиной хватит.—Он протянул руку, не глядя на мать. Теплый металл со звоном упал на ладонь.
— За остальные купишь на завтрак булку с молоком.
— Нет, — Бенюс отсчитал тридцать центов и протянул их матери.— Мне булочки не нужны, а на... книги и этого хватит...
— Как же...
— Нет, нет, мама!
Мать взяла сдачу и посмотрела так, будто сын вдвойне вернул эти пять с половиной литов.
— Какой ты добрый, сыночек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48