Доступно сайт Водолей ру 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Меховые накидки. Изысканность туалетов. Белый, «дневной» свет над виа Венета как белая ночь. Столики стоят у стен домов и вдоль края тротуара в несколько рядов. Рядом с «Розатти» американский бар. А позади виа Венета остатки городской стены, темнота, луна над развалинами, как будто там, за стеной, за ее руинами — кончается свет. А ведь свет, жизнь там только и начинается.
* * *
Это в Риме нам посчастливилось впервые увидеть новый фильм Федерико Феллини «Джульетта и духи» с Мазиной в главной роли. Нам показали его еще до выхода на экран в Италии. Это цветной фильм. Фильм-фреска, фильм-вакханалия.
Содержание его таково: Джульетта слышит, как муж во сне зовет другую женщину — «Габриэлла!» — и, пытаясь найти соперницу, узнать правду, ударяется в спиритизм. Впечатлительная женщина сходит с ума, и лишь к концу картины, несмотря на то, что мужа не удалось удержать — он уходит,— она выздоравливает. Исчезают страшные видения; солнце, ветер и лепечущий голос: «Твои друзья любят тебя! Твои друзья любят тебя!» — обещают жизнь и счастье.
К сожалению, мы смотрели фильм почти без перевода. Но Феллини всегда велик, хотя фильм многих разочаровал. Говорили, что он повторил «Сладкую жизнь» и «Восемь с половиной». Но повторил он, между прочим, себя и остался самим собой. Это фильм-фантазия, фильм — дурной сон, но приснился он все-таки гиганту.
Феллини приближает к нам эпоху Возрождения, потому что сам приближается к ней. В искусстве Италии — современном — только одна исполинская фигура Федерико Феллини заставляет нас поверить, что возможны на земле в прошлом и в будущем гиганты, подобные Леонардо и Буонаротти.
* * *
Это в Риме мы видели фашистские листовки. Улица
озле Санта-Мария Маджиоре была густо устелена ими,
они прилипли к тротуару, затоптанные гордыми каблуками
римлян, и ни одна рука не протянулась, чтобы поднять их
с земли.
Это в Риме черствые булочки с грохотом сыпались в фаянсовую миску из бумажного мешка. Официант Рафаэль сказал, что булочки черствые, потому что бастуют булочники.
Три дня в Риме мы ели черствые булочки и, когда поутру раздавался знакомый грохот черствых булочек, с улыбкой переглядывались:
— А ребята-то бастуют!
* * *
В нашем посольстве канделябры, портьеры, ковры и зеркала старой усадьбы. Прекрасный ночной сад за окнами, звон цикад.
Посол сказал, что главные встречи и приемы происходят в летней резиденции. Мы были в зимней. Здороваясь, он говорил каждому:
— Ваш посол!
Он рассказал нам о положении в стране, о кризисе и перепроизводстве, о вторжении иностранного, американского главным образом, капитала. Когда такие вещи читаешь в газетах, это звучит сухо. Возможно, виноват и тот специфический газетный стиль, где каждый оборот угадываешь заранее.
Теперь, когда мы сами видели безлюдные магазины, заваленные дешевым товаром, развал вдоль тротуаров, где в ящиках свалена обувь любого размера и фасона — в одну цену любая пара; когда мы видели названия американских банков, нефтяных компаний, баров и самих американцев — каждый из них похож на мешок с долларами,— слова о кризисе, перепроизводстве и американских капиталах понятны и ощутимы.
Политика, как и искусство, особенно волнует, когда сталкиваешься с ней лицом к лицу.
От посольства до Клуба вез нас родной московский автобус. Зал в Клубе посольства был уже полон, впереди, между сценой и рядами, гуляла чья-то большая овчарка. Выступали поэты — Симонов, Алигер, Сурков, Ваншенкин, молдавский писатель Истру, Роберт Рождественский. Переводчик Левик читал из Готье: «Я зван в посольство,— но пойду ли?»
Больше всего меня тронули молодые посольские семьи со спящими детьми на руках. Почему-то при взгляде на них мне вспомнилось мое раннее детство, и как меня отец нес из гостей, и это покачивание сквозь сон при каждом шаге, которое я смутно помню до сих пор...
ФЛОРЕНЦИЯ
От Рима до Флоренции триста километров по холмистой равнине, пустынной, далеко открывшейся глазу. Города на холмах, обнесенные крепостными стенами, виноградники с лозами, привязанными к фруктовым деревцам. Желтые фонари апельсинов на апельсиновых деревьях. Деревеньки, огородики. Пересекаем гряду Апеннин, автострада пробита в горах, шоссе исчезает во мраке туннеля, и мы из дня попадаем в ночь и вновь обретаем день, выйдя из темной трубы на свет. Туннели разные — короткие и длинные. Пересекаем Тибр. В зеленых берегах он как-то поэтичней, чем в Риме. Там его вода густа и желтовата, здесь — зеленоватого оттенка. Но она совсем не повторяет цвет неба и как-то независима от него в отличие от других рек. Города на холмах за крепостными стенами кажутся мертвыми, отрезанными от мира. Тополя, кипарисы по горизонту, пинии. Чем ближе к северу, тем меньше пиний. И вскоре их характерный силуэт совсем исчезает, уступив тополю и кипарису. Ивы по берегам Тибра. Лодочка с рыбаком. Рыбаки.
Остановка у заправочных станций и «Еззо». И опять дорога. Вот уже смеркается, и по обочинам автострады зажигаются знаки, нанесенные светящейся краской — желтой и красной.
Во Флоренции долго ищем свой отель «Астор». Наконец наш шофер Чезаре находит его. Это далеко от центра, на тихой улице имени поэта Мильтона, за русской церковью.
Приятный пансион домашнего типа. Тесненький, после римского, номер. Зеркало над умывальником. Жалюзи. За окном, вдоль улицы — канава, через нее мостики, и та, другая часть улицы — словно другой берег. Фойе с репродукцией Модильяни и телевизором. Маленький ресторан для своих — табльдот. Обслуживают нас женщина, крупная, черноглазая, с очень белым лицом, и приветливый мужчина лет пятидесяти. Кормят вкусно. Какие-то травки во всем: в цыплятах, в жареной картошке, в супе. По-домашнему, с любовью. Делают даже пиццу. Это особый знак внимания. Пицца — одно из любимых кушаний в Италии. Есть даже пиццерии вроде наших чебуречных. Пицца — это блин из теста с закусками, разложенными на нем. Все это засыпано сыром, залито яйцом и запечено в духовке.
В честь дня рождения Маргариты Алигер нам накрыли
396
банкетный стол, усыпанный гвоздикой. Цветы были разложены по всей скатерти. Чезаре и Роберто праздновали с нами. Потом, когда часть людей разошлась, Чезаре сказал, что повезет нас гулять по ночной Флоренции. Нас было человек пять-шесть вместе с Роберто, представителем фирмы «Колосэум». Мы ехали не спеша. Роберто взял микрофон и напевал что-то по-итальянски. Автобус скользил по улицам, как рыба в ночной реке. Остановились на площади Синьории. Пели и приплясывали. Подошли полицейские, и, узнав, что здесь русские, один из них спросил — можно ли новорожденную дочку назвать Алеша. Мы объяснили ему, что это имя для мальчика. Но уже вслед ему я крикнула, что есть имя Алена. Не знаю, понял ли он, но повторил.
* * *
Над площадью Синьории висела огромная луна. В ее свете все статуи были особенно белыми и нагими. Давид прекрасен, когда он стоит на площади. Глядя на него, думаешь о том, что искусство должно выйти из музеев, шагнуть к народу. Эта площадь-музей производит очень сильное впечатление. Она прекрасна в любое время дня и, наверно, очень хороша на рассвете. Но пустынная ночью, она необычайна и таинственна. Как будто статуи сами пришли сюда на свой праздник.
* * *
Понте Веккио, что в переводе означает «старый мост». Мост через Арно, застроенный с обеих сторон лавками. Это очень странный мост. Когда смотришь на него издали, похоже, что товарный поезд проходит над рекой. Лавки — как вагоны. И этот желтоватый цвет потускневшей охры — цвет, господствующий во Флоренции вместе с черепицей. Рыжеватый, меченный солнцем город.
На мосту с четырнадцатого века торгуют ювелиры. Сверкают в электрическом освещении брильянты, рубины, сапфиры. Жемчужные колье, алмазные крестики, браслеты. Сверкает весь мост, а под ним расплавленное золото вечерней реки. И темные дома вдоль набережной, в которых уже загораются огни. И статуя Бенвенуто Челлини на мосту, сооруженная на средства ювелиров. Зеленовато-розовое небо на западе...
Хотелось купить что-нибудь на этом мосту себе на
память. Но бриллианты были нам не по карману. И мы
решили, что возьмем с собой весь этот мост, со всем его
блеском, и с рекой, и темным силуэтом птицы над ней...
* * *
Был один душный вечер во Флоренции. Подул теплый ветер, поднялась пыль. Мы долго бродили по улицам, заглядывали в узкие улочки. Это было накануне отъезда в Венецию. Мы гуляли по мосту, потом возле собора Санта-Мария дель Фьоре. Мне запомнилась лавочка, где продавали певчих птиц. Был вечер, закат, и птицы в клетках, вывешенных на улице, заливались на все голоса. Напротив собора, в узкой щели, увешанной сувенирами, сидел продавец. В этом магазинчике-щели может, кроме продавца, поместиться только один покупатель. И еще мне запомнился старый темный дом с резным балконом на соборной площади. Такой темный и старый дом, что было странно, когда в нем зажглись огни. Казалось, в нем все давно уже умерли.
* * *
Но самое прекрасное и дорогое воспоминание о Флоренции — это Фьезоле. Если человек побывал во Фьезоле, он уже имеет представление о том, как выглядит рай.
* * *
Фьезоле — старинное поселение этрусков, в нескольких километрах от Флоренции. Дорога уходит круто вверх, вьется вокруг холма спиралью. Дача Анатоля Франса. Холм, на котором Леонардо да Винчи испытывал летательный аппарат. Мимо, мимо. Наверх. Еще выше. И вот мы над Флоренцией. Отсюда она видна не так, как с площади Микеланджело. Там она как на цветной открытке. Здесь все живое. Флоренция лежит внизу, на равнине между холмами, рыжая в золотистой дымке. Эта дымка и там вдали, над холмами, как на картинах мастеров школы Возрождения. Оттуда, из-за холмов, должен вот-вот явиться Иисус Христос. («Явление Христа народу» Иванова.)
Город, ржавый от черепицы, полоска Арно, сады — все это, подернутое золотистой дымкой, так прекрасно. А само Фьезоле — его желтые охряные домики, крошка мэрия, памятник перед мэрией — два встретившихся всадника-гарибальдийца или сам Гарибальди и король Виктор-Эммануил, сидя на конях, пожимают друг другу руки. И яркие сувениры из раскрашенной флорентийской соломы. И восточные сласти. И маленький ресторан с летней верандой и садиком над обрывом. И вдруг могила двух карабинеров, спасших жизнь десяти заложникам в последней войне.
И опять дорога к монастырю, все в гору, в гору. Чей-то дворик — виноградные лозы, апельсиновое дерево в оранжевых плодах, олеандры. Травка между плитами камней, черепичная крыша сарая. А вот и хозяйка! У лавочки, в воротах дворика, пожилая темноглазая женщина, бывшая красавица лет за пятьдесят, торгует цветной соломой.
И наконец — сам монастырь. Запах увядающих цветов, сумеречный свет с неожиданной яркой голубизной в прямоугольнике входной двери. Веранда и внутренний дворик. Теперь квадрат синевы — над головой. Поют канарейки, фонтанчик журчит. Яркие цветы, герань. Все игрушечное, неземное. И вдруг фигурка на стене, терракота — подарок дочери Альберта Эйнштейна.
В монастыре — кельи. Теперь это музей. Кельи пусты, словно старый опустевший улей. Скамьи, на которых спали монахи, кое-где посыпаны травой. Молитвенник. А в узких оконцах — голубизна, Флоренция в дымке, жизнь и мечта о жизни.
* * *
В Санта-Кроче мы пришли после Фьезоле. Уже смеркалось. Мне особенно хотелось постоять у могилы Микел-анджело, у его плохонького надгробия. Что поделать! Когда умирает великий скульптор, над его прахом бездарность справляет свое торжество. Гробницы Галилея, Россини, Макиавелли...
Нет, нельзя великим людям ни жить вместе, ни лежать рядом в могилах. Это противоестественно и мешает глубине переживания. Вот в Пантеоне, когда заиграли «Аве, Мария», мы думали только о Рафаэле, ибо он один «стоит мессы».
Возле церкви Санта-Кроче на площади бегала ребятня, дралась с мальчишками толстая смуглая девочка с маленькими сережками в ушах и резким голосом. Настоящая маленькая итальянка с огненным сердитым взглядом, заводила среди детей.
Это типично итальянская площадь, закрытая со всех сторон тесно поставленными домами. На скамейках сидели старики, женщины с детьми. Тут же, слева от Санта-Кроче, магазин-мастерская итальянской майолики.
Ночью был ветер, и постукивало жалюзи за нашим окном, как постукивало оно за всеми окнами этого чудесного города. Жалюзи в нем поднимают, как парус, теми же движениями, перехватывая ремень поочередно двумя руками.
Утром, солнечным, ясным, ветреным, мы поговорили с Москвой (вечером ждали разговора, но линия была повреждена). Потом гуляли вдоль канавы, шурша опавшими листьями. Завтрак был ранний, и сразу после завтрака отъезд в Венецию.
* * *
Черные и белые халатики школьников делают мальчиков и девочек похожими. Родители провожали в школу детей. Завтраки в чемоданчиках. Милые невыспавшиеся и оживленные лица...
* * *
Сначала я опишу Милан, а потом Венецию. Не знаю почему. Просто так хочется. Потому что Милан для меня стал самым нетуристским городом в Италии. Я знаю, что и Хемингуэй любил Милан. Это настоящий, реальный город. Город, где можно жить.
МИЛАН
От Вероны до Милана мы ехали в кромешном молоке тумана. Ехали только потому, что это была автострада, где движение упорядочено. У Чезаре долго потом ломило виски и болели глаза от напряжения. Роберто сидел рядом и тоже напряженно вглядывался в белесую пелену. И вот — Милан. Первые красавцы полицейские. Огромные парни-гвардейцы в касках, с добрыми лицами великанов. Первые проститутки вышли на перекрестки в поисках работы, Роберто крикнул одной: «Желаю удачи!»
* * *
Наш «Альберго делла Национи», как все наши отели, возле вокзала. Хороший отель, собственность авиакомпании. Даже на коврике в ванной — что-то авиационное.
Прохладный номер. Ничего лишнего. Здесь не задерживаются надолго. Кормят нас в квартале от отеля, в «Валентине» — скверном ресторанчике. При самом отеле — только завтраки.
* * *
Туманный, серенький октябрьский день. Очертания небоскреба Пирелли, высокого и плоского, как плитка шоколада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14


А-П

П-Я