https://wodolei.ru/catalog/unitazy/roca-meridian-346248000-65745-item/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

РАССКАЗЫ-ПУТЕШЕСТВИЯ
КАК ОДЕТЫ ГОНДОЛЬЕРЫ?
4 октября мы спустились — сошли — в Рим с небес. Мы —- это группа советских писателей, многие из нас в Италии, как и я, впервые.
Мы погрузились в римское небо, черное и теплое по-южному, несмотря на октябрь. Наверху, там, где летел наш самолет, были еще сумерки. Мы погрузились в темноту,— она клубилась под нами клочьями сажи,— и она была римским ночным небом. Почему-то это особенно запомнилось — что мы вошли в римскую ночь сверху, опустились в нее.
* * *
«Я... не записываю своих сладостных воспоминаний, я заметил, что это нарушает их прелесть».
Стендальу Собр. соч., т. 14, с. 191
Правильно замечено. Но в то же время все, что не записано, исчезает без следа. Как же сохранить сладость воспоминаний? Как? Нарушает, убивает сладость и живую радость воспоминаний прилежная запись летописца. Протокол впечатлений и чувств. Поэтому я запишу только то, что мелькает в памяти в виде калейдоскопа.
* * *
Чувством Италии проникаешься постепенно, не сразу. Не так, как чувством Франции. Меня это чувство по-настоящему пронизало на второй день, вечером, на закате солнца, когда мы стояли на холме Джаниколо, и по обе стороны площади Гарибальди внизу простирался Рим, его купола и крыши.
Была теплая, мягкая погода, гаснущая голубизна, красный диск солнца сквозь темное кружево старой пинии, нагретые солнцем каменные скамьи и старые платаны. Потом откуда-то возник бродячий кукольный театр, и все, кто гуляли с детьми,— детей было очень много — стоя смотрели веселый спектакль и слушали кукольные голоса Пьеро и Арлекина. Потом Арлекин и Коломбина танцевали твист. Человек совсем не артистический, худой и низкорослый (разве что «неореалистический»), собирал деньги, обходя зрителей с небрежной улыбкой. Но главная выручка сыпалась из детских рук прямо в ведерко, спущенное на веревке куклами. А вокруг памятника катали детей на тележке с впряженным пони. Рядом с упряжкой шли возница и мать пассажира.
Яркие краски сувенирных лотков, сладости, жареные каштаны и орехи — их калили тут же, на жаровне. А потом — прогулка на автобусе по старой Аппиевой дороге уже почти в темноте, узкий коридор этой главной дороги древнего Рима, дороги Спартака. Аристократические виллы по сторонам, ресторанчики, траттории. Название одной — «Здесь не умирают!». Пинии, пустыри, развалины, которые модны сейчас и у тех, кто не силен в истории.
* * *
В римской архитектуре самое сильное впечатление на меня произвел Колизей. В его разрушенности — торжество незавершенности, и это рождает мысли о труде, о мускульной энергии тех, кто строил эти стеньг. О камне, поднятом на высоту и скрепленном с другим камнем, о смуглых голых спинах рабов... Не это ли незаконченные «Рабы» Микеланджело из Флорентийской академии? В чем сила незавершенного в искусстве?
Стендаль приводит анекдот о том, как друг Леонардо да Винчи советовал ему оставить незаконченной фигуру Христа в «Тайной вечере», потому что иначе она проиграет рядом с фигурой св. Иакова, являющей собой шедевр законченности. Интересная мысль — выше шедевра может быть только незавершенный шедевр?!
А вот колокольня Джотто и собор Санта-Мария дель Фьоре во Флоренции, это чудо из зеленого, розового и белого мрамора, далеко уводят от мыслей о тяжести камня и мускульной силе. Кажется, что этот собор и колокольня существовали вечно, так совершенство их слитно с природой. Они уже отрешены от своих созидателей, ограждены от них своим совершенством и законченностью. И в этом, по-моему, венец и цель творца.
РИМ
Мы жили в Риме в районе Оперы, недалеко от вокзала Термини. В первый вечер мы долго бродили по темноватым, скромно освещенным улицам вблизи от нашей виа Виминале. На площади стояли фиакры со счетчиками, как в такси, и лошадь жевала арбуз, так как рядом была фруктовая лавочка. Арбузы продавались в ней внарез, ломтями. Как вывеска висели нанизанные фанерные муляжи — красные ломти арбуза с черными нарисованными косточками. В теплом вечернем воздухе смешались запахи арбуза, жареных каштанов. Мангалы продавцов каштанов стояли тут же прямо на мостовой, красно тлели угли, и красноватый отблеск был на всем городе — то ли от реклам, то ли от где-то еще гаснущего заката. В красках Рима — вечерних — есть что-то тревожное. Да и весь Рим — нервный, напряженный, летящий куда-то, словно с горы,— он не успокаивает, а возбуждает, как итальянское кофе — капучино, кофе со взбитыми сливками. Знатоки утверждают, что после итальянского кофе невозможно пить нигде.
Наш отель «Имперо» на виа Виминале, старомодное здание с базарными пейзажами Рима на рыжих, скверно отлакированных деревянных дверях. У нас на двери был изображен собор св. Петра. Окно во двор. Зеленые ставни.
Когда я выглянула в первое утро, я близко увидела окна соседнего дома с наглухо опущенными жалюзи. Впрочем, одно жалюзи было поднято до половины, по комнате ходили мужчина и женщина, торопливо собираясь уходить. Они были видны наполовину, и я могла только вообразить, как выглядят их лица. На женщине было пестрое платьице. Сумочка лежала на окне, под жалюзи. Мужчина подошел к окну, поднял рывком жалюзи. Оно уехало вверх. Наши глаза встретились, и я еле удержалась, чтобы не поздороваться.
* * *
Недалеко от нас — уличный ресторанчик с красными фонариками, протянутыми над столиками в зелени листвы. Рядом книжный развал — целая улица. И конечно — фонтан. В Риме любят фонтаны. Есть очень красивые. И есть улица Четырех фонтанов — Катрафонтана — с перекрестком, где четыре фонтана по углам домов изображают четыре возлежащие фигуры, символы времен года. Если идти по улице Четырех фонтанов до Корсо и дальше, можно прийти к площади Испании — моей любимой площади в Риме. Вечерами мы долго сидели тут на ступеньках, наверху лестницы, под двуглавой церковью, постелив под себя газету, на которой кто-то до нас уже сидел.
ПЛОЩАДЬ ИСПАНИИ
Это площадь бездельников, влюбленных и философов. Здесь подолгу сидят молча, погрузившись в бездумное созерцание. Сидели так и мы. Рядом полулежала на ступеньках какая-то парочка. Как выяснилось — англичане. У них была сумка с покупками, но они не спешили домой. Откуда-то вынырнул мальчишка-битник лет шестнадцати, босой, в куртке с надписью во всю спину: (Битник).
Он подошел к компании молодежи, по виду студентов. Они схватили его за руки и за ноги и принялись раскачивать. Все это носило чисто дружеский характер. Мальчишка извивался, как уж, продолжая улыбаться.
По бокам лестницы сидели на каменных выступах женственные юноши с длинными кудрями до плеч и мрачные ультрамужчины, заросшие бородами, в ярких свитерах, иногда с нарочитыми заплатами. Звезды горели над площадью в темном небе. По обе стороны лестницы в домах цвета потемневшей охры загорался свет. Виднелись книги на полке в чьей-то библиотеке. Потом женщина опустила жалюзи, оградившись ими от любопытных зевак.
В воскресенье, в день нашего отъезда из Рима во Флоренцию, мы снова пришли сюда. У пожилого продавца цветов спросили улицу Кондотти. Оказалось, что она напротив лестницы. Мы прошлись по ней, заглянули в кафе «Эль Греко», где любил бывать Гоголь. На виа Кондотти много магазинчиков художественных ремесел — венецианское стекло из Мурано, глина, живопись. Мы прошлись по виа Бабуино, заглядывая во дворики с фонтанами и статуями, кариатидами и плитами, устилающими землю. Дома громоздились друг над другом, карабкаясь на холмы Пин-чо, там, позади церкви Санта-Тринита деи Монти. Дома разных эпох. И, как над ущельем, в проеме среди этих нагромождений царило белье, трепыхаясь на веревке, и таз украшал балкон. И все это было там, наверху, у голубого небесного купола, и мы видели это из классического дворика со дна ущелья. По улице Бабуино мы дошли до Пьяцца дель Пополо — Народной площади — и вернулись на площадь Испании. Купили красную гвоздику у пожилого продавца, что торгует у подножья лестницы, и сидели на холодных, еще не нагретых солнцем каменных выступах. Смуглый человек лет двадцати семи сидел здесь уже довольно давно. Он заметил нас, и мы его. Увидев, что мы опять вернулись сюда спустя полчаа, он улыбнулся нам, как старым знакомым. И я подумала: на этой площади многие давно знают друг друга, по крайней мере в лицо. Ведь и у нас уже были «знакомые» — кое-кто из вчерашних битников и кудрявых молодых людей.
Было солнечное воскресенье. На площади встречались влюбленные, двух подружек фотографировал их приятель. Девушки смущенно улыбались. Компании встречались здесь, отправляясь кутить или на прогулку. Под лестницей в фонтанчике в форме лодки плескались дети, и вода была бирюзовая. Как любят воду на юге! Мраморная доска справа от лестницы гласила, что в этом доме с зелеными жалюзи и цветами, увившими балкончик, умер великий английский поэт Джон Ките. Битник сидел спиной к публике. На спине его желтой куртки была надпись. И дальше — его программа жизни: «Виски, любовь, спорт». Он повернулся к нам лицом. На его лице было написано и того меньше.
МУЗЕИ РИМА
Здесь надо прежде всего сказать о Сикстинской капелле, создании Микеланджело. Потолок и алтарная стена. На последней — «Страшный суд». Для того чтобы написать такого Христа, надо было самому родиться гигантом. Эти бицепсы, этот жест, посылающий в геенну огненную грешников. Это Гулливер среди лилипутов. Интересно, что его лицо — постаревшее, пережившее распятие, лицо Адама из потолочной фрески «Сотворение Адама». Видимо, позировал тот же натурщик. Случайно ли это совпадение? Или в этом было какое-то значение: первый человек и Христос — одно? Я ни у кого не читала об этом. Когда смотришь на Христа Микеланджело, то невольно является мысль: как он дал распять себя?
* * *
Бельведерский дворик в Ватиканском музее. Аполлон Бельведерский, его астенический в сравнении с Давидом торс и надменная красота. Лаокоон, деревца, ванны из терм Каракаллы и саркофаги, похожие на ванны.
А за окнами музея — неприкосновенная территория Ватиканского государства, аллеи, кусты цветущих еще и теперь олеандров, пинии, платаны, беседки, жилые дома, машины. И удивительное безлюдье после гула площади св. Петра, собора и музея. Только шлепают капуцины в сандалиях на босу ногу, иезуиты, монашки. Рабочие что-то строят, чинят. Птицы поют в кустах под голубым небом.
* * *
Вилла Боргезе. Зал с возлежащей на примятом ложе Полиной Бонапарт, сестрой Наполеона, работы Кановы. Легкомысленная и прелестная скульптура. Пальцы, пухлая узкая рука.
Бернини — «Аполлон и Дафна» (превращение в дерево), «Плутон и Прозерпина». Рука Плутона — прекрасная, мужская. Вмятины на бедре Прозерпины от его пальцев, впившихся в ее тело.
У нас с мрамором связано понятие холода. Мрамор Бернини, Кановы — мягкий, живой, почти теплый. Податливый, как воск.
И снова музеи. Скульптура. Из собора в собор, и всюду: вошел — задирай голову. Вскоре начинает болеть затылок. Чувствуешь себя мухой, которая ползает по потолку.
* * *
Вид на Форум с балкона мэрии, на Капитолии. Жарко. Рабочий варит смолу во дворе, за балконом. Сквозь дрожащее марево раскаленного воздуха виднеется Форум, остатки руин и колонн, к которым воображение должно пристроить слишком много. Ступени, на которых умирал Цезарь, успев воскликнуть: «И ты, Брут!» Узкие улочки. Тесно поставленные храмы. Но горьковатый запах кипящей смолы, которую не спеша помешивал рабочий, оживлял картину, добавлял ей что-то, какой-то небольшой, но необходимый привкус, как привкус какой-нибудь душистой травки в некоторых южных блюдах.
— Синьора, перфаворе... (будьте добры),—говорим мы в Италии.
— Месье, сильвупле (пожалуйста)...-— говорим мы во Франции.
А дальше начинается «Марсель Марсо».
* * *
В Пантеоне, где погребен Рафаэль, мы слушали «Аве Мария». Играл на органе кто-то невидимый. Мы словно отслужили мессу по Рафаэлю. Купол Пантеона открыт, не застеклен, и в дождь вода стекает по каменному полу. Должно быть, там красиво и в снегопад, когда снежинки летают под высоким куполом. А луч солнца, падая сквозь отверстие в куполе весь день, в солнечную погоду передвигается по стенам, иногда образуя форму креста.
Рим не только Ватикан, Колизей и Капитолий. Рим — это Трастевере, район бедноты, ставший «модным» туристским районом после неореалистического кино. Здесь живут герои фильмов «Самая красивая», «Похитители велосипедов», «Мечты на дорогах».
Герои «Сладкой жизни» живут на виа Венето и в доме Орсини — где модерн вмонтирован в древность. «Ночи Кабирии» снимались в ЭУРе, новом Риме по дороге в Остию, бывшем выставочном районе. Это яркий современный город — порождение второй половины 20-го века. Разноцветные балконы и чувство необжитости, как во всех Черемушках мира. Голо и солнечно. Ресторан наверху водонапорной башни, который содержит известный певец Марио дель Монако. Дорога на пляжи Лидо.
* * *
Не знаю, когда я полюбила Рим. Но я полюбила Рим.
* * *
Это в Риме, в день отъезда, гуляя по городу, мы видели две свадьбы в двух соседних церквах на площади Венеции, напротив Виктора-Эммануила. В первую церковь мы даже вошли, не зная, что всех посторонних уже попросили удалиться. Нас никто не задержал. Должно быть, решили, что мы родственники молодых. Причем родня жениха думала, что мы родственники невесты. А родня невесты — что мы родичи жениха. У жениха — высокого, худого, с кадыком, носатенького — был вид суетливый и взвинченный, как у человека, перенесшего крушение. Невеста — черноволосая, смуглая, румяная и круглолицая — держалась куда уверенней. Потом молодых фотографировали на ступенях церкви.
* * *
Это в Риме мы сидели за столиком в кафе «Розатти», на виа Венета, наблюдая парад американских, английских, немецких и прочих лиц «высшей» породы. В этот поздний час они совершают променад по улице, где отели и даже стакан кока-колы — самые дорогие. Собаки у этих людей тоже высшей породы. Собаки маленькие, комфортабельные, удобные для путешествия. Портативные собачки. Преобладают английская и немецкая речь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14


А-П

П-Я