! Ха! Ну и попойка началась! Закружилась голова, а дальше ничего не помнит: ни куда спать лег, ни когда ушла вся компания. Проснулся он поздно и почему-то в комнате старшей жены... Впрочем, теперь единственной жены! Оим Шо ушла! Ну и хорошо, что ушла! А ночью, опьянев, слушая утешения приятелей, он даже заплакал с горя и опять пил... Вот теперь голова болит. Что же еще было? Ах да, друзья вытащили из дому, усадили в фаэтон и повезли в Каган. Там, в каком-то доме у незнакомой женщины, он снова пил до бесчувствия.
Потом ничего не помнит... Но вот, вот вспоминается — он, шатаясь, вылез из фаэтона у своего дома, прошел на женскую половину. Старшая жена убежала от него с криком: «Надоел мне до смерти запах водки». А дальше — тяжелый пьяный сон. Плохо, плохо!.. Но работать нужно! Он — председатель ЧК. Перед ним неотложные дела, подписывать надо. Кому — смертный приговор, кому — освобождение... А голова не варит, болит!..
Секретарь принес крепко заваренный зеленый чай и доложил о приходе Низамиддина.
— Просите и больше ко мне никого не впускайте!
— Слушаюсь!
— Салом, председатель,— сказал, входя, Низамиддин.— Не уставать вам! Как здоровье, дела, настроение?
— Спасибо! Вам желаю здоровья!
Ходжа Хасанбек повеселел. На его длинном, худом лице заиграла улыбка. Бороду он начисто сбрил, оставил лишь небольшие седоватые усики; они, как и брови с проседью, выдавали его возраст, но глаза блестели молодо, вот как сейчас, при виде Низамиддина.
А тот, сказав «аминь», опустился в кресло и оглядел кабинет.
— Неплохо устроились. Молодец! Прекрасный кабинет.
— Для моей скромной работы подойдет,— смиренно сказал Хасанбек, протягивая гостю пиалу с горячим чаем.— Видно, вы очень заняты в последнее время, редко удостаиваете слугу вашего посещением...
— Я отсутствовал, ездил в Ташкент... Дня три как вернулся... Узнал о ваших неприятностях... Ну, да ничего страшного...
— Что поделаешь? Я мечтал, что хоть на старости лет у меня родится сын,— с грустью сказал Хасанбек,— не вышло...
— Не беда! И сын еще будет, и дочь... и жена... Главное — здоровье и покой!
— Да, да, это главное! А жена, деньги, богатство - дело наживное.
— Конечно! — сказал Низамиддин и круто повернул разговор: — Скажите, у вас работает некий Асо Хайриддин-заде?
— Да, как-то приходил от Хайдаркула парень, которого так звали. А что он натворил?
— Ничего. Но явилась ко мне его жена Фируза — Куйбышев направил. Да вы ее, наверное, знаете, активистка, заведует женским клубом...
— Знаю, знаю... Красотка,— подмигнул Хасанбек.
— С ней не шутите, у нее сильные защитники. Низамиддин поставил пиалу на стол.— От таких, как она, надо подальше... Так вот, Асад Махсум по неведомым причинам арестовал ее мужа.
— Глупец!
Я ничего об этом не слышал.
— Асад Махсум действует иногда необдуманно, надо его обуздать! — Низамиддин понизил голос.— А я думал, что вы по этому поводу ездили к нему... Кстати, курбаши Джаббар сдался ему, и Асад собирается взять в свой отряд всех его джигитов. Файзулла не доверяет ему, создал комиссию для контроля над ним. Хорошо бы и вам войти в комиссию. Если сторонников у Асада окажется мало, плохо ему придется, здорово прижмут. А он очень нужен, энергичный, сильный...
— Путь хоть козлом будет, лишь бы молоко давал! Если смог победить Джаббара, достоин награды.
— Конечно, конечно! А как насчет моего предложения? Войдете в комиссию?
— Не стоит меня вводить... Моя должность, сами понимаете, очень щепетильная... В таких делах я должен стоять в стороне,— изворачивался хитрый Хасанбек.
Низамиддин хотел было возразить, но в этот момент распахнулась дверь и вошел заместитель председателя Николай Федорович Федоров.
Простите, я прервал вашу беседу, но вопрос очень важный, и я пользуюсь случаем обсудить его вместе с товарищем Низамиддином.
— Пожалуйста,— сказал Хасанбек.— Наверное, о милиции?
— Нет, об Асаде Махсуме.
Хасанбек и Низамнддин невольно переглянулись.
— Удивительно, в последние дни все только о нем и говорят,— пробормотал Низамиддин.
Федоров пропустил эти слова мимо ушей и, опустившись в кресло, рсчко сказал:
— Асад Махсум вышел из границ! Он позволяет себе арестовывать даже работников ЧК...
— Вы говорите об Асо? — спросил Хасанбек.
— Да! Кто дал Асаду право это делать?! Мне в ту же ночь позвонили, но я был в Гала Осиё по т,елам и не мог сразу вернуться. А сегодня приехал и узнал, что Асо все еще под арестом. Возмутительно, товарищ Ни-ишиддин!
— Вы со мной говорите таким тоном, словно я приказал арестовать Асо.
— Но вы могли воздействовать на Асада.
Низамиддин насмешливо улыбнулся.
— А вы? Федоров вспылил:
— Мои обязанности вам известны! А с Асадом надо поговорить иначе. Он зазнался и потерял голову... Вчера я сам поехал в загородный Дилькушо. Асад держал себя вызывающе, высокомерно, заявил, что имеет те же полномочия, что и ЧК, вправе арестовывать, допрашивать...
— Вы поехали в Дилькушо, не согласовав с нами. Нехорошо, нельзя ронять авторитет ЧК!
— Если бы Асад считался с ЧК, не арестовал бы по своему произволу Асо!
- Потому-то нам и надо иначе поговорить с ним! —сказал Хасанбек.
- Пора, пора! — сказал обрадованно Федоров, решив, что Хасанбек собирается арестовать Асада.
- Вот я и вызвал товарища Низамиддина,— сказал Хасанбек. Чтобы не затягивать разговора, Низамиддин сам взял слово:
- Да, и я пообещал председателю что сегодня или самое позднее завтра отправляюсь к Асаду и протру ему мозги. Пусть не вмешивается н городские дела... А если заметит что-нибудь подозрительное, пусть обращаемся к нам!
Что же будет с Асо?
Можете не сомневаться, что он освободит Асо. Между тем голова у Хасанбека раскалывалась, и он думал только о Юм, чтобы поскорее уйти домой, поесть кисленькой похлебки из маша и спать. Авось проспится и встанет здоровым. Эти люди не представляют себе, как он страдает, торчат и торчат... Наконец Федоров встал.
Вы посмотрели дела? — спросил он, указывая на папки.
— Руки еще не дошли...
— Завтра доклад на коллегии.
— Знаю, сегодня же прочту.
— Вы в хороших с ним отношениях? — спросил Низамиддин, когда Федоров ушел.
— Работник он неплохой, но немного беспокойный. Словно он один решает судьбу всего мира. Впрочем, очень облегчает мне работу. Иначе тут можно все здоровье потерять.
— Я пойду... А в Дилькушо непременно надо съездить, и не позже чем завтра.
— Да, да, пора обуздать Асада!
— За этим и поеду...
Асад Махсум недаром сделал своей резиденцией загородный Дилькушо. Этот прелестный сад, расположенный примерно в шести верстах от Бухары — если выйти из ворот Кавола,— был разбит для эмира Алим-хана.
В саду возвышалось великолепное здание дворца. За пределами сада находилось несколько служебных помещений—дома, сараи, конюшни, где располагались конные и пешие воины. Шестьсот кавалеристов и сто пехотинцев насчитывалось в войске Асада. Оружие состояло из одного большого и двух ручных пулеметов. Кроме того, на каждого воина приходились пятизарядная винтовка, патронташ, сабля. Сам Асад Махсум был вооружен маузером, который носил за поясом, а его неофициальный помощник Наим Перец — наганом и шашкой
Первым заместителем Асада Махсума был плешивый Окилов, пройдоха и хитрец... Ему поручались самые секретные дела, под его началом находились и все разведчики, а так как он был грамотен и знал русский язык, то канцелярия Асада была в его руках. Одевался он просто, не носил военной формы, зимой и летом ходил в каракулевой шапке кавказского образца.
Все хозяйственные и финансовые дела вел второй заместитель Асада, Исмат-джан. Ему подчинялся Сайд Пахлаван, заведовавший хозяйством и арсеналом. Высокий, стройный, красивый, с окладистой бородой, Исмат-джан походил на преданного наукам учащегося медресе. На деле же он был кутила и развратник, организатор пирушек, попоек и прочих удовольствий для своего начальника.
Общее руководство сосредоточено было в руках Махсума; связь с командиром, обучение войск, план работы — все это входило в его обязанности.
В тот день, о котором пойдет сейчас речь, дала себя почувствовать приближавшаяся зима: было пасмурно, холодно и сыро. Несильный, но назойливый ветер срывал с деревьев увядшие листья, и они покрывали желтыми пятнами землю. Грустно выглядел роскошный сад Дилькушо.
Работа шла как обычно. Исмат-джан сидел с писцами в своей канцелярии, плешивый Окилов ушел по каким-то делам. Махсум удалился на женскую половину дома.
В крытом проходе на страже у величественных въездных ворот сидели три человека. Ворота были закрыты, и вооруженные стражники время от времени поглядывали на улицу в небольшое окошечко, проредимте в воротах.
Сидя на суфе, все трое мирно беседовали.
Холодная зима, видно, предстоит в этом году,— сказал десятник Орзукул,— если уже сейчас так холодно.
Вот уж наша несчастливая доля,— откликнулся стражник по имени Тухтача.
— Мне говорили, что в Бухаре зима морозная,— вставил слово второй стражник, Сангин.
— Да, и мне говорили,— подтвердил Тухтача. И Сангин и Тухтача в Бухару попали недавно.
Тухтача — узбек. Он рано остался сиротой и не помнил своих родителей. Всю жизнь бродяжничал и в конце концов попал в Бухару. Он оказался в рядах республиканского войска, победно выступившего против мира. Не было у Тухтачи нигде ни близкого человека, ни постоянного пристанища, поэтому он охотно принял предложение Асада Махсума поступить к нему на службу и довести до конца борьбу с эмиратом. Во время своего бродяжничества Тухтача сталкивался с людьми разных национальностей, поэтому владел не только узбекским, но и таджикским, м русским языками. Низкого роста, кругленький, плотный, он был очень подвижным, о нем шла слава озорника и всезнайки.
Тухтача мечтал о женитьбе, это была главная цель его жизни. Но кого бы ему ни сватали, ничего не получилось. Обычно это были вдовы, и он заявлял, что они для него перестарки. «Что же ты думаешь — за тебя, коротышку бездомного, отдадут юную девушку? — посмеивались друзья.— Оставь надежду».
Но Тухтача все еще надеялся.
«Я принесу счастье своей жене! Не пью, за бабами не бегаю, не играю в карты или кости... Наоборот, каждую заработанную копейку в дом тащу... А жену свою на руках носить буду, от всякой работы освобожу». Так говорил Тухтача, но как убедить какого-нибудь отца, любящего свою дочь, что он будет таким хорошим мужем? «Нет таких!» — заверяли друзья. Тухтача же упорно стоял на своем и продолжал копить вещи и деньги. Он запасся терпением. «Ладно,— говорил он,— дождемся мирного времени, народ вздохнет посвободнее, и я добьюсь своего...»
Судьба Сангина, высокого, красивого парня, складывалась иначе. И у пего была мечта, но пошире мечты Тухтачи. Кулябец родом, он незадолго к) революции подрался в своем кишлаке с местным баем из-за воды; ему пришлось бежать, иначе не уйти от байской мести. Бежал он в Каган, где, скрываясь под чужим именем, устроился работать на хлопковом заводе. Как только вспыхнула революция, он принял в ней активное участие, в рядах революционных войск сражался яростно, самозабвенно. «Пока эмиру не придет конец, я буду воевать»,— говорил он. Сангин рассчитывал пройти с войсками в родные места, очистить от врага Восточную Бухару и тогда вернуться в кишлак Дахана близ Куляба, где ждала его любимая девушка. Но война окончилась, воинские отряды переформировали, и Сангин попал в войско Асада Махсума. Тот, узнав о мечте молодого воина, как-то в минуту хорошего настроения сказал: «Потерпи! Прикончим врага, притаившегося под Бухарой, освободим Гиссар, Душанбе, Каратегин и Куляб, и я сам буду распорядителем на твоем свадебном пиру. У бая отниму все земли и отдам тебе». Окрыленный этим обещанием, Сангин страстно мечтал о победе.
Орзукул, командовавший десятком воинов,— уроженец Бухары.
До революции он был водоносом. Как-то при расчете он поругался с одним из своих работодателей, коварным жестоким муллой. Свирепый мулла назвал его джадидом и грозил передать властям. Орзукул стукнул муллу кулаком так сильно, что тот свалился замертво. Нельзя было терять ни минуты, он бежал сначала в Каган, потом перекочевал в Самарканд, где и обосновался. Узнав, что Красная Армия набирает добровольцев, он тут же записался и в ее рядах победителем вошел в Бухару. Дом его оказался разоренным, мать умерла от голода. Каким только унижениям не подвергалась она! Сколько слез пролила!
Горе не сломило Орзукула. Стиснув зубы, он продолжал борьбу. С надеждой отомстить всем муллам и ишанам, всем притаившимся сторонникам эмира поступил он на службу к Асаду Махсуму.
У Орзукула была приятная внешность: среднего роста, смуглый, круглолицый, он носил небольшую бороду, особенно привлекали внимание его огромные, всегда немного грустные глаза.
— Сегодня к чилиму и прикоснуться не довелось, - сказал он, с трудом преодолевая зевоту.
— Э, начальник,— насмешливо откликнулся Тухтача, коверкая таджикские слова,— кто в уразу позволилусебе среди бела дня курить чилим, кто пример подавал?.. Или потому, что вы начальник...
— Брось,— прервал Орзукул.— Твоего начальника одолело желание курить.
— Вы и меня приучили к чилиму,— сказал Сашин,— вот теперь оба и мучаемся.
— И правильно! — воскликнул Тухтача.— Друг и в радости и в горе должен быть соучастником!
— Ты, значит, не друг нам...
— Почему так, почему? — затараторил Тухтача.
— Ты не испытываешь наших страданий, сам признался. Ты нам не товарищ!
— Нет, нет, нет, я товарищ! Я забочусь о своем начальнике... Не будь я Тухтача...
— Что мне с твоих забот! Терпение лопается ждать вечернего намаза. Тухтача хитро усмехнулся:
— Напрасно мучаетесь!.. Поговаривают, что во время рамазана и главный раис, и главный муфтий, и аглам употребляют насвай... он отбивает охоту курить. А вы...
— Нас — другое дело,— перебил Сангин,— бросишь незаметно под язык — и все в порядке, а с чилимом — возня, и то нужно, и другое... Вода забулькает — Асад Махсум проснется... упадет нам на голову...
— Не чилим курить, папирос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50