— Эх, поскорее бы с урожаем разделаться! — вздохнул он.— Ибрам говорит — в касабу театр приехал. Вот бы сходить!
— Театр — это здорово! — поддержал его Сейдали.
Хасан был настроен серьезно.
— Сначала дело кончить надо, в театр успеем.
— Душа тоскует! Грех разве — немного потешить свою душу?
— Там одна баба так тянет газели — век бы слушал!
— И животом играет?
— А как же, брат? — развел руками Сердер Осман с видом знатока.— Какой без этого театр?
— Давайте махнем в касабу?
— Мечтала голодная курица об амбаре с ячменем...—улыбнулся Хасан.— Дело прежде всего!
— А после молотьбы свадьба будет.— Сердер Осман помахал в воздухе кепкой.— У Мустафы!
— Да ну? — удивился Хасан.
— Теперь уж точно — обещание получил. Надрывался, бедняга,— пупок наружу. Все боялся, не отдадут за него.
— Да уж ломались там, словно невеста — дочь падишаха.
— Все-таки добился своего!
— Он терпеливый, как дервиш...— Вытащив кисет, Сердер Осман опять стал крутить для всех цигарки.
— Фабрика ты, что ли! Крутишь одну за другой, как машина,— засмеялся Хасан, увидев три аккуратные самокрутки.
— Дело привычное, брат. Коль куришь контрабандный табачок, ко всему привыкнешь.
Брат Сейдали встал и взялся за косу. Отдохнули — хватит! Рассиживаться некогда.
В эти дни вся деревня на полях. Трудное это дело, жатва. Ох и трудное! Все силы высасывает. Идет человек по полю, машет косой, а в запястьях резь, опухшие руки деревенеют. В дни жатвы руки у крестьян все время сжаты в кулак, словно они каждую минуту собираются драться. Если разогнуть тяжелую, набухшую крестьянскую ладонь, она сплошь покрыта трещинами и мозолями. Покосишь с неделю, все косточки начинают ныть, так что по ночам невозможно заснуть.
— Много еще работы! — вздохнул Хасан.
— Справимся, не горюй. Поможем друг другу.
— Благодарствую, Сейдали,—поднялся Хасан.— Пора отправляться.
— Заходите еще!
— Мы-то зайдем,— отозвался Сердер Осман.— Но и ты в долгу не оставайся!
— Приду! Счастливого пути!
— Проща-ай!
Солнце палило нещадно. В этот год уборка пришлась на начало рамазана. Голодные люди чуть не
падали на работе. Наконец с грехом пополам скосили и заскирдовали хлеба. Обмолот решили начать после праздника.
Долгожданный праздник! Все настроены торжественно. Сразу после утреннего намаза высыпали на улицу. Сначала надо поцеловать руку у отца и матери. Потом поклониться всем старикам села, почтить память умерших за прошедший год, посетить семьи покойных. Обычай этот соблюдается свято, поэтому во время праздника все межсемейные распри затихают.
Так прошел первый день праздника. На второй все собрались под большой чинарой, где были устроены качели. Давул, зурна — все здесь, как полагается. В первый день качели отдают в распоряжение детей, а потом уж и взрослым можно побаловаться.
Хасан, Сердер Осман, Рыжий Осман, Сейдали, Сулейман небольшой группой прохаживались около качелей.
— Ну, кто со мной? — крикнул Сердер Осман. Откликнулась вся компания. Каждый дал давулджу пять курушей — для крестьянина большие деньги. Первым сесть выпало Хасану. Два парня взялись за концы длинной веревки из конского волоса, приводящей качели в движение,— и снова началось ликование зрителей.
Взмах за взмахом качели набирают высоту. Под конец голова человека мелькает уже где-то в ветвях чинары. Особой удалью считается взлететь так высоко, чтобы доска вертикально к земле была, но не каждый решается на это.
Хасан взлетал все выше.
— Держись, Хасан! — подбадривали снизу. Молодец Хасан, ничего не боится! Давул и зурна славят его удаль — гудят бодро и призывно, как во время борьбы пехливанов. Наконец парни отпустили веревку, качели стали постепенно останавливаться. За Хасаном была очередь Рыжего Османа.
— Не очень-то раскачивайте, а то у меня голова закружится! — с деланным страхом кричит он сверху.
— Ой, ой, шлепнется сейчас! — в тон ему вопит
Сердер Осман.
Зрители покатываются от дружного хохота. Чем выше взлетает Рыжий Осман, тем смешней его шутки. Смех не умолкает вовсе.
— Покачаемся — и в касабу,— предложил Сейдали.
— Пошли! — обрадовался Сердер Осман.
В этот момент со стороны реки раздался выстрел, за ним второй, третий...
— Пистолет,—определил Хасан.
— Наверняка били — три выстрела,— добавил
Сердер Осман.
— Уж не драка ли, спаси нас аллах? Рыжий Осман мигом спрыгнул с качелей.
— Идем!
По дороге уже спешили люди. Друзья догнали их.
— Из пистолета палили, верно ведь? — возбужденно бросил Хасан.
— И мне так показалось,— подтвердил Кель Бакырлы из толпы.
— А может, жандармы едут?
— Да нет, кто-нибудь развлекается...
— Зачем же попусту тратить пули?
Подумав о возможных последствиях выстрелов, прибавили шагу. Одним махом взбежали на пригорок: у источника под грушевым деревом лежал человек. Кинулись к нему. Одного немедленно отрядили за лошадью. Лежавший на земле оказался Ибрагимом Са-лихом. Он был ранен в плечо.
— Кто тебя, кто? — склонился над ним Хасан.
— Хаджи,— ответил за него Ташчи,— Хаджи Живодер...
— Убежал?
— Не знаю... Вроде убежал.
— Поймаем... Куда ему деться, сукину сыну! А за что он тебя?
— Не знаю.
— Повздорили они,— объяснил Мустафа.— Слово за слово, тот за пистолет и...
— Из-за Разие сцепились,— сказал кто-то.
— Из-за какой-то потаскухи человека убивать?
— Хаджи — это же зверь. Ему только повод дай. Родную мать убьет.
Ибрагима посадили, прислонив спиной к дереву. От большой потери крови он был весь желтый.
— Сольцой бы присыпать рану,— сказал Сейдали.
— Брось, еще беды наделаешь. Помнишь, Убейт и Дуран дрались? Я тогда Убейту так насыпал соли, что он еле жив остался. Столбняк с ним был.
— А если с кожи наскоблить?
— Это можно.
Сердер Осман снял с пояса патронташ и начал соскабливать с него в ладонь внутренний, соленый от человеческого пота слой. Как только он приложил к ране соленую пыль, раненый застонал.
— Воды! Воды...
Один парень побежал к источнику. Сердер Осман остановил его.
— Нельзя! Раненому воду не дают, а то много крови потеряет.
Теперь кровь из раны текла медленнее.
— Скоро совсем остановится,— пообещал Сердер Осман.
Пригнали чью-то плохонькую лошаденку. Пять парней подняли Ибрагима Салиха, посадили верхом на лошадь. Он был почти без сознания. Если бы его не поддерживали сзади, он бы мешком свалился на землю.
— Воды! —вдруг опять прошептал раненый.
— Умрет ведь от жажды! — взмолился Мустафа.— Что ему сделается от одного глотка воды?
— Нельзя, говорю! — непререкаемым тоном заявил Сердер Осман.
В деревне уже ждала упряжка Мастана. Не отказал, дал свою лошадь. Ибрагима уложили в повозку. Сердер Осман и Хасан залезли тоже. Раненый про должал стонать и просить воды.
— Молитесь, чтобы мы поспели в больницу! — крикнул Сердер Осман и повертел в воздухе толстой палкой. Колеса загромыхали по дороге.
Впереди сидел Сердер Осман и правил лошадью. Хасан примостился в ногах у раненого.
— Воды! Воды! —хрипел раненый.
— Уже скоро... Потерпи, друг,— уговаривал Ибрагима Хасан, поддерживая его за плечо, чтобы уберечь от ударов о дно повозки.— Нет у меня воды, пойми.
— Ох, помираю, пить...
Дорога стала песчаной. Тряска прекратилась.
— Ибрам, Ибрам!—тревожно окликнул Хасан раненого: тот вдруг умолк...
— А?
— Как себя чувствуешь?
Раненый прикоснулся к плечу, нащупал теплое — кровь...
— Я ранен?
— Пустяки. Плечо оцарапано. Ибрагиму опять стало плохо.
— Куда... куда мы едем? — стонал он.
— К доктору.
— О-ох!.. Я ему покажу!
— Кому? Кто в тебя стрелял?
— Хаджи Живодер. Сволочь...
— Молчи, молчи. Опять кровь пойдет!
— А рана большая, скажи? — Ибрагим со страхом смотрел на свой рукав — увидел запекшуюся, загрязненную пылью кровь.
— Пустяки,— успокоил его Хасан.
— Только бы поправиться... Живым он от меня не уйдет. Клянусь честью матери, не уйдет он от меня живым! — повторял Ибрагим в тоскливой ярости.
— Аллах его покарает!
Они были в пути уже целый час.
— Ну, как дела? — обернулся Сердер Осман.
— Хорошо! — отозвался Хасан.— В себя приходит.
— Стисни зубы, друг. Совсем немного осталось,— обернулся к раненому Сердер Осман.
— Ох, помираю...— хрипел Ибрагим Салих.
Он слизал запекшуюся у него на ладони кровь, даже не почувствовал привкуса соли.
— Хоть бы глоточек воды!
— Где ж ее взять. Нет у нас воды!
Ибрагим с трудом шевелил заплетающимся языком, словно рот у него был набит ватой. Вот и последний спуск к касабе. Оставалось ехать минут десять—пятнадцать. Под гору лошадь шла веселее. Сердер Осман то и дело подхлестывал ее, как бы назло Мастану, который холил и берег своих лошадей пуще глаза.
— Потише ты!—крикнул Хасан, когда повозка загромыхала по булыжнику.
— Надо пораньше успеть, а то эти доктора — народ капризный.
Вот уже Тевфиков виноградник, кладбище, за ним парк. Раненый впал в беспамятство.
— Торопись, дорогой, он без сознания,— теребил возницу Хасан.
Сердер Осман снова стал нахлестывать лошадь. На полном скаку въехали в город. Вот и больница.
— У нас раненый,— обратился Хасан к привратнику.
— Разлетелись, как на скачках!.. Никаких докторов нет,— проворчал тот.
— А когда будет доктор? — Я их не сторожу.
— Смотри, приятель,— Сердер Осман понизил голос.— Если раненый подохнет у ваших дверей, тебе несдобровать.
— И тяжело он ранен?
— Да уж зазря мы бы сюда не поехали. Две пули в него всадили, бочонок крови вытек. Привратник открыл ворота.
— Давай сюда!
Повозка въехала во двор. Со всех сторон сбежались любопытные, под ногами сновали дети.
— Ему легкое прострелили...
— Думаешь, помрет?
— Раз к нам попал — выживет. Два дня — и на ногах будет,— сказал привратник.— Бывали случаи и похуже.
— Ишь какой прыткий! — возражали ему.— Два дня... Не так-то все просто.
— Врача надо позвать,— сказал Хасан.
— Сейчас позову,— невозмутимо отвечал привратник.— Вот привалила работенка в праздничный день! — бормотал он по дороге.— А прокурора известили? — обернулся он уже у ворот.
— Нет, мы прямо сюда,— пожал плечами Сердер Осман.
— Да вижу, уже полны штаны от страха. По головке за это не погладят.
Наконец он ушел. Толпа, окружившая повозку, начала редеть. И все же много любопытных осталось.
— Что с ним? — допытывались они у Хасана.
— Ранили, да и все.
— Из-за земли?
— Неизвестно. Мы сами еще не знаем.
— А кто стрелял, известно?
— Нет.
— Если он помрет, убийца выйдет сухим из воды.
— Не помрет. Это гора, а не человек. Такого не скоро угробишь.
— И свидетелей не было?
— Не было.
Хасан по горькому опыту знал, что такое попасть в свидетели: не стал подводить людей. Во двор вошел человек с бледным лицом — доктор.
— Господин прокурор знает о случившемся? —спросил он.
— Нет,— ответил Хасан.
— Внесите его в приемный покой,— распорядился врач.— Надо подождать прокурора.
Ибрагим то приходил в себя, то снова терял сознание. Его внесли в помещение.
— Что клали на рану? — склонился над ним доктор.
— С кожаного ремня наскоблили,— ответил Сердер Осман.— Очень кровь текла...
— Когда это было?
— Часа три назад.
— Правильно сделали. Надо было заодно и перевязать рану.
Сердер Осман промолчал. Доктор побрызгал на рану из какой-то бутылки: жидкость вспенилась, зашипела.
— Пить...— простонал Ибрагим Салих.
— Дайте ему воды,— распорядился доктор.
— Нельзя — помрет же! — удивился Сердер Осман. Он был уверен в своей правоте.
Однако выразительный взгляд доктора привел парня в замешательство.
— Вам видней, конечно,— забормотал он.— Да только у нас...
— Помолчи пока,— перебил его доктор.
В сопровождении сторожа явился прокурор. — Кто привез раненого?
— Мы,— ответил Сердер Осман.
— Из какой деревни? — Караахметли.
— Это Кайран, что ли? Или я ошибаюсь?
— Да нет же, Караахметли.
— Кто в него стрелял?
В этот момент вернулся Хасан, которого поеылали за водой.
— Неизвестно, господин прокурор. — Кто был при этом?
— Никто. Мы услыхали выстрелы и прибежали. Вот и все.
— И никаких следов не осталось? Кто в тебя стрелял? — наклонился прокурор к раненому.
В ответ послышался стон.
— Займитесь им,— повернулся прокурор к доктору.— Показания потом снимем.
Ибрагима положили на стол. Доктор велел раздеть его и разрезал ножницами минтан.
— Приготовьте шприц. Дайте пинцет...
Двумя ватными тампонами он очистил рану. Потом подошел санитар, велел поднять Ибрагиму рубаху и сделал ему укол.
Какой крестьянин по доброй воле согласится быть свидетелем на суде, да еще в страдную пору? Судье ведь нет дела, жатва у крестьян или молотьба,— знай вызывает в город всех подряд. Поэтому и появилась в деревне поговорка: «Если у тебя много денег — иди в поручители, а если много времени — в свидетели».
Оказавшись без свидетелей, Ибрагим сослался на несчастный случай. Как прокурор ни бился с ним, слышал одно:
— Я сам в себя выстрелил, нечаянно получилось...
Через пятнадцать дней с перевязанной рукой Ибрагим вернулся в деревню. К тому времени большинство крестьян обмолотили половину урожая.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Пусть радость навсегда приходит, Скорее пусть беда проходит. С бедою, мы давно знакомы — Пусть, как весной воды, проходит...
Кул Халиль. Плохо приходится караахметлийцу, когда наступает жара. Все выгорает. Не остается ни одной зеленой былинки даже на лугах, багровеет крона сосен. Грушевые деревья стоят жалкие, общипанные.
Воздух раскаляется — дышать нечем. Это уже не привычная Караахметлийская долина, а сущее пекло, царство красного яростного огня, от которого гибнет все живое. Кувшин воды на голову выльешь, а через секунду волосы сухие, как солома. А подует ветер — еще страшнее. Лицо как будто обжигает огненное дыхание ада. Люди бредут к родникам, в тень деревьев, и падают там на землю в изнеможении. Долина погружается в забытье. Лежит желтая, как больной в лихорадке. Только два дерева возле родника — тута да седая верба — по-прежнему зеленеют, потому что корни их омываются родниковой водой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20