«Как бы,— говорит,— не случилось то же, что с Халиме, дочерью Халила-аги».
— А что с ней случилось?
— Разве ты не знаешь? — удивилась Алие.— Об этом все знают. Ее выдали насильно, а она через два месяца умерла от скоротечной чахотки. Я тогда еще маленькая была. Халил-ага потом в ее память колодец вырыл.
— Что-то я такого колодца не знаю.
— Да он зарос теперь. Халил-ага умер, сыновья чистить перестали.
— На все воля аллаха... Мать твоя, значит, тебя не ругает?
— Молчит все. «Не серди,— говорит,— отца, больной он».
— А что с ним?
— Мнительный стал. Даже в Измир ездил — здешним докторам не верит. Чуть кашлянет — сразу о смерти вспоминает.
— Смерть каждого ждет,— вздохнул Хасан.
— Отобрал у тебя поле,— помолчав, сказала девушка.— Что теперь будешь делать?
— Я с Ибрамом-агой в пай вошел.
— Просила я маму: поговори с отцом, чтобы поле тебе вернул. Он ее и слушать не хочет.
— Спасибо! Как-нибудь прокормлюсь.
— А твоя-то мать как?
— Я ей не все рассказываю, жалею. Старенькая она.
— Наверно, убивалась по полю?
— Она и не знает. Не сказал я.
— Может быть, уговорим все-таки отца — отдаст обратно?
— Зачем? И так не пропаду. Скажи лучше, когда в следующий раз увидимся?
— По пятницам отец каждый раз уезжает... Оба взглянули друг другу в глаза и покраснели.
Девушка опустила голову и улыбнулась. Хасан в смущении потянулся за сигаретами.
— Не будь тебя здесь, не остался бы и дня в Ка-раахметли,— тихо сказал он.
— Не уезжай!
— Пусть хоть убивают — не уеду, пока ты здесь. Оба примолкли. Тихо вокруг, только деревья шелестят под налетевшим порывом ветра.
— Ну, я пойду,— встала Алие.— А то мать забеспокоится.
Хасан тоже поднялся. Вдруг Алие испуганно прильнула к нему. За дверью снова послышались ребячьи голоса. Должно быть, те двое мальчишек возвращались. За щавелем, что ли, ходили? Кто-то из них подошел к самой двери и сел на порог.
— Ты дождешься, что я все расскажу,— прозвучал гнусавый голос.
Хасан и Алие затаили дыхание. Девушка изо всей силы стискивала руку Хасана, но, слава богу, скоро ребятишки ушли. Голоса их постепенно затихали. Алие облегченно вздохнула.
— Ох, перепугалась!
Хасан отвалил от двери камень, дверь распахнулась. В серый сумрак сторожки щедро хлынули солнечные лучи.
После обеда Хасан вывел из хлева волов, взял сабан и, мурлыча песенку, отправился в поле. Давно не было у него легко на душе. Словно в прежние времена, по пути завернул к Сердеру Осману. Тот только-только поднялся, собирался завтракать. Хаса-ну обрадовался:
— Присаживайся, набьем животы, порадуем своих будущих тещ.
— Да я уж поел.
— Садись, садись! Со второго куска не лопнешь.
На скатерти, расстеленной на полу, стояла тархана, дымился плов из булгура2. Дома Хасан поел только немного тарханы. Мать совсем слаба стала, даже стряпать ей трудно. У Сердера Османа мать еще в силе. И еду подает и разговаривать успевает.
— Где ты все пропадаешь, мой Хасан? Я уж и спрашивать у Османа перестала. Наплевал на старых друзей, а?
— Что вы, тетушка! Просто не по себе как-то было.
— С твоей матерью недавно разговаривала. Душа у нее за тебя изболелась. А ведь она уже в годах. Ты уж ее не огорчай!
— Нет, тетушка, зачем же?
— А про поле-то ты не сказал ей...
— Разве она знает?
— А как же! Все знает, только виду не подает. Вот оно что! Хасан в растерянности даже ложку опустил.
— Матушка моя бедная, втихомолку мучилась.
— Материнское сердце всегда за дите печалится,— вздохнула женщина.
Покончив с едой, Осман стряхнул крошки с рук на скатерть.
— Дурная примета,— неодобрительно сказала мать,— бедно жить будем.
— Ничего! — засмеялся он.— Мы и так не богачи. Выехали в поле. Волы тяжело ступали по мягкой
земле. Сердер Осман предложил Хасану обойти новый участок — он хорошо знал его.
— Это земля особая,— объяснял он.— Тут нужно глубоко пахать. Вспашешь мелко — не взойдет зерно! Будешь потом ладони лизать.
Шаг за шагом обошли все поле.
— Больно велико,— засомневался Хасан.— Справлюсь ли?
— Эх, ты! Другого такого в Караахметли не найдешь! Сейчас помучаешься — после молотьбы веселиться будешь.
— Помоги аллах!
Присели покурить на краю зеленого луга; где паслись коровы.
— Что ж,— сказал, наконец, Хасан,— начнем, помолившись аллаху?
— Желаю удачи.
— Уходишь?
— Надо идти. Дела.
Сердер Осман ушел, Хасан принялся пахать. Напевая песню, прокладывал одну борозду за другой, веселый, бодрый,— совсем тот Хасан, каким все его знали раньше.
Крестьяне с других полей посматривали на него и тоже радостно усмехались.
Солнце жгло все сильнее. К обеду пахарь притомился. Присел на краю поля под деревом, заглянул в бадью — еще немножко осталось воды: во время работы он время от времени плескал себе на грудь пригоршню-другую. Достав из узелка сладкую лепешку, сложил пополам, откусил добрый кусок. Хороша лепешка!
Он здорово проголодался. Быстро покончил с лепешкой, запил водой.
На четвертый день поле было уже наполовину вспахано. Хасан остановился перевести дух. Кто-то шел к нему по пашне. Сердер Осман, наверно. Хасан всмотрелся повнимательнее...
К нему приближался Мастан. «О господи! Уж не Алие ли что сказала?» Мастан подошел, остановился. Лицо вспотевшее, красное, но спокойное — не поймешь, с чем пришел.
— Селямюналейкюм!
— Алейкюмселям!
Мастан, кряхтя, уселся в тени под деревом. Похлопал ладонью по земле, приглашая:
— И ты садись!
— Благодарствую.
— Пришел с тобой поговорить.
— О чем?
— Не перебивай меня. Сначала слушай!
— Слушаю.
— Даю тебе тысячу, если уедешь отсюда.
— Я никуда не собираюсь ехать. И денег мне твоих не надо.
— По-хорошему говорю. Потом пожалеешь. Подумай как следует. Я свое слово сдержу. Если уедешь, хоть сейчас выкладываю тысячу — новенькую, хрустящую.
— Я тебе не мешаю. Или тебе стало тесно в деревне?
— Я все сказал. Уедешь — получишь тысячу. А то ведь и босиком могу отправить куда следует.
— А что ты мне сделаешь, если не уеду?
— Аллах знает, что сделаю.
— Ты меня не запугивай. Не боюсь я ни тебя, ни всех твоих хаджи-живодеров с пистолетами.
— Я свои руки кровью марать не стану.— Мастан прищурился.— А обделаю все так, что никто не подкопается.
— Попробуй. Посмотрим, что ты сумеешь. Люди белую овцу от черной всегда отличат.
— Со мной лучше не шутить. Я из рода Мастанов.
— Никто и не шутит.
— Пусть позор падет на мою голову, если я не смогу вышвырнуть из деревни такого голодранца, как ты! — Мастан смолк, чтобы проверить впечатление от своих слов.— Давай кончим по-хорошему. Уезжай куда-нибудь, купи землю. Кто в Кайране выжил, тот нигде не пропадет.
— Здесь мои деды жили. Кому тут не нравится, тот пусть и уезжает.
— Не накликай беды на свою голову. Не шути с Мастаном-оглу!
— В нашей стране законы есть. Никто никого не имеет права сгонять с земли.
— Не прикидывайся несмышленышем.
— Может, я раньше и хотел куда-нибудь податься, да только после такого разговора и шагу не сделаю, даже в город перестану ездить. Понял?
— Чума на твою голову! Ну что ж! Мое дело предупредить. Кто сам упал, тому винить некого.
— За меня не беспокойся, хозяин. Пусть уезжают, кому надо,— скатертью дорога! С давулом и зурной проводим.
Мастан уселся поудобнее, закурил, протянул и Хасану сигарету. Тот не шелохнулся.
— Послушай, Хасан мой, лев мой. Не сладить тебе со мною. Не то что ты один — все кайранцы вместе меня не одолеют.
— Не знаю, как другие, а я тебя не боюсь.
— Да постой ты!—Мастан раздраженно замахал руками.— Не перебивай меня. Я Мастан-оглу, понимаешь ты это?
— Понимаю.
— Куда я ни постучусь, везде мне почет, уважение. А до твоей болтовни никому дела нет. Отчего это, как думаешь?
— У тебя деньги.
— Конечно. Дам тебе один пинок в зад — так и покатишься отсюда... Скажу каймакаму, скажу в жандармерии. Да тебя за ноги выволокут отсюда. А надо будет — и губернатору скажу. Ты что думал...
— Все они твои свояки, что ли?
— Тогда увидишь.
— А вдруг да найдется на мое счастье кто-нибудь честный, который не станет рабом твоих денег?
— Решай сам.— Мастан сжал кулаки.— Потом поздно будет.
— Не запугивай меня, это ни к чему. Один грозился, да сам в ложке утонул. Посмотрим, что мне сделает Мастан-оглу.
— По-хорошему говорю!
Опершись на ладони, Мастан поднялся, отряхнул руки от пыли. В глазах его таилась злобная усмешка.
— Ну, прощай. Будь здоров!
Хасан молча, закусив губу, направился к волам. За спиной у него раздался дробный топот. Мастан с места пустил коня галопом.
— Подлец,— бормотал Хасан, слизывая с губы кровь.— Будь ты проклят, пес кровожадный!
Уже третью пятницу встречался Хасан с Алие. Остальные дни недели для обоих были сплошным ожиданием. Встретясь, они усаживались лицом к лицу и болтали, как умели. Иногда замолкали, глядели
друг другу в глаза.Алие готова была так сидеть часами. Но тревожилась за любимого: чувствовала, что вокруг них смыкается кольцо. И ее всюду преследовала тень длинной руки отца. А Хасан ждал, когда зверь выскочит из засады. Мастан никогда не оскаливал клыки, если не хотел укусить. Но где, когда он укусит?
Первую атаку Хасан уже отбил. Теперь начал привязываться к нему батрак Мастана. Слово за слово задирался, в драку лез.
Мрачный ходил Хасан. Ночи напролет не мог сомкнуть глаз. Если бы только знать, откуда беда нагрянет!.. Да, попал палец в навоз — не очистишь
его.Через несколько дней зашел он с утра в кофейню,а там жандармы сидят, чай пьют.
— Поди-ка сюда, Хасан! — поманил его унтер-офицер.
— Пожалуйста!
— Так это ты стену разрушил?
— Уж не меня ли вы имеете в виду?
— Нет — отца твоего!
— Правильно сделал. Хвалю! Унтер покраснел от ярости.
— Правду отвечай! А то всю рожу разукрашу. Я с тобой церемониться не буду.
— За сколько?
— Что «за сколько»? — не понял унтер.
— За сколько нанялся меня разукрашивать? Унтер весь затрясся. Никогда еще он не слыхал ничего подобного.
— Я тебе покажу, как оскорблять человека, состоящего на государственной службе!
Хасан наклонился к нему и тихо сказал сквозь зубы:
— Вас на вашу должность для поддержания порядка назначили!
— Что ты сказал, что сказал? — ухватился за эти слова унтер, словно усмотрел в них тайное значение.— Я тебя в тюрьму отправлю! Сгною!..
— Нашел чем пугать.— Хасан смотрел ему прямо в глаза.— Отправляй, коли право имеешь!
В кофейне воцарилась мертвая тишина. Унтер выхватил наручники.
— И арестую! Имею право! И не только за оскорбления...
Крестьяне поразевали рты.
— Так я и думал...— протянул Мустафа.
— Где бумага на арест?—закричал староста.— Это государственное дело! Где бумага?
— Много понимать стали!—Унтер сплюнул, но все-таки вытащил из кармана измятый листок.
— У нас все по закону. Мы от закона ни на волос не отступаем.
Староста развернул бумагу. Это был ордер на арест Хасана.
— Сукин сын...— Хасан скрипнул зубами.
Жандарм с победным видом надел на него наручники.
— С нами, брат, не шутят. Мы тебе живо хвоста накрутим. Ишь, деревенский лев выискался!
Хасан смотрел поверх его головы на кучку белых облаков, сгрудившихся на вершине горы.
И опять загудела деревня:
— Хасаназабрали!
— Да что ты?
— Такое сказать жандармам!
— Вот молодец! Сразу видно, что из рода Караахмета.
— Я и раньше это знал.
— Что же он сказал?
— Ах, брат, чего он только не говорил! «Разве,— говорит,— вы жандармы? Вы,— говорит,— шайка грабителей. Перевешать вас всех надо!»
— А начальник их что?
— Зубами скрипел, да помалкивал. Нечего ему было сказать.
— Не довезти им Хасана до города.
— Вот и я так думаю.
— Как доедут до Дагбаши, этот герой всех уложит, будь их хоть десять человек, а сам убежит.
— Пожалуй, завтра с петухами уже здесь будет.
— А может быть, в горы уйдет.
— Как дед его.
— Он теперь Мастану отомстит. Обязательно прикончит.
— Да, песенка Мастана спета. Пусть дети мои гяурами будут до седьмого колена, если я на его месте не прикончил бы этого кровососа.
— Клянусь аллахом!
— Попомни мои слова. Вернется он завтра чуть свет...
Рыжий Осман не находил себе места. Мысль о том, что Хасан арестован по его вине, не давала ему покоя. В конце концов он решил пойти в касабу и во всем сознаться. Так и скажет в полиции: «Я разрушил стену! Хасан не виноват!» Только вот на кого дом оставить? Кто в поле работать будет, волов кто
накормит?Он начал колебаться: «А вдруг и меня возьмут и Хасана не отпустят? Мастан — заклятый враг Хасана. А я — лучший друг Хасана». Да, но теперь по вине этого самого друга Хасан сидит в тюрьме.
В конце концов Рыжий Осман решился идти. Да, он войдет в дверь с надписью «Булданский жандармский участок» и все расскажет. Обернувшись на дороге, он прощальным, торжественным взглядом обвел деревню. Самая нищая в нищем Кесикбеле, она показалась ему такой прекрасной... Слезы подкатили
к горлу.«Надо идти! — уговаривал он себя.— Иначе как мне смотреть в глаза Хасану? Аллах всемогущий, я ведь умру со стыда!»
И он зашагал вперед, подстегивая себя сосновой веточкой и радуясь, словно дитя, одержанной над собой победе. Затянул даже песню. После обеда он будет уже там, в участке. Его посадят, а Хасана выпустят.
— Вай, молодчина, Рыжий Осман! — приговаривал он, ликуя, словно не шел в тюрьму, а только что вышел из нее.— Тысячу лет жизни тебе, умник Рыжий Осман!
Хасан всем в деревне расскажет, какой он герой, и вся деревня, нет, весь Кесикбель заговорит о нем. Деды внукам будут рассказывать: «Был у нас Рыжий Осман, он сам пошел в тюрьму, чтобы спасти друга». Деревня гордиться им будет. «Герой, как Рыжий Осман»,— скажут о ком-нибудь. «Вот это был человек!» «Хорошее сердце у него было!» «Лев, а не человек! Себя не пожалел, чтобы Хасана спасти!» «Так, значит, это он разрушил стену? А сам ведь и виду не показывал!» «Ну и молодец этот Рыжий Осман!».
«Да что вы,— скажет кто-нибудь.— Разве вы не знаете, что стену разрушил святой! Это Осман нарочно сказал, чтобы Хасана спасти...»
Размечтавшись, Рыжий Осман летел вперед как на крыльях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20