https://wodolei.ru/catalog/mebel/Am-Pm/
.. И усмехнулся. Странная сложилась у него жизнь с Симой. Кажется, любили они друг друга, кажется, не ссорились никогда, даже считали себя счастливыми, и все-таки семьи, в полном смысле слова, у них не было. Пожалуй, оба они были слишком общительны и увлечены своими делами. У него множество товарищей и друзей на кораблях, лекции, партийная работа. Домой заглядывал
редко, а, заглянув, жены не заставал. Когда-то она мечтала стать известной актрисой, но то ли из-за нехватки таланта, то ли из-за вечных переездов — не довелось. Зато все свое время она отдавала руководству самодеятельностью. Маратов к увлечениям жены относился со снисходительной усмешкой; в пику ему она так же относилась к его делам. Шутливый разговор, обмен улыбками, короткие вспышки страсти — вот и все, что оставалось в памяти от этих встреч, от совместной жизни.
Порой Маратову этого было мало. Порой хотелось уюта, ребенка, которого можно было бы покачать на колене. Но Сима отвечала: «Я для этого не приспособлена, да и ты тоже. Хороший семьянин должен быть хоть немного собственником. А ты и время свое, и деньги, и чувства все понемногу раздаешь друзьям-приятелям...» Маратову оставалось только смущенно ульь баться. Они оба как будто вертелись на большом мельничном колесе, держась за разные лопасти. Колесо надолго не останавливалось. Изменить жизнь не представлялось возможным. «Да, женушка, вдвоем на игрушечном кораблике нам было бы неплохо, но, пожалуй, мы бы через день заскучали, — подумал Маратов.,— Ладно, вот уже когда выйду в отставку, а ты станешь старушкой, испытаем все семейные радости. Детей-сирот возьмем сразу не менее двух, чтобы были и девочка с бантиком, и мальчик с вихрами».
Послышался звонок телефона. Маратов усмехнулся и снял трубку.
— У вас все готово? Осталось полчаса, — донесся голос Меркулова.
— Все, товарищ начальник!
Маратов полистал лежавший на письменном столе текст доклада. Слава богу, не в первый, а в четвертый раз он будет отчитываться на партсобрании. Дело привычное. Все подготовлено, как полагается по тем исписанным, однако глубоко укоренившимся в некоторых воинских частях правилам, которые, как говорят, «обеспечивают образцовое проведение отчетно-выборных партийных собраний». В докладе сказано, что есть успехи, но нельзя самоуспокаиваться, имеются недостатки, но их можно преодолеть. Отмечено, что во время учений и в борьбе со стихией некоторые товарищи про-
явили себя хорошо, а другие хуже. Подготовлены активные коммунисты, которые выступят в прениях, и обсуждены «конкретные факты», сказано, на которых они остановятся. Составлен список будущего партбюро, кто какую кандидатуру выдвигает. Составлена резолюция, которая вначале будет принята «за основу», а затем «в целом», с мелкими поправками. Чего же еще?
Если бы кто-нибудь сказал Маратову, что в такой подготовке есть мертвящая скука, формализм или даже прямое нарушение партийной демократии, он бы возмущенно замахал руками. Кто посмел бы обвинить всеобщего друга и доброжелателя, «нашего Савву», в формальном отношении к делу и людям?!
Если бы такое же обвинение выдвинули перед Меркуловым, начальник политотдела резонно заметил бы: «Демократия — демократией, а проведение ответственного собрания надо твердо обеспечить». Правда, Меркулова беспокоило то, что командующий высказал неудовлетворенность прошедшим учением. Но ведь никаких конкретных обвинений Серов не выдвинул. Новые испытания, в которых будут проверяться люди, еще впереди. Кто знает, что они покажут. Может быть, только подтвердят высокую боевую готовность штаба и политотдела (этого Меркулову теперь хотелось больше всего). А может быть, ученья и вовсе не будут продолжаться, — ведь землетрясение резко изменило обстановку. Правда, был еще неприятный случай с Николаевым. Но ведь это только случай. Командующий сам в нем разберется и определит, в какой мере виновен в нем начальник штаба. Словом, Меркулов пока не видел причин для того, чтобы бить тревогу. И одобрил доклад Маратова, похожий на десятки подобных докладов, которые ему приходилось читать.
Маратов, знакомя со своим докладом партбюро, предупредил, что он уже одобрен начпо, и на бюро все обошлось гладко. Так же гладко должно было обойтись на партсобрании.
Маратов еще раз подошел к иллюминатору полюбоваться закатом. Краски неба тускнели. Воздух стал сизоват. На душе у Маратова было полное спокойствие. Взглянув на круглые корабельные часы, висевшие на переборке, он положил листы с докладом в папку и вышел из каюты.
В клубе «Морской державы» — в помещении, расположенном в глубине огромного боевого корабля, без иллюминаторов, с наглухо привинченными к палубе железными скамьями, как осы, гудели вентиляторы. Коммунисты собирались дружно. Сначала заполнились скамьи около входной двери, — более отдаленные от стола президиума. Причиной тому была не скромность входивших в клуб, а привычка. Выработалась же она, наверно, потому, что на некоторых собраниях бывало скучно, а на «Камчатке» можно было переброситься словом. Поближе к накрытому красным сукном столу садились начальство и «штатные» ораторы. Скамьи посередине заполнялись в последнюю очередь.
Впрочем, на этот раз «порядок размещения» нарушился. Меркулов предложил «камчадалам» перейти с задних рядов на свободные места впереди. Серов сел среди группы политотдельцев.
Маратов хозяйским глазом окинул помещение: портреты членов Президиума ЦК на переборках, под ними уголками свежие елочные ветки, лозунги, над столом —. большой портрет Ильича...
— Партийное собрание считаю открытым. Прошу избрать президиум,— сказал Маратов.
Тут произошла заминка. Офицер, которому Маратов поручил выдвинуть кандидатуры председателя и секретаря собрания (Меркулова и одного из работников штаба, обладавшего каллиграфическим почерком), замешкался. Кто-то крикнул:
— Кристаллов и Донцов!
Маратов пожал плечами. Возражать оснований не было. Он не мог предвидеть, что это мелкое отступление от его плана организации собрания приведет к серьезным последствиям.
...Доклад Маратова коммунисты прослушали, казалось, довольно равнодушно. До этого они гораздо горячей обсуждали, какой установить регламент. Вопросов к докладчику не было. Кристаллов заглянул в бумажку, которую положил перед ним секретарь партбюро, и назвал фамилию первого из выступающих. Подготовленный оратор склонился над испещренными цифрами листочками. Не отрывая от них глаз, он стал перечислять, какие лекции и на какие темы были прочитаны коммунистам штаба за год и сколько человек на них присут-
ствовало. Кто-то зевнул, кто-то раскрыл на коленях журнал... Когда он наконец кончил говорить, Кристаллов, поднявшись, раздраженно сказал:
— Предлагаю, товарищи, условимся так: выступать, когда есть что сказать — дельное, важное. Попусту не будем время транжирить.
В зале послышался одобрительный гул.
Маратов с досады пожевал губами. Наклонившись к Меркулову, словно жалуясь, прошептал: «Что же это Кристаллов демагогию разводит, так никто и выступать не захочет».
Однако он ошибся. Настроение собрания порой, как поверхность моря, меняется от малейшего дуновения ветерка. Вот оно было тихим, как старый пруд, а вот уже пошли волнешки, а того гляди — как в бурю, зашумят волны.
— Слово имеет товарищ Порядов, — сказал Кристаллов после паузы.
Порядов поднялся и пошел к столу. Предполагалось, что он будет говорить о работе вечернего университета марксизма-ленинизма. Но подспудно мучило его другое. Разве мог он простить себе, что не поддержал Светова на совещании? Разве бесследно прошло для него пребывание на «Дерзновенном» и «Державном»? Никогда раньше Порядов не критиковал штабных офицеров за их служебные дела. И вот, еще не зная, к каким последствиям это приведет, но, повинуясь внутреннему чувству, такому же сильному, как то, что заставило его в опасную минуту подсказать смелое решение командиру тральщика или решиться послать радиограмму о трусости Николаева, Порядов заговорил о походе «Дерзновенного» в Безымянную бухту, показал, что только решительность Светова, проторившего новый трудный путь, позволила впоследствии «Державному» спасти людей на Скалистом. Так можно ли теперь остаться равнодушным к тому, что смелого и инициативного Светова осуждали, а трусливого Николаева поддерживали? Случайно ли это? Не связано ли с тем, что мы вообще порой не хотим замечать ростков нового или не умеем, или боимся.
— Я хочу подвергнуть критике партийное бюро за то, что оно не возглавило тягу коммунистов к новаторству, не вело борьбу с рутиной... — продолжал Порядов.
Когда он кончил говорить, взбудораженный Донцов отложил карандаш (он вел протокол) и попросил слова. «Не я ли, написав статью, думал, что все изменится к лучшему в соединении, так вправе ли теперь молчать?»
— ...Не все успехи, о которых говорилось в докладе, можно считать подлинными... — сказал он, начиная свое выступление.
— В докладе Маратов «шарики катал», — бросил кто-то реплику.
Выступления Порядова и Донцова удивили и раздосадовали Меркулова. Как-никак это были уже выступления, направленные, хоть и косвенно, против него самого. И как ни стремился Меркулов всегда исходить из принципиальных соображений, он был только человеком, причем человеком властным и самоуверенным, привыкшим наставлять других, а не выслушивать поучения от подчиненных. Все в нем протестовало: «Зачем они снова откапывают эту давно решенную историю со Световым? К чему делают обобщения, для которых пока нет оснований? На какой путь критики командования толкают коммунистов?»
По традиции Меркулов собирался выступать в самом конце собрания. В этой неписанной традиции был свой особый смысл: во-первых, неудобно ставить преграды критике (мало кто решится потом выступить вразрез с мнением начальства); во-вторых, именно за политическим руководством остается право подводить итоги. И все же хотелось выступить уже сейчас, чтобы вернуть собрание в намеченное русло.
Меркулов обернулся, взглянул на Серова. Однако лицо командующего было непроницаемым. Он слушал с вниманием, тем более напряженным, что еще не составил себе достаточно полного мнения о всех событиях, происходивших в его отсутствие, и о том, как относятся к ним коммунисты. Меркулов догадался об этом с одного взгляда. Он попросил слова и заговорил коротко и веско:
— Не стоит распыляться, тратить порох на ' чисто служебные, к тому же уже решенные вопросы, строить на малых фактах обобщения, которые могут оказаться зыбкими. Надо ухватиться за главное звено. Оно в докладе указано. Будем обсуждать, как коммунисты штаба и политотдела обеспечили несомненный успех
учений, как проявили они себя, ликвидируя последствия землетрясения. Уясним, кому чего еще не достает: многим неплохим политработникам (он бросил взгляд на Порядова, потом на Донцова) — глубоких военных знаний и опыта, некоторым штабным офицерам — вкуса к идеологической работе. Острую критику направим на тех, кто пытается подрывать принцип единоначалия — основу организованности и дисциплины на флоте.
Когда Меркулов начал говорить, вентиляторы по приказу дежурного офицера выключили. Наступила тишина, такая непривычная, что она раздражала. С каждой минутой становилось все более душно. Лица коммунистов раскраснелись. Речь начальника политотдела и по смыслу, а еще более по тону, жесткому и наставительному, слишком напоминала команду.
Высотин насторожился. «Хороши будем мы, коммунисты, «мозг соединения», если не пойдем дальше самовосславления... Неужели Меркулов ничего не понял из происшедшего в последние дни?»
— Включите вентиляторы. Дышать нечем! — сказал Серов.
Высотин вытер платком лоб. Поднялся. Лицо его попало в струю свежего воздуха. Он глубоко вздохнул и стал говорить медленно, словно продолжая размышлять, только теперь уже вслух.
— Мы привыкли считать, что все у нас в штабе, политотделе, на кораблях поставлено образцово. Так ли это? На первый взгляд, так. Чрезвычайных происшествий почти не бывает. Планы боевой подготовки выполняются. Число классных специалистов неуклонно растет. Как будто можем быть довольны. Но я хочу поставить вопрос по-другому: готовы ли мы к любым испытаниям или подбираем себе испытания по силам? Разница здесь огромная. Вот недавно мне довелось читать статью о том, почему некоторые выпускники школ, золотые медалисты, в институтах плелись в хвосте у других, обычных студентов. В чем тут дело? Да в том, что кое-где создались особые условия, чтобы медалисты появлялись. На экзаменах, например, избегали вопросов сложных, на которые кандидаты в медалисты могли бы и не ответить... Нет ли у нас чего-либо подобного?
— Факты, ближе к фактам, — бросил раздраженно Панкратов.
— Факты? Что ж, — продолжал спокойно Высотин. — Вот наш молодой политработник Донцов давно заметил такие факты на «Державном». Написал о них докладную, упомянул сегодня. Он говорил и с секретарем партбюро, да тот отмахнулся. А почему мы не приняли световского варианта высадки во время учений? Разве он был плох? Нет! Боялись поставить в трудное положение корабли, которым придется проходить через неизведанные узкости! Боялись непривычного и сложного форсирования бойцами десанта горного перевала! Пуще того, боялись нарушить самими нами разработанный штабной план! Факты? А разве не факт, что мы чураемся технических экспериментов, что плаваем мы много, да ждем тихой погоды? Не случалось ли так, что мы, коммунисты штаба и политотдела, стали больше думать о наших золотых медалях, чем о тех грозных неожиданностях, которые всегда готовят морякам океаны, а военным — противник?.. То, что капитан второго ранга Николаев спасовал перед трудностями, — опасный сигнал...
Высотина внимательно слушали. У многих коммунистов с первой фразы появилось такое ощущение, будто он говорит именно то, что они сами думали и переживали, и в то же время все казалось новым. Бывает такое странное, двойственное чувство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
редко, а, заглянув, жены не заставал. Когда-то она мечтала стать известной актрисой, но то ли из-за нехватки таланта, то ли из-за вечных переездов — не довелось. Зато все свое время она отдавала руководству самодеятельностью. Маратов к увлечениям жены относился со снисходительной усмешкой; в пику ему она так же относилась к его делам. Шутливый разговор, обмен улыбками, короткие вспышки страсти — вот и все, что оставалось в памяти от этих встреч, от совместной жизни.
Порой Маратову этого было мало. Порой хотелось уюта, ребенка, которого можно было бы покачать на колене. Но Сима отвечала: «Я для этого не приспособлена, да и ты тоже. Хороший семьянин должен быть хоть немного собственником. А ты и время свое, и деньги, и чувства все понемногу раздаешь друзьям-приятелям...» Маратову оставалось только смущенно ульь баться. Они оба как будто вертелись на большом мельничном колесе, держась за разные лопасти. Колесо надолго не останавливалось. Изменить жизнь не представлялось возможным. «Да, женушка, вдвоем на игрушечном кораблике нам было бы неплохо, но, пожалуй, мы бы через день заскучали, — подумал Маратов.,— Ладно, вот уже когда выйду в отставку, а ты станешь старушкой, испытаем все семейные радости. Детей-сирот возьмем сразу не менее двух, чтобы были и девочка с бантиком, и мальчик с вихрами».
Послышался звонок телефона. Маратов усмехнулся и снял трубку.
— У вас все готово? Осталось полчаса, — донесся голос Меркулова.
— Все, товарищ начальник!
Маратов полистал лежавший на письменном столе текст доклада. Слава богу, не в первый, а в четвертый раз он будет отчитываться на партсобрании. Дело привычное. Все подготовлено, как полагается по тем исписанным, однако глубоко укоренившимся в некоторых воинских частях правилам, которые, как говорят, «обеспечивают образцовое проведение отчетно-выборных партийных собраний». В докладе сказано, что есть успехи, но нельзя самоуспокаиваться, имеются недостатки, но их можно преодолеть. Отмечено, что во время учений и в борьбе со стихией некоторые товарищи про-
явили себя хорошо, а другие хуже. Подготовлены активные коммунисты, которые выступят в прениях, и обсуждены «конкретные факты», сказано, на которых они остановятся. Составлен список будущего партбюро, кто какую кандидатуру выдвигает. Составлена резолюция, которая вначале будет принята «за основу», а затем «в целом», с мелкими поправками. Чего же еще?
Если бы кто-нибудь сказал Маратову, что в такой подготовке есть мертвящая скука, формализм или даже прямое нарушение партийной демократии, он бы возмущенно замахал руками. Кто посмел бы обвинить всеобщего друга и доброжелателя, «нашего Савву», в формальном отношении к делу и людям?!
Если бы такое же обвинение выдвинули перед Меркуловым, начальник политотдела резонно заметил бы: «Демократия — демократией, а проведение ответственного собрания надо твердо обеспечить». Правда, Меркулова беспокоило то, что командующий высказал неудовлетворенность прошедшим учением. Но ведь никаких конкретных обвинений Серов не выдвинул. Новые испытания, в которых будут проверяться люди, еще впереди. Кто знает, что они покажут. Может быть, только подтвердят высокую боевую готовность штаба и политотдела (этого Меркулову теперь хотелось больше всего). А может быть, ученья и вовсе не будут продолжаться, — ведь землетрясение резко изменило обстановку. Правда, был еще неприятный случай с Николаевым. Но ведь это только случай. Командующий сам в нем разберется и определит, в какой мере виновен в нем начальник штаба. Словом, Меркулов пока не видел причин для того, чтобы бить тревогу. И одобрил доклад Маратова, похожий на десятки подобных докладов, которые ему приходилось читать.
Маратов, знакомя со своим докладом партбюро, предупредил, что он уже одобрен начпо, и на бюро все обошлось гладко. Так же гладко должно было обойтись на партсобрании.
Маратов еще раз подошел к иллюминатору полюбоваться закатом. Краски неба тускнели. Воздух стал сизоват. На душе у Маратова было полное спокойствие. Взглянув на круглые корабельные часы, висевшие на переборке, он положил листы с докладом в папку и вышел из каюты.
В клубе «Морской державы» — в помещении, расположенном в глубине огромного боевого корабля, без иллюминаторов, с наглухо привинченными к палубе железными скамьями, как осы, гудели вентиляторы. Коммунисты собирались дружно. Сначала заполнились скамьи около входной двери, — более отдаленные от стола президиума. Причиной тому была не скромность входивших в клуб, а привычка. Выработалась же она, наверно, потому, что на некоторых собраниях бывало скучно, а на «Камчатке» можно было переброситься словом. Поближе к накрытому красным сукном столу садились начальство и «штатные» ораторы. Скамьи посередине заполнялись в последнюю очередь.
Впрочем, на этот раз «порядок размещения» нарушился. Меркулов предложил «камчадалам» перейти с задних рядов на свободные места впереди. Серов сел среди группы политотдельцев.
Маратов хозяйским глазом окинул помещение: портреты членов Президиума ЦК на переборках, под ними уголками свежие елочные ветки, лозунги, над столом —. большой портрет Ильича...
— Партийное собрание считаю открытым. Прошу избрать президиум,— сказал Маратов.
Тут произошла заминка. Офицер, которому Маратов поручил выдвинуть кандидатуры председателя и секретаря собрания (Меркулова и одного из работников штаба, обладавшего каллиграфическим почерком), замешкался. Кто-то крикнул:
— Кристаллов и Донцов!
Маратов пожал плечами. Возражать оснований не было. Он не мог предвидеть, что это мелкое отступление от его плана организации собрания приведет к серьезным последствиям.
...Доклад Маратова коммунисты прослушали, казалось, довольно равнодушно. До этого они гораздо горячей обсуждали, какой установить регламент. Вопросов к докладчику не было. Кристаллов заглянул в бумажку, которую положил перед ним секретарь партбюро, и назвал фамилию первого из выступающих. Подготовленный оратор склонился над испещренными цифрами листочками. Не отрывая от них глаз, он стал перечислять, какие лекции и на какие темы были прочитаны коммунистам штаба за год и сколько человек на них присут-
ствовало. Кто-то зевнул, кто-то раскрыл на коленях журнал... Когда он наконец кончил говорить, Кристаллов, поднявшись, раздраженно сказал:
— Предлагаю, товарищи, условимся так: выступать, когда есть что сказать — дельное, важное. Попусту не будем время транжирить.
В зале послышался одобрительный гул.
Маратов с досады пожевал губами. Наклонившись к Меркулову, словно жалуясь, прошептал: «Что же это Кристаллов демагогию разводит, так никто и выступать не захочет».
Однако он ошибся. Настроение собрания порой, как поверхность моря, меняется от малейшего дуновения ветерка. Вот оно было тихим, как старый пруд, а вот уже пошли волнешки, а того гляди — как в бурю, зашумят волны.
— Слово имеет товарищ Порядов, — сказал Кристаллов после паузы.
Порядов поднялся и пошел к столу. Предполагалось, что он будет говорить о работе вечернего университета марксизма-ленинизма. Но подспудно мучило его другое. Разве мог он простить себе, что не поддержал Светова на совещании? Разве бесследно прошло для него пребывание на «Дерзновенном» и «Державном»? Никогда раньше Порядов не критиковал штабных офицеров за их служебные дела. И вот, еще не зная, к каким последствиям это приведет, но, повинуясь внутреннему чувству, такому же сильному, как то, что заставило его в опасную минуту подсказать смелое решение командиру тральщика или решиться послать радиограмму о трусости Николаева, Порядов заговорил о походе «Дерзновенного» в Безымянную бухту, показал, что только решительность Светова, проторившего новый трудный путь, позволила впоследствии «Державному» спасти людей на Скалистом. Так можно ли теперь остаться равнодушным к тому, что смелого и инициативного Светова осуждали, а трусливого Николаева поддерживали? Случайно ли это? Не связано ли с тем, что мы вообще порой не хотим замечать ростков нового или не умеем, или боимся.
— Я хочу подвергнуть критике партийное бюро за то, что оно не возглавило тягу коммунистов к новаторству, не вело борьбу с рутиной... — продолжал Порядов.
Когда он кончил говорить, взбудораженный Донцов отложил карандаш (он вел протокол) и попросил слова. «Не я ли, написав статью, думал, что все изменится к лучшему в соединении, так вправе ли теперь молчать?»
— ...Не все успехи, о которых говорилось в докладе, можно считать подлинными... — сказал он, начиная свое выступление.
— В докладе Маратов «шарики катал», — бросил кто-то реплику.
Выступления Порядова и Донцова удивили и раздосадовали Меркулова. Как-никак это были уже выступления, направленные, хоть и косвенно, против него самого. И как ни стремился Меркулов всегда исходить из принципиальных соображений, он был только человеком, причем человеком властным и самоуверенным, привыкшим наставлять других, а не выслушивать поучения от подчиненных. Все в нем протестовало: «Зачем они снова откапывают эту давно решенную историю со Световым? К чему делают обобщения, для которых пока нет оснований? На какой путь критики командования толкают коммунистов?»
По традиции Меркулов собирался выступать в самом конце собрания. В этой неписанной традиции был свой особый смысл: во-первых, неудобно ставить преграды критике (мало кто решится потом выступить вразрез с мнением начальства); во-вторых, именно за политическим руководством остается право подводить итоги. И все же хотелось выступить уже сейчас, чтобы вернуть собрание в намеченное русло.
Меркулов обернулся, взглянул на Серова. Однако лицо командующего было непроницаемым. Он слушал с вниманием, тем более напряженным, что еще не составил себе достаточно полного мнения о всех событиях, происходивших в его отсутствие, и о том, как относятся к ним коммунисты. Меркулов догадался об этом с одного взгляда. Он попросил слова и заговорил коротко и веско:
— Не стоит распыляться, тратить порох на ' чисто служебные, к тому же уже решенные вопросы, строить на малых фактах обобщения, которые могут оказаться зыбкими. Надо ухватиться за главное звено. Оно в докладе указано. Будем обсуждать, как коммунисты штаба и политотдела обеспечили несомненный успех
учений, как проявили они себя, ликвидируя последствия землетрясения. Уясним, кому чего еще не достает: многим неплохим политработникам (он бросил взгляд на Порядова, потом на Донцова) — глубоких военных знаний и опыта, некоторым штабным офицерам — вкуса к идеологической работе. Острую критику направим на тех, кто пытается подрывать принцип единоначалия — основу организованности и дисциплины на флоте.
Когда Меркулов начал говорить, вентиляторы по приказу дежурного офицера выключили. Наступила тишина, такая непривычная, что она раздражала. С каждой минутой становилось все более душно. Лица коммунистов раскраснелись. Речь начальника политотдела и по смыслу, а еще более по тону, жесткому и наставительному, слишком напоминала команду.
Высотин насторожился. «Хороши будем мы, коммунисты, «мозг соединения», если не пойдем дальше самовосславления... Неужели Меркулов ничего не понял из происшедшего в последние дни?»
— Включите вентиляторы. Дышать нечем! — сказал Серов.
Высотин вытер платком лоб. Поднялся. Лицо его попало в струю свежего воздуха. Он глубоко вздохнул и стал говорить медленно, словно продолжая размышлять, только теперь уже вслух.
— Мы привыкли считать, что все у нас в штабе, политотделе, на кораблях поставлено образцово. Так ли это? На первый взгляд, так. Чрезвычайных происшествий почти не бывает. Планы боевой подготовки выполняются. Число классных специалистов неуклонно растет. Как будто можем быть довольны. Но я хочу поставить вопрос по-другому: готовы ли мы к любым испытаниям или подбираем себе испытания по силам? Разница здесь огромная. Вот недавно мне довелось читать статью о том, почему некоторые выпускники школ, золотые медалисты, в институтах плелись в хвосте у других, обычных студентов. В чем тут дело? Да в том, что кое-где создались особые условия, чтобы медалисты появлялись. На экзаменах, например, избегали вопросов сложных, на которые кандидаты в медалисты могли бы и не ответить... Нет ли у нас чего-либо подобного?
— Факты, ближе к фактам, — бросил раздраженно Панкратов.
— Факты? Что ж, — продолжал спокойно Высотин. — Вот наш молодой политработник Донцов давно заметил такие факты на «Державном». Написал о них докладную, упомянул сегодня. Он говорил и с секретарем партбюро, да тот отмахнулся. А почему мы не приняли световского варианта высадки во время учений? Разве он был плох? Нет! Боялись поставить в трудное положение корабли, которым придется проходить через неизведанные узкости! Боялись непривычного и сложного форсирования бойцами десанта горного перевала! Пуще того, боялись нарушить самими нами разработанный штабной план! Факты? А разве не факт, что мы чураемся технических экспериментов, что плаваем мы много, да ждем тихой погоды? Не случалось ли так, что мы, коммунисты штаба и политотдела, стали больше думать о наших золотых медалях, чем о тех грозных неожиданностях, которые всегда готовят морякам океаны, а военным — противник?.. То, что капитан второго ранга Николаев спасовал перед трудностями, — опасный сигнал...
Высотина внимательно слушали. У многих коммунистов с первой фразы появилось такое ощущение, будто он говорит именно то, что они сами думали и переживали, и в то же время все казалось новым. Бывает такое странное, двойственное чувство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70