Потом все отправились в общежитие на воскресник, а ее, Мирью, не взяли. Ее не позвали. Если бы сказали: «Пойдем с нами», она, конечно, пошла бы.
— Что с тобой? — спросила мать.
— Ничего,— ответила Мирья и рассказала, что у нее были гости.
— Ты почему-то грустная,—заметила мать.—Значит, Марина Коллиева была у нас. Еще кто?
— Васели, брат Нины.
— Васели приехал? Хорошо.
— Что же в этом хорошего? Насколько я поняла, ему, кажется, пришлось уйти из университета.
— Хорошо, что у тебя были гости. Тебе надо больше бывать среди молодежи.
— Мама, когда я пойду работать?
— Тебе так не терпится?
— Они пошли убирать общежитие. А меня не взяли,— Мирья грустно улыбнулась.
Елена Петровна внимательно посмотрела в лицо дочери и поднялась:
— Пойдем посмотрим, что за уборку они затеяли.
По дороге Елена Петровна объяснила Мирье, что, может быть, Васели и не исключен из университета, бывает, что студент на год прерывает учебу, где-то работает, а потом возвращается обратно в университет. «Конечно, может быть и так»,— согласилась Мирья.
В Хаукилахти было два общежития. Одно помещалось в бараке. Длинный узкий коридор, по обе стороны небольшие комнаты. Три комнаты побольше занимали ребята, в остальных жили одинокие рабочие пожилого возраста. Дом приезжих временно служил женским общежитием. Там имелись три комнаты и кухонька. Уборка шла у девчат. Девушки были одеты в лыжные костюмы, поверх которых натянули еще юбки. У Мирьи такой наряд вызвал недоумение. Зачем еще юбки? Или — чтобы случайно не перепутали с ребятами?
Девушки мыли полы, ребята таскали воду. Железные кровати были сложены у крыльца одна на другую, матрацы вытащены во двор, где ребята выбивали их палками. Били они их немилосердно.
— Игорь, Игорь! Ты же от матраца ничего не оставишь,— Нина отняла у Игоря палку и показала, как надо выбивать матрац.— Видишь, как Васели выбивает.
Васели напевал веселую песенку, временами помахивая палкой, как дирижерской палочкой.
Воронов и Айно Андреевна шли мимо с полными авоськами в руках. Видимо, из магазина. Заметив ребят у общежития, Воронов передал авоськи жене и направился к дому приезжих.
— Это что за дирижер у нас появился? — начальник остановился перед Васели.
Парень отложил палку и представился. И тут же спросил не без ехидства:
— Нет ли у вас в общежитии какой-нибудь гармошки, или, может, здесь палка считается единственным музыкальным инструментом?
Воронов смерил парня с ног до головы внимательным взглядом и ответил, цедя слова:
— Любопытно. Бывал я на многих стройках, но нигде мне не давали первым делом в руки гармошку. Топор давали, пилу. И я тоже давал людям топоры и пилы. Могу и вам дать, ежели такое желание появится.
— Только-то и всего. Немного же вы обещаете. А если найдется рабочий, которому этого покажется мало? И он потребует, например, чтобы к нему относились по-человечески. Чтобы начальник был более вежливым.
Воронов прищурился и спросил, пряча улыбку:
— Неужели вам так много пришлось повидать и человеческого и бесчеловечного отношения?
— Столько, чтобы научиться постоять за себя.
Елена Петровна усмехнулась про себя.
— У нас только рычат, но не кусаются,— сказала она парню.— Будет и гармонь, и радио. На то есть постройком. Михаил Матвеевич, Айно ждет вас.
Но Воронов не торопился уходить. Он с любопытством разглядывал Васели. Странный человек этот Воронов. Если ему что-то не по душе, он становится ехидным, колючим, но стоит ему возразить, дать отпор, как он сразу меняется. Если бы парень стал заискивать перед ним, •смутился, Воронов говорил бы с ним еще более язвительно. Но теперь он спросил как ни в чем не бывало:
— Что вы еще умеете делать, кроме как выбивать девичьи матрацы?
— Умею давать сдачи тем, кто полезет ко мне.
— Еще что?
— Об остальном можно поговорить серьезно.
— Машины любите?
— Смотря какие. Швейную — нет.
— Могу взять вас помощником тракториста, потом пошлем на курсы, если, конечно, покажете себя. Идет?
— Не знаю,— протянул Васели.— Стоит ли загадывать так далеко. Я здесь временный.
— А-а, временный, значит. Это меняет дело. Елена Петровна, возьмите этого временного к себе. Разнорабочим.
Мирья стояла на дворе, растерянная, одинокая. Потом кто-то из ребят сунул ей в руки ведро с водой и мотнул головой в сторону крыльца. Мирья внесла ведро в дом и передала девушкам. Только она вернулась, как ей сунули другое ведро. Девушки мыли уже коридор, и ребята в грязных сапогах не хотели входить в дом. Откуда-то появился Валентин. Он тоже схватил ведро и побежал за водой. Передавая ведро Мирье, он спросил, придет ли она сегодня вечером в клуб — там будет собрание, потом танцы.
В Хаукилахти все время приезжало много молодежи. В большинстве это были парни и девушки, еще не имевшие никакой профессии. Поэтому решено было провести откры тое комсомольское собрание с повесткой дня: «Почетная профессия — строитель». Валентину как секретарю комсомольской организации предстояло сделать доклад о строителях Хаукилахти и о будущем поселка.
Валентин был плохой оратор. Он хоть и написал текст доклада, но читал его запинаясь и нервничая.
— Господи, что он там мелет! — вздохнула Нина.— Доказывает, что дважды два — четыре. Ни одной путной мысли.
— Но ведь профессия строителя в самом деле важная и почетная,— Мирья пыталась защищать Валентина.
— Так бы и говорили об этом. Ты только послушай, как он вещает. «Труд — дело славы и доблести». Мы это и без него знаем. «Мы строим для себя во имя будущего»... Ну и пустозвон.
Валентин перечислял бригады — одни имеют такие-то показатели, другие такие-то. С одних надо брать пример, другим следует подтянуться.
Нина шептала Мирье:
— Видишь? Никто его и слушать не хочет. И нечего тут слушать. Многие вообще не пришли на собрание. И правильно сделали. Сидят, наверно, дома и пьянствуют.
— И тоже правильно делают? — засмеялся Васели, сидевший рядом с Мирьей.
— А вот Изольда как-то делала доклад...— шептала Нина.
— О чем? О том, как надо компот варить? — спросил Васели.
— Нет. Об искусстве. О том, как искусство облагораживает человека. Она говорила так, что собрание кончилось, а мы все еще спорили. Пошли к ней и полночи проспорили. Вот так надо делать доклады.
Валентин собрал свои бумажки и сел за стол президиума. Васели ради шутки начал аплодировать, но никто не поддержал его.
Собрание вел Игорь. Он постучал карандашом о горлышко графина.
— У кого есть вопросы к докладчику? Нет. Раз нет вопросов, перейдем к прениям.— В зале было тихо. Игорь яытался расшевелить людей.— Кто выступит первым, регламент ограничивать не будем. Ну, кто первый? Первого нет. Ну, кто второй?
Все молчали.
— У меня есть вопрос! — наконец крикнул Васели, Танцы скоро начнутся и есть ли гармонист?
Игорь усмехнулся:
— Танцы будут, и гармонист найдется, но давайте, товарищи, ближе к делу. Вопрос очень важный. Кто хочет выступить?
— О господи! — вздохнула Нина. И вдруг подняла руку.— Я хочу.
Нина хотела говорить с места, но ее заставили выйти на трибуну. Она поправила волосы и начала:
— Я хочу сказать, что такие доклады, какой сделал Валентин, нам не нужны...
В зале засмеялись. Нина растерялась: она не видела, как комично вытянулось вдруг лицо Валентина. Игорь опять постучал по графину. Когда стало тихо, он спросил Нину:
— Что ты имеешь в виду? Почему это не нужны доклады?
— Нам не нужно пустозвонов, громкие слова...
— Правильно! — крикнули из зала.
— Товарищи! — Игорь поднялся. Собрание принимало неожиданный оборот, и он решил не допустить, чтобы началась буза. Он же председатель, и это будет позорным пятном для него.— Что ты хотела этим сказать? — грозно спросил он Нину.
— Я хотела сказать, что... что мы сами в состоянии разобраться, что к чему. Не нужно нам говорить о том, что и так каждому ясно... Помните, Изольда делала доклад об искусстве...
Игорь побледнел. При чем тут Изольда? Это в его огород камешек. Валентин поспешил на помощь:
— Товарищи, сегодня речь идет не об искусстве. Давайте будем говорить по повестке дня.
Нина махнула рукой и сбежала с трибуны. В зале зашумели, заспорили.
— Почему не дали Нине выступить?
— Нечего чепуху нести...
— Мысли у нее правильные, только она не сумела выразить их.
— Сумела, как еще сумела...
Игорь стучал по графину, требуя тишины.
Поймав его беспомощный взгляд, Марина Коллиева решила спасти положение, подняла руку: «Прошу слова». В зале внезапно стало тихо, и она не спеша поднялась на трибуну, на ходу расправляя укладки на гофрированной юбке.
— Я считаю, что вопрос, поставленный в повестку дня нашего собрания, заслуживает всяческого внимания,— начала Марина спокойным ясным голосом.— Я не знаю, как расценивать выступление Нины. Было ли оно просто необдуманным поступком или это сознательная попытка отвлечь внимание собравшихся от наиважнейшего вопроса нашего времени? Если да, то с какой целью? Можно ли называть идейно-воспитательную работу пустозвонством, от которого, нам следует отказаться?
— А девочка она ничего себе, только глупа как пробка,— шепнул Васели Мирье.
Игорь поспешил закрыть собрание. В заключительном слове он сетовал на неорганизованность молодежи, на непонимание важности темы, предложил вернуться к этому вопросу снова и обсудить причины, по которым обсуждение доклада на этом собрании сорвалось. Его почти не слушали.
Начали убирать стулья. Баянист занял свое место. Мирья не заметила, куда ушла Нина. В сенях ее не оказалось. Мирья вышла на крыльцо. На дворе было- темно, только огненными точками вспыхивали папиросы парней, вышедших покурить. Мирья вернулась в клуб. Проходя мимо дверей дирекции клуба, она услышала голос Коллиева:
— Нет, это нельзя оставить так...
Думая, что Нина тоже там, Мирья толкнула дверь. Коллиев что-то говорил Ларинену, но заметив Мирью, не закончив начатой фразы, заговорил о другом:
— Да вот если бы озеро замерзло...
Мирья повернула обратно.
— Мирья, не уходи,— окликнул ее Ларинен,— посиди с нами...
Но Мирья была уже за дверью. И вдруг ей пришла мысль, что на танцы она не останется — ей здесь нечего делать, раз люди остерегаются ее, боятся говорить при ней.
С утра погода была морозная, и настроение у Мирьи было бодрое. А теперь шел дождь, противный, моросящий осенний дождь. Дорога размокла, стала грязной и скользкой. Под ногами противно чавкала грязь. На душе тоже было противно. Мирья торопилась домой, в тепло.
— Мирья, подождите.
Ее догнал Васели.
— Где Нина? — спросила Мирья.
— Домой побежала, спать. Почему вы уходите? Пойдем потанцуем.
— Нет, я хочу домой.
— Я провожу вас.— Васели взял ее под руку и стал утешать: — А вам-то зачем расстраиваться? Вот Нина — как ей досталось, а она хоть бы что. Это у нас всегда. Лозунги, громкие слова. Это же провинция. Здесь еще долго будет так. Вы понимаете меня?
Мирья не ответила. Она посмотрела на свет в окошке своего дома и ускорила шаги.
— А я здесь временно,— говорил Васели.— Сегодня я здесь, а завтра, если не понравится, могу уйти. С полгода я здесь пробуду. Ну, может, год. А вы? Неужели вы собираетесь жить здесь, в этой глуши?
— Через год здесь будет хороший поселок,— ответила она.
— Может быть. Только люди останутся прежними.
Они подошли к дому Мирьи.
— Спокойной ночи. Спасибо, что проводили.
— А через год ваша мать увезет вас опять куда-нибудь в глухую тайгу, где придется опять начать вот с таких хибарок. И снова вы услышите доклад о том, что труд строителя — дело доблести и славы. И цифры... цифры...
— Я замерзла. Спокойной ночи.
Мирье наконец удалось освободить свою руку из рук Васели.
Елена Петровна сидела за чертежами.
На стройке не хватало пиломатериалов, и пилорама работала даже в воскресенье. Поэтому свет был неровный, настольная лампа то ярко вспыхивала, то чуть "светила.
— Уже все кончилось? — спросила у Мирьи мать, не отрываясь от своих чертежей.
— Нет, начались танцы.
— А почему ты не осталась?
Лампочка опять замигала, а Елене Петровне некогда было ждать, когда накал станет сильнее, и она, поднеся логарифмическую линейку чуть ли не к самой лампе, старалась разглядеть мельчайшие деления.
Мирья хотела ответить, что ей там, на танцах, делать нечего, но она промолчала, она боялась, что мать начнет расспрашивать, почему да как. А что она могла объяснить? Просто ей стало грустно, она почувствовала себя здесь такой одинокой...
Свет снова вспыхнул ярко, и Елена Петровна стала торопливо записывать цифры. Если бы все время был такой
накал, она, пожалуй, успела бы закончить расчеты до двенадцати. В двенадцать электричество выключат.
— Как прошло собрание? — спросила мать, совершенно не обратив внимания на то, что дочь ей ничего не ответила на вопрос, почему ушла с танцев.
Мирья приводила перед зеркалом в порядок промокшую прическу.
— Выступила Нина, сказала, что доклад, мол, сухой, общие слова: честь строителя, взгляд на будущее, лучшие бригады, отстающие... Марина Коллиева, потом Игорь поправили ее...
— М-да. Вот так.— Мать не заметила, что дочь рассказывает о собрании неохотно, с каким-то скрытым раздражением.— Значит, собрание как собрание. И Нину поправили? Бывает. Она хорошая девушка, серьезная, работящая. Ты выпей чаю. Я скоро кончу.
Настольная лампа отбрасывала на стену тень Елены Петровны. Тень была большая, почти неподвижная. Казалось, что за столом сидит какой-то другой человек, большой и чужой. Мирья отвела взгляд от тени и взглянула на мать. Каким близким, родным, добрым было ее лицо, когда она получила в Финляндии фотографию матери. Теперь лицо матери не было ни добрым, ни злым, даже не было равнодушным.
В тот момент Елена Петровна совсем не замечала, что у ее дочери на душе, она жила своими мыслями — вот этими цифрами и расчетами, за которыми видела живую жизнь, видела дома, в которых будут жить люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45